Карамзин почтительно склонил голову. Пусть так. Было время, когда он и Шишков стояли во главе противоборствующих лагерей, но странно: их разные взгляды на культуру России не имели коренного значения, оба любили Россию, оба желали ей блага.
Опять помолчали.
- Николай Михайлович, - наконец сказал Александр, - ты знаешь, чего ждали от меня, от всего царствования моего... Ждали главного: конституции для России.
- Ваше величество, - возразил Карамзин, - самодержавие есть палладиум России, целость и безраздельность власти необходимы для счастья страны - говорю вам это, любя Россию...
- Ты так думаешь? - живо спросил Александр. - Вот ты кончаешь долгий свой труд...
- Можно ли, а если можно, тот какими способами ограничить самовластие в России? - горячо заговорил Карамзин. - Поставить закон выше государя? Но кто будет блюсти неприкосновенность закона? Сенат? Совет? Если членов их выберет сам государь, они будут угодниками. Если же их выберет государство, начнётся беспощадная борьба за власть. Нет, ваше величество, самодержавие основало и воскресило Россию, потому что она составлена из частей многих и разных. Молю вас, не слушайте либералов. Да, Россия наполнена недовольными - верьте, это лишь следствие ошибок правительства. Французские идеи не имеют вообще никакого смысла для гражданина русского.
Слабая улыбка играла на тонких губах Александра.
- Однако от меня требуют, чтобы я освободил крестьян... И когда-то я обещал освободить их...
- Государь, Годунов, может быть, плохо сделал, отняв у крестьян свободу. Но сейчас, если владелец человеколюбив, наши крестьяне довольны... Либералы хотят в России законов французских или английских, но для старого народа вовсе не надо новых законов. Наше правление есть отеческое, патриархальное, у нас отец семейства сидит и наказывает без протоколов - вот так и монарх.
- Что ж, - вздохнул Александр. - Но что скажешь ты о состоянии страны?
- Ваше величество, что вам сказать: нелепая государственная система финансов, грозные военные поселения, несоответствие важных сановников их местам... Государь! - Карамзин вдохновился. - Ваши годы, как и мои, уже сочтены. Сейчас или никогда! Пора России иметь твёрдые гражданские и государственные законы - не на словах, а наделе. Sire, сейчас или никогда!
- Да, да, добрый мой друг... - согласился Александр, но в его голосе не было ни энергии, ни надежды.
- Государь, я люблю вас как человека. - Карамзин заплакал.
Опять Александр дотронулся до плеча историографа. Какое-то время шли молча.
- Я получил письмо-просьбу матери известного Пушкина, - сказал царь. - Что посоветуешь с ним делать?
- Ваше величество, простить и вернуть. Он ещё так молод!
Давно ли Пушкин по этим садам бегал в лицейском мундирчике! В памяти Карамзина всплыла забавная сцена: юный лицеист признался в любви его жене. О Пушкине он думал снисходительно: конечно, прекрасный талант, но буйный его характер позволит ли ему сделать хотя бы десятую долю того, что сделал для России он, Карамзин?
- Чем занят Пушкин сейчас? - спросил Александр.
- Он пишет трагедию о Борисе Годунове.
- Что? - На бесстрастном, привычном к скрытости лице Александра выразилась боль. Восшествие на престол и судьба Годунова слишком напоминали ему собственное вступление на трон.
- В хорошем духе, государь. Судьба самозванца Гришки Отрепьева весьма поучительна. Нужно бы простить и вернуть...
- Может быть... Я подумаю... - сказал Александр.
- Разрешите через родных и друзей подать надежды?
- Да... Я подумаю.
XXXV
Итак, свершилось! "Стихотворения Александра Пушкина" не только прошли цензуру, но уже отданы по договорённости в типографию. И в общем-то цензор Бирюков на сей раз оказался весьма милостивым - самый большой ущерб нанёс он прекрасной элегии "Андрей Шенье", выкинув из монолога ожидающего смерти почта важную часть. Что поделаешь, на то и цензура! Верный и неутомимый друг Плетнёв хлопотал недаром: формат удобный, не ломающий строк, в осьмушку, 1200 экземпляров - вовсе немало для первого сборника! - а цена 10 рублей за экземпляр - это богатство! Виньетки, правда, не будет, зато на обложке из Проперция по-латыни: "В раннем возрасте воспевается любовь, а в позднейшем - смятение". И самим Жуковским окончательно определены отделы: "Элегия", "Разные стихотворения", "Эпиграммы и надписи", "Подражания древним", "Послания", "Подражания Корану".
