В бане Олег на полке разлёгся, а баба, молодка ядрёная, в рубахе холщовой, его веником берёзовым до красноты нахлестала, а потом ещё спину размяла. Всё норовила князя ледяной водой окатить либо в снегу повалять, но Олег отказался.
Из баньки выбрался - эко блаженство! - разомлевший, усталость скинув, сидел с Ратибором и хозяином в трапезной. Пили пиво, ели сытно, и, чудно, у князя на душе легко стало, будто заново народился. А поутру сам заторопил, чтоб сани закладывали.
Сурово встретил Евсея Киев. Спешил, домой рвался, а что увидел? Разорённые хоромы, опустошённые клети, и все его чураются. Даже купцы киевские отвернулись от него. И всё потому, что изменил он вере языческой, не Перуну, другому богу поклоняется.
Горько Евсею: думал ли он, что так встретит его родная сторона?
Но как быть? И так гадал купец, и этак - по всему выходило, надо идти на поклон к волхвам.
Поднялся Евсей на Гору, на капище, долго ждал главного жреца, всё гадал, как тот встретит его. А на купца сердито взирал деревянный идол, усатый, с серебряной головой, с большими, навыкате глазами. Посмотрел Евсей на Перуна да и спросил:
- Ужели ты, истукан, богом себя мнишь, и чем ты от бревна отличаешься, разве что отёсан? Коли тебя огнём спалить, только пепел останется.
Молчит Перун, хмурится, а Евсей выговаривает:
- Ты кровь любишь, жертвоприношения, а Бог милосерден. Тебе же такого не дано. Бог в вере греческой! Настанет день, и вся Русь от тебя отречётся, и капище твоё травой порастёт.
Сказал и сам содрогнулся от своих слов: ведь кощунствует! Ну как грянет гром и разверзнется земля? Но всё тихо.
- Как смеешь ты, отступник, стоять перед Перуном? - раздался вдруг за спиной голос.
Обернулся купец - перед ним верховный жрец в длинном холщовом одеянии, босой, борода белая и волосы что пух. Смотрит на Евсея из-под кустистых бровей гневно, руки на посох положил.
- Боги отвернулись от тебя! Убирайся с капища, слышишь?
Но Евсей, к удивлению волхва, не испугался, спросил:
- Старик, ты с богами дружен, ужели зло угодно им?
- Не кощунствуй, изыди! - Жрец гневно пристукнул посохом. - Не будет тебе прощенья! - И вскинутой рукой указал на спуск с Горы.
Долог показался Евсею путь на своё разрушенное подворье. Понимал: волхвы теперь не уймутся, они направят на него людской гнев, а возбуждённая толпа не пощадит. Не напрасно ли вернулся он в Киев, не лучше было бы остаться в Константинополе, как о том просила Зоя? Но ведь родная земля звала...
В смятении провёл Евсей ночь, а поутру надумал отправиться к князю: пусть он его с волхвами рассудит.
Вернувшись в Киев, Олег так и не появился в Предславине. Не хотел ворошить прошлое. Знал: приедет - и всё там напомнит ему о Ладе. Однако вчерашним полднем решился. Собирался накоротке, взглянуть, как поднялись хоромы, и тут же уехать. Но получилось иначе: задержался допоздна, и тому причина - молодая княгиня Ольга. Увидел её Олег, и напомнила она ему Ладу в ту пору, как повстречал её на Ильмене у князя Юрия: та же улыбка, те же глаза. А когда Ольга заговорила, враз понял: не обделена княгиня умом и грамотностью. И обрадовался: удачную жену сыскали Игорю.
Не заметил, как и вечер наступил, а покидая Предславино, сказал Игорю:
- Ольга продолжит достойный род Рюриковичей...
На другое утро пробудился Олег в добром настроении. В большой гриднице отроки расшумелись. Князь сел, потёр грудь. Вспомнил вчерашний день, проведённый в Предславине, подумал: умна и ликом славна Ольга. Неужто оттого и на душе радостно?
Во дворе увидел Евсея. Тот стоял понуро. Князь заговорил с ним не сразу - умылся, рубаху натянул, причесал костяным гребнем волосы и только потом сказал:
- Ведомо мне, купец, как Киев к тебе неласков, и понимаю тебя. Но ты на люд зла не держи, народ волхвы подбили. Было и со мной такое. Токмо я великий князь есмь, и у меня с народом одна вера должна быть - Перуну поклоняться. Ты же, Евсей, сам решай, какой веры держаться. Коли от греческой не отступишься, лучше тебе в Константинополе жить. Волхвы злы, я же над ними не властен, изведут они тебя. - И, положив Евсею руку на плечо, позвал: - Пойдём, купец, трапезовать, там и разговор продолжим. А он нас двоих касаем.
За столом сидели друг против друга. Холопка поставила перед ними мясо жареное, в миске рыбу отварную, лепёшки в мёду. Запивали сладким вином. Когда насытились, Олег чашу отставил, заговорил:
- В твоём письме, что ты мне передал, Евсей, много интересного. Ты об армии и флоте писал, но я ко всему знать хочу, какие распри меж патрикиями и стратигами. В чести ли у императора друнгарий флота? Слухи есть, император Лев хвор, а коли так, кто на трон мостится?
