Вопрос застает Константина врасплох. Что ж, пусть это случится сегодня: Всеволод должен открыть глаза тому, кто наследует Русь. Но Константин молчит. Он вдруг устало откидывается на лавке. Руки его свисают, пальцы неподвижны, дыхание прерывисто.
- Что с тобой, сыне?!
Тишина. В палате смрадно и душно. На столе, шипя, медленно догорают свечи…
Глава первая
1
В году 6711 великий киевский князь Рюрик, зять его Роман Мстиславич галицкий, двенадцатилетний сын Всеволода Ярослав, княживший в ту пору в Переяславле южном, и иные князья, собравшись вместе в Триполе, пошли на половцев, взяли станы их и со множеством пленных возвратились на Русь.
По случаю счастливого конца похода был пир велик, и после пира всяк поехал по своим уделам: Ярослав отправился с дружиною в Переяславль, а Рюрик с Романом - в Киев…
Стояло начало необычайно жаркого лета. Над увядающей зеленью трав висело горячее марево. Уже высохла и потрескалась почва, и войско двигалось в клубах желтой пыли. Плелись понуро кони, всадники дремали, покачиваясь в седлах. Однотонно звенела степь, поскрипывали повозки, лишь изредка раздавался ленивый окрик или слабое пощелкивание бича.
Впереди войска, стремя в стремя, ехали князья - Роман и Рюрик. Роман на сером жеребце, Рюрик на гнедой кобыле. Ехали, как и все, молчали, мечтали о тенистом месте, о прохладном родничке, о спокойном отдыхе.
Лишь к вечеру, совсем изнемогая, с трудом добрались до одной из неприметных донских стариц.
Люди радостно бросились к воде, ныряли, с упоением пили; напившись, расседлывали коней, разводили костры, и скоро по всему берегу занялось бесшабашное веселье, словно и не было позади утомительного многодневного пути. Пленных половцев тоже великодушно кормили и поили, и злобы против них не было, потому что поход был удачным и завершился даже без самой малой крови…
Роману и Рюрику разбили шатры на холме в середине стана, у ног князей полыхал костер, на вертелах шипело мясо, и гусляры развлекали их складными песнями, но не заладилось ожидаемое веселье. Не пил Роман, задумчиво глядел на огонь, хмурился.
Грузный Рюрик сидел с ним рядом, тоже был невесел, но пил чашу за чашей, и проворный меченоша Олекса едва успевал доливать ему из кувшина вино. У ног старого князя лежала молодая половчанка, присланная ему в подарок тысяцким его боярином Чурыней. И, лаская пленницу, касаясь пальцами ее смуглой щеки, со злорадством думал Рюрик: "Нет, не прокисла еще в жилах моих кровь, и зря надеется Роман, что скоро приспеет ему время сменить меня на высоком столе в Киеве. Сыну своему Ростиславу оставлю я мое наследство, пусть володеет тем, что принадлежит ему по праву, а уж Ростислава спихнуть с Горы ни за что не посмеет Роман. И так-то гневался на него Всеволод за то, что вздумал пойти он супротив племянника его, галицкого князя Владимира, а за сыном моим как-никак - сама Всеволодова любимая дочь Верхослава!.. Хмурься, хмурься, Романе. Но как ни поверни, а все возвращаться тебе на твою Волынь…"
Гордые мысли, подогретые коварным вином, посетили Рюрика у костра, и уж забыл он про свою полонянку и, обернувшись к Роману, вдруг заговорил с ним заплетающимся языком:
- Что приумолк, Романе? Что не пьешь, не радуешься со всеми вместе? Али мала твоя доля в добыче? Али зло какое замыслил?..
Роман встрепенулся, оторвал свой взгляд от огня:
- Добычу мы делили поровну, и зла я не таю…
- Не притворствуй, Романе, - покачал головой Рюрик. - Вижу я тебя насквозь и вот что скажу: нынче в походе не первой была твоя дружина - моими руками загреб ты себе и удачу, и половецкий полон.
- Эко разобрал тебя хмель, - отмахнулся от тестя Роман. - Шел бы ты спать, не время делить нам с тобою ратную славу.
Но киевский князь продолжал, будто не слыша его:
- Встретят тебя на Волыни с почетом, слух разнесут, что побил ты поганых…
- Чай, вместе, бок о бок, дрались, - все еще без охоты и вяло возражал Роман. Не хотелось ему начинать ненужной ссоры, что с пьяного Рюрика взять?
Но не так-то просто было отвязаться от захмелевшего князя. Тот себе на уме. И потаенное выдавало предательское вино:
- Храбро дралась моя дружина. Так что нынче, Романе, праздник не твой. Эй, Олекса! - крикнул он внезапно во тьму.