Немало пришлось поработать. Собственно, из тетради, с таким трудом полученной от Всеволожского, он отобрал всего лишь несколько ранних стихотворений. Вольнолюбивые стихи, принёсшие ему первую славу, разошедшиеся в списках по всей России, не печатались и, верно, напечатаны никогда не будут. Уже из оглавления, присланного Плетнёвым, он исключил ещё несколько стихотворений, например, раннюю элегию Анне Керн, потому что в Михайловском посвятил ей куда более совершенные стихи. Некоторые даты он сознательно изменил. И уже в цензурованную рукопись снова внёс поправки: что-то исключил, что-то прибавил, что-то переставил из раздела в раздел.
Он листал вылившиеся в стихи страницы бурной своей биографии. Вот мучительные и сладостные биения его сердца, полные тоски и любви к блистательной фрейлине Екатерине Бакуниной... Вот "Разлука" - прощальная песнь лицейским пенатам... Петербург, "Выздоровление" - что за важность, если стихи посвящены продажной прелестнице: это создание поэта, и он вновь обработал его, вычеркнув строки, которые показались слишком слабыми или слишком несамостоятельными... Крым? Начало бессмертной, великой, вечной, неугасимой любви его к Марии Раевской. Что за chef-d’cenvre "Нереида"! Он поместил её в раздел "Подражания древним". Горькая накипь и муть от бешеной, чувственной страсти Амалии Ризнич... Борения души, мрак и свет - "Демон" и "Вакхическая песня"... Бурные катаклизмы эпохи и могучие властители дум - "Воспоминания в Царском Селе", "Наполеон", "К морю"...
Он, двадцатипятилетний молодой человек, более десяти лет в литературе! И этот сборник был бы итогом какого-то поэтического и жизненного отрезка. И ждать оставалось недолго: может быть, лишь до конца этого года.
Прогулка в первой половине октября 1825 года.
Осень - в холодном её дыхании душа расцветала и раскрывалась. Так уж он устроен! Осеннее дыхание освежало его, молодило, каждый мускул играл, и соки жизни текли полнее и стремительнее. Хлябь, туман, влага, низкое небо, а его преисполняют радостные надежды и порывы: жить, любить, творить, создавать! Тем более что друзьями из Петербурга дан знак: надейся! И ожила надежда на перемену в судьбе! ...19 октября лицейские друзья конечно же соберутся, чтобы отметить знаменательный день. И он готовил послание. Тихая, задумчивая, грустная улыбка то и дело трогала его полные губы. Он представлял себе, как скотобратцы-чугунники будут петь смешные, незатейливые лицейские песни, именовать друг друга школьными кличками, вспоминать только им понятные и дорогие мелочи общего детства - и так будет всегда, до тех пор, пока не уйдёт из мира последний из них...
Кто-то уже ушёл - он посвятил им проникновенные строки. Кто-то в странствиях, вдали - им тоже строки. Кого-то он обнял здесь, в михайловском изгнании. А о себе нужно сказать словами не горести или жалобы, а надежды - и передать просветлённую грусть поэта, всё верящего дружбе, любви, судьбе. Он ждёт встречи - он с каждым из друзей и со всеми вместе, и встреча недалёка, и мечты сбудутся...
Впрочем, он не только мечтал, но и рассчитывал: письмо его в пути конечно же будет вскрыто теми, кто за ним следит. Вдруг стихи его дойдут до царя! Как-то он написал Вяземскому подобие афоризма: в подлости, дескать, нужно некоторое благородство - и подпустил лести в адрес адмирала Шишкова. Что делать, поэт не может быть вечно стоек: конечно, он превратится в героя, но душа его очерствеет, утратив лёгкость, чуткость и необходимую восприимчивость. Героем оно будет - а поэтом? Так поднимем же и осушим кубки до дна за ненавистного тирана, за Александра - за царя, основавшего лицей, не забыв конечно же упомянуть о неправом гонении, которому он подверг поэта! Катенина, высланного когда-то из Петербурга на жительство в деревню, уже милостиво вернули в столицу - может быть, скоро его черёд?
...пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слёз, и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
Конечно же мы горды, мы исполнены внутреннего достоинства, мы ради чести готовы идти на смерть, но кто выдержит угасание в бескрайних просторах России под тяжестью неумолимого государственного бюрократического механизма...
К почтовому дню он поспешил в Тригорское. Здесь, как и прежде, было людно, семья вернулась ещё в сентябре. Снова смех, шум, беготня, флирт, альбомы, обмороки, танцы и фортепьяно...
Но ему захотелось прочитать сцену у фонтана, которой заканчивалась вторая часть трагедии. Увы, создавая сцену, он никак не мог вспомнить, восстановить в памяти все подробности и нюансы, возникшие в воображении когда-то во время прогулки... Впрочем, и новая сцена была прекрасна.