Евсей отёр губы белой холстиной, ответил степенно:
- О распрях мне неведомо, великий князь, а дромон друнгария флота давно уже не режет моря Эгейское и Средиземное. Что до слухов о недомоганиях императора, то это истина, базилевс готов предстать на суд Всевышнего. Брат же императора Александр ждёт, когда его базилевсом провозгласят. Он развратен и корыстолюбив. Сказывают, его императрица таким сделала.
- Ты мне о фемах писал, об Антиохии, Армениаке, Фракии, а меня болгарская фема интересует. Велика ли числом в ней армия?
- Спафарий Анастас упоминал число в три тысячи.
Олег глаза поднял, взгляд тяжёлый:
- Может, ты, Евсей, мнишь меня запугать, но ты забыл, что я великий князь киевский, викинг и со мной дружина славян, а воин-русич не ведает страха. Я не отступлюсь от Царьграда. Ты же, торговый человек, возвратишься к ромеям. Я дам тебе золота и мехов, дабы приближённые базилевса стали твоими людьми. Золото развяжет им языки и превратит хищных львов в домашних кошек, которые станут мурлыкать у твоих ног.
Нередко в бессонные ночи Олег задумывался о жизни и смерти: в чём смысл бытия? Прежде эта мысль не приходила в голову, но после смерти Лады часто навещает его. Уж не временное ли пристанище земля человеку? Был Рюрик - нет его, жила Лада - взяли в мир иной. Значит, так человеку судьбой предопределено. Настанет и его час, Олега. Сожгут тело, а куда вознесётся душа?
Юдоль, принимавшая людей навсегда, верно, не имеет ни князей, ни воевод, ни бояр, ни гридней, ни смердов. А может, и рабы уравняются с хозяевами?
Бог создал человека. Он велик, и всё ему подвластно. Норманны говорят, бог - это Вотан, русы - Перун, ромеи утверждают - Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой.
Тот, кто создал человека, - Создатель. Он один вправе лишать человека бытия, волен в его жизни и смерти. Хазарский лазутчик отнял у Лады жизнь, и за то он, Олег, сурово покарал его. Не того ли требует правда варягов и русичей: око за око, зуб за зуб?
Бог каждому определил своё место и за всё спросит по истечении жизненного пути. Спросит и с него, Олега. И, верно, строго спросит, ибо грешен он и грехам тем счёт не ведёт. Но кто станет судить его, великого князя: Вотан, Перун или Бог греков, ромеев и болгар?
Создавая человека, Бог вдохнул в него жизнь и разум, дал заповеди. Но все ли чтят их? А иные и знать не желают. Всем ли дано уразуметь смысл жизни, бытия, след на земле оставить? Для Рюрика это объединение новгородских славян, для него, Олега, - сплочение всех русичей вокруг Киева, создание государства, с которым должны считаться все государи. Не для того ли и поход на Царьград замыслил?
Царьград, град Константина, второй Рим! Город божественных императоров и заносчивых ромеев! Неужли он, Олег, не сломит их величие и не принудит подписать ряд, по которому Русь встанет если не над надменной империей, то вровень с ней? Об этом Олег мечтает с того дня, как стал князем русов. Олег убеждён: настанет тот день, когда он поведёт дружины на ромеев, и не только морем, но и сушей. Конные и пешие ратники перейдут горбы Балканские, а для того киевский князь пошлёт посольство к царю болгар, заклятому недругу ромеев. Перевалив горбы, русы встанут перед воротами Царьграда, а их ладьи бросят якоря в бухте Золотой Рог. Пока ромейские корабли будут бороздить воды Эгейского моря, Царьград примет условия Киева. Вот тогда он, великий князь киевский, может сказать: отныне Русь от княжеской усобицы и распрей отреклась и обрела государственность...
Ночь поздняя, а мысли у Олега одна на другую наползают, не дают уснуть. С восточного дальнего рубежа, с заставы, что на реке Суле, докатились вести недобрые. В землях суличей замечены отряды арсиев. Соглядатаи насчитали не одну тысячу, и с ними темник Аюб. К чему хазары скапливаются?
Неспроста! Видать, не теряют надежды вернуть каганату левобережье. Эвон сколько данников потеряли! Может, послать на них Ратибора с дружиной? Нависли над Русью, яко свора псов. Ратибор тоже сказывал: "Пошли дружину, княже, пусть гридни хазарам обратную дорогу укажут и по Ладе тризну справят".
Когда хаканбек явился во дворец к кагану, раввин уже сидел перед хазарским божеством и ждал, когда тот велит читать Тору. Хаканбек тоже присел в низкое креслице, приготовился слушать. Но совсем неожиданно каган повернулся к нему, спросил чуть слышно:
- Отчего, мудрый хаканбек, ты скрываешь от меня, что русы попирают границы царства? Ты не желаешь доставить мне волнение, но тогда почему не укажешь русам их место?
Каган прищурил один глаз, ждал объяснения. Хаканбек покосился на раввина, но тот потупил взор. Хаканбеку не составило труда догадаться, кто нашептал кагану.
- О, великий каган, в году столько дней, что все они не могут быть ясными.