И в поисках утешения он уселся за письмо к княгине Вяземской, которая уже вернулась с детьми в Москву из Одессы. Ласки, тепла искал он у этой щедрой души, у смешливой и не очень красивой жены скептического и желчного своего друга. Княгиня Вера, прекрасная, добрейшая княгиня Вера! То, что он предвидел, сбылось: пребывание среди семьи только усугубило его огорчения. Бешенство скуки снедает его нелепое существование, а скука - холодная муза... Припадаю к вашим стопам, о, княгиня Вера!
И наконец разразился скандал! Ещё одно пустячное, но явное доказательство, ещё одно небрежно вскрытое письмо. Протест, который он испытал, был яростен - хорошо, что он не видел своего лица в зеркале. Он вращал вытаращенными огромными белками, скалил зубы. И бросился к отцу объясняться.
Сергей Львович обернулся на звуки быстрых шагов и вздрогнул.
- Вы... вы распечатываете мои письма... - запинаясь, с трудом проговорил Пушкин. - Вы шпионите за каждым моим шагом... Вы взяли на себя позорную роль соглядатая! - вскричал он.
Сергей Львович побледнел.
- Как ты смеешь говорить так с отцом! - в свою очередь закричал он тонким голосом.
На крики сбежались домашние, слуги заглядывали в двери.
Пушкин размахивал руками перед самым лицом Сергея Львовича. Очевидно, он находился в невменяемом состоянии. Сергей Львович схватился за грудь:
- Он убьёт меня... Он бьёт меня...
Надежда Осиповна пронзительно закричала. Ольга и Лёвушка подбежали к брату и попытались оттащить его от отца. Чувствуя себя в безопасности, Сергей Львович приободрился.
- Негодяй! - вскричал он. - Монстр! Наш благословенный монарх придаёт религии особое значение. Архимандрит Фотий даже самого князя Александра Николаевича Голицына заклеймил безбожником. А ты - брату, юному существу. Ты - сестре, нежной душе. Тебя и сослали за безбожие. Безбожник! Злодей!
- Вы ханжа!
- Что? Негодяй! Ты всегда глумился над всем святым, с детства... И откуда? Посмотри на меня и maman - ты чудовище, извращение всякого закона природы!
- Боже мой, мне дурно! - закричала и Надежда Осиповна.
- Не подходи! Не смей! - тонким голосом крикнул Сергей Львович. - Он хочет убить меня!
- Мне дурно, - стонала Надежда Осиповна.
- Негодяй! Монстр! - Голос Сергея Львовича окреп. - Да, на меня возложили тяжкую обязанность наблюдать за тобой. Потому что я известен как благонравный и честный дворянин. И я принял, чтобы облегчить твою участь. А ты... Я только теперь узнал всю правду... Ты попрал религию! Ты попрал всё святое. Дети! - закричал он, обращаясь к Ольге и Лёвушке. - Не знайтесь avec се monstre, се fils denature. Он бил меня. Он ответит за это...
- И дня не останусь в этом доме! - Пушкин выбежал сам не свой.
Куда же деться? Без шляпы, легко одетый, он бросился по осенней грязи в Тригорское. Самые страшные предположения приходили на ум. Весь дом слышал обвинения отца; сын, поднявший на отца руку, - уголовный преступник. Его ждёт лишение дворянства и ссылка в сибирские рудники. Отец ненавидит его и сделает всё, чтобы погубить. Что делать, как спастись?
Прасковья Александровна ахнула, увидев его, и сразу же увела в свой кабинет. Маленькая энергичная женщина, слушая Пушкина, упругим шагом ходила из угла в угол - от секретера к трюмо, от туалетного столика к торшеру, - ещё больше и решительнее выпятив нижнюю губу.
- Александр Сергеевич, - сказала она, - дружба проявляется в трудную минуту. Я не просто ваш друг - благоговейная почитательница ваша... Так вот: предоставляю вам тихую хорошую комнату, погостите в моём доме!
Пушкин замер, глубоко тронутый: так редко выпадала ему ласка!..
Между тем сыпались приказания: перемещать мебель, нести бельё, запрягать для неё коляску!
Прасковья Александровна немедля отправилась в Михайловское.
Вернулась она через два часа расстроенная. Сергей Львович не внимал никаким резонам. Нет, он не простит сына! И есть свидетели, что сын поднял на него руку!..
- Ах, вот как! - вскричал Пушкин. - Так разрешите мне перо и бумагу. - Самые мрачные предположения опять пришли ему в голову. - Разрешите... - повторял он настойчиво. И, получив бумагу и перо, тотчас сел писать. Рука у него дрожала.
Прасковья Александровна смотрела на него умилённо и озабоченно.
- Вот, читайте! - Он протянул ей лист.
Это было письмо псковскому гражданскому губернатору фон Адеркасу.