- Здесь я, княже, - откликнулся стоявший за спиной его отрок.
- Приглянулся ты мне, - сказал Рюрик. - Дарую тебе половчанку, вези ее на Русь, пользуйся да князя своего благодари.
- Сто лет тебе, княже, - повалился на колени меченоша. - За что же такая честь?
- За верность твою.
Рывком поднял пленницу старый князь, подтолкнул в спину.
- Бери!
А Роману так сказал с пьяной ухмылкой:
- Что, щедро одарил я отрока?
- Куды уж щедрей…
- Оттого и сижу я на старшем столе, а ты на худой Волыни. Оттого и обломал ты о Киев зубы, что любят меня кияне и почитают за родного отца.
- Вино тебя расщедрило, а не широкая душа, - разозлился Роман. - Да и то: как пришло к тебе, так и ушло. Гляди, тестюшко, как бы не раскаяться…
- Сроду такого не бывало! - засмеялся Рюрик. - А про тебя, знать, не зря говорят: гнилое у отца твоего, Мстислава, было семя…
Кто знает, за какою невидимой глазу чертой начинается мир? А вражда?..
Пройдет не так уж и много времени - и пожалеет Рюрик о своих словах, пожалеет, что поддался не голосу разума, но мимолетному чувству и за минуту призрачного торжества отдал на поругание остатки своих недолгих лет. Но в ту ночь у степного костра сладкую пожинал он жатву.
Набычился галицкий князь, вскочил, шагнул к сотрясающемуся от смеха Рюрику, едва сдержал себя от соблазна ударить кулаком в его жирный, свисающий через пояс живот.
- Речи твои, князь, поспешают наперед ума, - сказал он. - Да и ум твой короток, а памяти и вовсе не стало. Забыл, как заступался я за тебя и вот этой рукою, - он поднял кулак, - сажал тебя в Киеве?!
- Не было такого. Все-то врешь ты, Романе, - сквозь смех отвечал ему Рюрик. - А злишься, потому что правду услышал… Нет, не орел ты, а коршун. Всю жизнь питался ты падалью - вот и днесь ведешь на Волынь не свой полон, а добытое мною… Изыди!
- Утром выветрит хмель, - покачал головою Роман, - покаешься ты, да как бы поздно не было. И ране думал я, что отплатишь ты мне черной неблагодарностью, а теперь воочию вижу - вот она!..
Был Роман терпелив до поры, во гневе ужасен. Вдруг, будто споткнувшись о невидимое, перестал смеяться Рюрик, откинулся, замер. Защемило в правом боку, будто кат вонзил в печень раскаленное жало…
Роман шагнул через него, взглядом не удостоил, ушел в темнеющую степь - негнущийся, прямой…
2
Хмельное это было дело. И не стал бы ссориться с Рюриком из-за такого пустяка Роман. И остыл бы он скоро, и утром посмеялся бы над собою и тестем, да так и поехали бы они дальше, касаясь друг друга стременами, к Триполю, и там расстались бы или вместе отправились в Киев, где ждали их жены, пировали бы с дружиной, слушая гусляров. Так бы и было, ежели бы не всколыхнула случайная размолвка темной памяти, не потянула бы за собою давней неприязни, не возродила бы в помыслах Романа честолюбивой мечты отомстить Рюрику за содеянное, вернуть себе отчий стол и на сей раз уже навсегда объединить под собою и киевскую, и волынскую, и галицкую Русь…
Кто и когда смог до конца пройти по извилистому пути человеческих поступков? И всегда ли способны мы увидеть за явным скрытое, всегда ли верно судим о деяниях людей, не зная и не понимая того, что скрыто за явным и доступным для праздного взора? И только ли обида и только ли месть были поводырями умного и решительного Романа?
Еще когда боролся он, сидевший в ту пору на Волыни, за галицкий стол, встал Рюрик на его пути. Даже те, что были к нему ближе всех, по простоте своей думали: безудержная алчность и великая гордыня обуяли Романа. Со всеми ссорится он, не может жить в мире с соседями, буйный нрав у князя, дурной характер. Было и это, все было. И мстителен был Роман, и корыстен. И сам порою не мог отделить зерна от плевел, корысть от любви и боли за многострадальную землю, погрязшую в усобицах и слепой вражде. И не под звонкие трубы, и не под радостные крики приверженцев творил он свои дела - творил при свете дня мечом на поле брани, в ночи - коварством и хитроумием. Побеждая, радовался, теряя все - не унывал…