- Из-за тебя я остаюсь зимовать в деревне.
- Что?! - не поверил Пушкин. - Ну, меня вы не увидите. - И ушёл в свою комнату собирать нужные вещи.
Лёвушка последовал за ним.
- Не забудь! Всё имеет особую важность! - наставлял его Пушкин. - К Жуковскому, первым делом к Жуковскому! И найди и пришли мне что-нибудь о Стеньке Разине...
- Зачем? - заинтересовался Лёвушка. - Что-то задумал новое? Может быть, на манер "Братьев-разбойников"?
Ах, этот замысел возник, когда - давным-давно - они с Николаем Раевским в станицах Казацкого войска записывали старые песни. А здесь, в Михайловском, няня Арина тоже как-то напела старую песню...
- И Библию, - перечислял Пушкин. Если он читает Коран, как не прочитать Библию? - Ты всё запомнил? - Поручений было множество.
Решено было встретиться на рождественские праздники. Лёвушка обещал непременно приехать.
Острую грусть испытал Пушкин, прощаясь с братом.
Через два дня он попрощался с сестрой. Зима неодолимо вступала в свои права. Снег то сыпал, то таял. Нужно было добираться до Петербурга или сейчас, в карете, или ждать зимнего санного пути.
- Среди этой стужи и слякоти тебе, верно, снится Одесса? - сокрушаясь о брате, спросила Ольга.
- Ты угадала. - Пушкин погладил её по голове.
- Так мало ты о себе рассказал мне, - с жаром произнесла Ольга.
- Ах, Оленька! - В голосе брата она уловила слёзы. - В моей жизни так мало было хорошего. Когда-то, в святом детстве, я чувствовал лучше и чище... Теперь я недоволен собой.
- Но как скачет время! - воскликнула она. В самом деле, давно ли они были детьми и вместе играли?
И, улыбаясь друг другу, они принялись вспоминать своё московское детство.
- Передай Льву. - Пушкин показал карандашный рисунок. - Это обязательно! - На рисунке изображены были он и герой поэмы - в сюртуках и высоких цилиндрах - у парапета набережной Невы, на фоне Петропавловской крепости. - Непременно, - повторил он. Ему важно было картиной подчеркнуть, что автор и герой - не одно лицо. Да, он изменился с тех пор, когда писал первую главу "Евгения Онегина".
Ольгу сопровождал в Петербург с обозом приказчик Калашников.
XI
В Петербурге яростно дули ветры со взморья. Небо низко обложили свинцовые тучи, и ветер, казалось, не в силах был их сдвинуть, зато неустанно гнал воду в Неву.
Нева потемнела, вздулась и чем-то злобно грозила. Порывы ветра поднимали, несли, крутили обрывки бумаги и комья мусора и конского помёта, древесную щепу и мраморную крошку от строящегося Исаакиевского собора, и шквалы, всё усиливаясь, били в морды лошадей, заставляя их тревожно прядать ушами и фыркать, а извозчиков - глубоко надвигать и крепко держать шляпы.
Лёвушка не утруждал себя пешими прогулками. Кликнув ближайшего ваньку, он развалился в коляске, умело закурил на ветру и, пуская стремительно уносящиеся струйки, весело поглядывал по сторонам, радуясь даже дурной погоде. Деньги пока что были, и он подумывал с поступлением на службу сразу же снять отдельное от родителей жильё.
Сквозь опущенные или приподнятые окошки проезжающих карет можно было разглядеть хорошенькие личики. Это вдохновляло. Всё же поглощали мысли о брате. Как бы, наверное, хотелось тому сейчас, сидя в этой коляске, поглядывать на прохожих, кареты, дома, вывески магазинов и рестораций, слушать дробный топот лошадиных копыт и полной грудью вдыхать влажный запах моря... Но он, Лев Пушкин, здесь, в Петербурге, как бы продолжает знаменитого своего брата. Это сам Александр Пушкин покачивается в коляске и ловит на себе восхищенные взгляды.
Однако не все поручения были выполнены. Но рукопись он передал. И сегодня ареопаг у Жуковского должен был решить судьбу первой главы "Евгения Онегина".
Копыта глухо застучали по Аничкову мосту. Вот и дворец на углу Невского и набережной Фонтанки. Здесь с некоторых пор жил Жуковский.
Лёгкой походкой пересёк Лёвушка парадный двор, поглядывая на пышную лепнину, павильоны, трельяжи, беседки, скульптуры, и по довольно узкой и крутой лестнице поднялся на третий этаж жилого флигеля.
Но что это - все уже в сборе! Не хватало лишь Пушкина, то есть его, Лёвушки... Белозубо всем улыбаясь, не испытывая ни малейшего смущения, он пожал руки Дельвигу, Гнедичу, Плетнёву, Тургеневу и Жуковскому. Только Крылову он издали почтительно поклонился.