"Милостивый государь Борис Антонович,
Государь император высочайше соизволил меня послать в поместье моих родителей, думая тем облегчить их горесть и участь сына. Неважные обвинения правительства сильно подействовали на сердце моего отца и раздражили мнительность, простительную старости и нежной любви его к прочим детям. Решился для его спокойствия и своего собственного просить его императорское величество, да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей. Ожидаю сей последней милости от ходатайства Вашего превосходительства".
- Но такое письмо нельзя посылать, - взмолилась Прасковья Александровна. - Это письмо принесёт вам одни неприятности... - уговаривала она Пушкина. - По вашему письму начнётся расследование... Дело дойдёт до государя...
- А что же, мне ждать рудников сибирских? - запальчиво возразил Пушкин. - Нет, я прошу послать вашего человека, а иначе я сам...
- Ну, хорошо. - Прасковья Александровна приняла решение. На лице её появились обычные твёрдость и энергия. - Разрешите, однако, письмо переписать. Копия может очень и очень вам пригодиться...
И принялась собственноручно переписывать. Потом позвонила в колокольчик.
- Арсения ко мне!
Раздались тяжёлые шага, и в дверях появился дворовый. Он был такой широкоплечий и рослый, что будто занял весь дверной проем и головой касался косяка.
- Слушаю, барыня. - Он терпеливо ожидал повеления.
- Арсений, поедешь в Псков. Отвезёшь письмо. Передашь лично в руки господина губернатора Адеркаса. - Прасковья Александровна отдавала приказания отрывистыми фразами. Арсений на каждое приказание кивал головой, показывая, что понял. - Вот и езжай, - продолжила Прасковья Александровна. - Да не вели закладывать в телегу сивого жеребца, у которого копыто сбито... Э, да ты перепутаешь, я сама распоряжусь.
Она вышла вслед за Арсением и в коридоре тихим голосом отдала другое приказание:
- Повезёшь воз яблок на продажу, а насчёт письма скажешь, что никого не застал. Понял?
- Как не понять, барыня, - сиплым шёпотом ответил Арсений и поклонился в пояс. - Служу вам уж какой год...
- Ну иди, дурак...
В доме воцарилась тишина. Девицы сидели в своих комнатах и боялись высунуться. А что делал Пушкин в отведённой ему комнате? Ещё прежде заметил он в одном из библиотечных шкафов пухлый Коран. И теперь углубился в чтение.
X
Всю ночь, не в силах уснуть, листал он страницу за страницей суры мусульманского пророка, постигая смысл, дух и стремления чуждой религии, погружаясь в сладостную роскошь и благоухание удивительной восточной поэзии, и - о дар Господень! - вдруг ощутил себя верующим, в чалме, опустившимся на колени, простёршим руки к востоку, совершавшим по требовательному гласу с минарета благостный намаз для всемогущего Аллаха... И где-то, укрытые с ног до головы, робко таились стыдливые восточные жёны...
Ему всегда плохо спалось на новом месте. Пламя свечи бросало неровные отблески на непривычные вещи. В небольшом, заботливо обставленном кабинете Алексея Вульфа было тепло и уютно. В полутьме смутно вырисовывались сабли, скрещённые на стенном ковре, ломберный столик был подвинут к самому изголовью дивана, а камин в углу поблескивал изразцами.
"Книга Аль-Коран, аравлянина Магомета" - уже потрёпанная от времени, переведённая в конце прошлого века - вещала вечные истины библейским церковнославянским слогом. "Слог Аль-Корана везде прекрасен и текуч, паче же на местах, подражательных речениям пророческим и стихам библейским", - значилось в предисловии. О, как глубоки и просветлённы речения! Мухаммед, изгнанный, гонимый, в отчаянии и сомнении уже потерял надежду, но в месяц священный Рамадан явился в пещеру на горе Гор неподалёку от Медины вестник Аллаха, и принёс новые суры, и укрепил его дух, и возложил на пророка бремя и дар! Какой замысел - воссоздать величавую глубь и цветистые истины в подражаниях! И разве ему, как поэту, не вручён вещий пророческий дар? И разве великая миссия не утешает в судьбе и не воскрешает угасшие силы? "Клянуся лучезарностью солнечного восхода и темнотою ночи, что Господь твой не оставил тебя... Клянуся ветрами, разносящими прах по воздуху, облаками, полными дождей, кораблём, рассекающим волны морские, и всеми участниками благ земных..." О, тетради, тетради ему нужны, чтобы записать нарождающиеся строки!
Он задул свечу, а проснулся при свете дня - его тряс за плечо Лёвушка.
Брат был возбуждён и говорил без умолку. Дома - ад. Отец плакал. Отец не велел ни ему, ни Ольге общаться с братом. Maman пять раз делалось дурно. Ольга запёрлась в своей комнате. Прислуга и дворня шепчутся, никто своими глазами не видел, никто не верит, но все повторяют: сын ударил отца... И вот он прискакал верхом, но дома об этом даже не знают. Решено, что через два дня он отправляется в Петербург.