И опустился в кресло, ожидая вопросов, восторгов, восклицаний, охов и ахов, и в самом деле сразу же оказался в центре общего внимания. Его спрашивали - он звонкой, торопливой скороговоркой отвечал, захлёбываясь в потоке слов. Как выглядит его брат? Боже мой, вот так же, как он! Изменился ли за эти годы его брат? Боже мой, это он, Лёвушка, изменился - прежде был совершенным ребёнком! Скучает ли в деревне его брат? Что правда, то правда... И, заметив на зелёном сукне обширного письменного стола знакомую, его рукой переписанную рукопись, победно рассмеялся: что-нибудь это да значило! И - непоседа - вертелся, оглядывая кабинет.
Холостяк Жуковский, первый поэт, как наставник сына великого князя Николая, занимал во дворце удобные апартаменты. Кабинет был обширен, стены увешаны портретами, литографиями и картинами, блестящий пол устлан коврами, мебель - старинная, дворцовая - обита штофом, и, уютно деля кабинет, стояли шкафы, набитые книгами. Здесь были удобные уголки с круглыми столиками на резных ножках, рабочий стол, уставленный письменным прибором, стулья вокруг подставки с курительными трубками, а в центре ещё оставалось много свободного места.
Жуковский - располневший, одышливый, с неестественно белой кожей лица и восточно-сладостными тёмными глазами - недоумённо развёл руками:
- Не понимаю! - Ему в самом деле трудно было понять. - Какая-то нелепая ссора с отцом... Твой брат пишет одно, тригорская барыня другое... "Отец хочет для меня рудников сибирских и лишения чести" - это Сергей-то Львович, которого я знаю всю жизнь? А она: "Трепещу следствий для нежной матери и отца, и не дайте погибнуть любимцу муз..." - Жуковский опять развёл руками. - Я в совершенном замешательстве... Что делать, кого просить...
- Они оба не правы, - затараторил Лев. - Они не могут понять друг друга. Ну да, отец взволнован - так нужно бы его успокоить. Ну да, брат горд, независим - так можно бы это принять во внимание. Мы с ним говорили о многом, очень многом, но о религии не говорили - и отец здесь не прав...
- Я мог бы съездить к маркизу Паулуччи. - Для Александра Тургенева было обычным делом хлопотать обо всех, о Пушкине же он хлопотал с самого определения его в лицей. - Маркиз Паулуччи как раз здесь и по старой памяти, надеюсь, меня бы уважил. - Служебное положение Александра Тургенева теперь, после падения князя Голицына, было не тем, что прежде. - Однако нужно ли выносить сор из избы? Приведёт ли это к хорошему? - Он принялся расхаживать. По-прежнему он был сановит, грузен и боролся с неожиданно овладевающей им сонливостью; борясь с ней, он заложил короткие руки с мясистыми ладонями за спину. - К чему это приведёт? - рассуждал он вслух. - К формальному расследованию, а это не сулит ничего хорошего...
- Не надо! - воскликнул Лёвушка. - Ничего не надо! Всё само собой уладится. Ведь не безумцы же они! - Он, несомненно, был добрый малый.
- Твой брат? - Жуковский тихо рассмеялся. Откинувшись к спинке дивана, он покуривал трубку. - Твой брат при мне на голову лил холодную воду, чтобы остыть от прилива крови... Впрочем, я не о том. Какой гений! - Он кивнул на рукопись на столе. - Был ли ещё когда такой гений в мире?
И сразу все заговорили о новом творении Пушкина: нужно издавать, скорее издавать, немедленно издавать! Кто обратится к адмиралу Шишкову? Кто отправится к цензору Бирюкову?
- Я с Львом будем издатели, - сказал Плетнёв, застенчиво приглаживая рукой мягкие русые волосы. И тихим голосом, и осторожными движениями он как бы старался показать, что вполне сознает собственную незначительность среди собравшихся литературных корифеев. Лицо у него было круглое, с крутыми дугами бровей, а нос короткий, отчего верхняя губа казалась приподнятой. Приземистую его фигуру облекал форменный сюртук преподавателя Екатерининского института. - Южные поэмы уже одни доставили бы славу и во Франции, и в Англии. - Плетнёв воодушевился. - Да он выше любого нынешнего стихотворца, как когда-то Ломоносов был выше всех литераторов-современников. Да что там! Я даже не понимаю: его гений с какой-то чудесной лёгкостью творит в совсем разных областях... А что касается "Разговора книгопродавца с поэтом", которым он предваряет "Онегина", то это верх ума, вкуса и вдохновения! - Казалось, он всё не может найти достаточно веских слов.
Дельвиг, до этого лениво молчавший, неожиданно взорвался.
- Он как малое дитя: ссорится, недоволен, брыкается... Да понимает ли он сам себя? Зачем ему в скучный, холодный Петербург? Чего недостаёт ему в деревне? Понимает ли он сам, что как никто ворочает сердцами русских? Я приеду и всё скажу ему...
- Он спит и видит: ты наконец приехал! - поддакнул Лёвушка, который знал о брате решительно всё.
- Приеду, вот соберусь и приеду!.. - Дельвиг, взволновавшись, с неожиданной прытью вскочил и начал бегать по кабинету, обгоняя тучного Тургенева.