Вчера они с Зоей молились в соборе Святой Софии. В пышном и неповторимом великолепии храма, поражавшего своей торжественностью, Евсей просил у Бога не счастливого пути на Русь, а новой встречи с Зоей...
По крутым ступеням купец спустился к берегу. Жизнь в порту не стихала и ночью. Чадили факелы, покачивались корабли, под окрики надсмотрщиков и щёлканье бичей рабы таскали тюки, вкатывали и скатывали по зыбким сходням бочки, носили высокие амфоры.
Евсей взошёл на ладью. Кормчий уже ожидал его, ладейники втащили трап, налегли на вёсла, ладья развернулась и, едва опустили цепь, замыкавшую бухту на ночь, выбралась в открытое море. Дул попутный ветер, ладейники поставили паруса, и корабль, разрезая волну, побежал резво.
От моря Хвалынского, от великой реки Итиль и страны хазар, от гор Кавказа и земель касогов и ясов вставало солнце - большое, яркое. Его лучи заскользили по морю Русскому, упали на золотые купола константинопольских храмов, заиграли в цветных витражах императорских дворцов.
Евсей всё всматривался туда, где, по его представлениям, находился домик Зои. Он думал о своей прекрасной ромейке, молил, чтобы её сердце не покинула любовь к нему, русскому торговому человеку, и спрашивал себя, отчего любовь непредсказуема. Ведь сколько прожил Евсей, а не встретил на Руси подобную Зое! Надо же, увидел в чужом Константинополе, и она накрепко привязала к себе Евсея.
Как ему быть? Сердце его в Царьграде, у Зои, а душа в Киеве, на родной стороне.
Отдалялась ладья от берега, в дымке растворялся царь-город. Сливались холмы и постройки, башни и стены крепостные, а Евсей всё не отводил глаз от него, и только когда ничего нельзя было разобрать, сел на корме в плетённое из виноградной лозы кресло, и им овладели иные мысли.
Он думал, что не случайно великого князя киевского интересуют армия и флот империи. Но разве киевскому князю совладать с Византией? О походе на Царьград у Олега пустые мысли. Ему, может, по плечу набег на византийское прибрежье, но сможет ли киевский князь противостоять флоту и армии Византии? Тем паче взять Константинополь!
С верным человеком Евсей передавал великому князю киевскому свои наблюдения за войском империи, за флотом, за тем, какие корабли стоят в бухте Золотой Рог и сколько их, за теми эскадрами, которые бороздят моря вдали от Византии. Евсей надеялся, что, когда он расскажет киевскому князю, с какой грозной силой встретится войско русичей и какие стены города предстоит одолеть, Олег не решится идти походом на Царьград.
Мысленно Евсей разговаривал с Олегом:
"Ты не видел, князь, укреплений царственного города и не знаешь, что такое дромон. Это огромный корабль, и твоя ладья в семь раз меньше его. Ладья может сравниться разве что с памфилой".
Но князь рассмеялся:
"Тебе ли, торговый человек, судить о воине-русиче? Ты исполнил своё, Евсей, а мне, великому князю, решать".
А может, князь иное скажет:
"Ты прав, Евсей, у нас и без ромеев забот предостаточно".
От этих размышлений Евсея оторвал кормчий. Он поднёс деревянное блюдо с хлебом и вяленым мясом, рядом поставил небольшой глиняный кувшин с водой. Ел Евсей нехотя, мысленно перенесясь в домик к Зое. Она, верно, сейчас стоит у очага, на котором булькает похлёбка с бобами, пахнет восточными специями, которыми Зоя приправляет еду. Особенно любил Евсей, когда она варила мидии и жарила на оливковом масле щупальца кальмаров...
Возвращая кормчему блюдо, Евсей сказал:
- Так, поди, в три дня до Днепра-Славутича доберёмся, как думаешь?
Кормчий недовольно поморщился:
- Не озли бога моря, хозяин! - И отвернулся.
Евсей выпил воды, прикрыл глаза. Под мерный плеск волны он задремал. И снилось ему, будто он у Зои за столом, она держит его за руку и говорит: "К чему тебе Киев? Со мной плохо ли?" - "С тобой хорошо, но там дом мой".
Евсей открыл глаза, а вокруг море и солнце да оголённые загорелые спины гребцов, дружно налегающих на вёсла. Купец подошёл к крайнему, тронул за плечо:
- Ну-тка, уступи поразмяться.
Скинул рубаху и, усевшись на скамью, налёг на весло:
- И-эх!
Зоркий кормчий прикрикнул:
- Не зарывай весло в воду, хозяин! Забирай легко, как все! - и запел:
Как за морем-окияном
Красна девица!
А на ладье единым порывом подхватили:
Красна девица,
Добра девица!
Едва покинули стоянку в византийском порту Месемврии, как наступило полное безветрие. Паруса обвисли, и кормчий велел спустить их. Теперь ладья шла только на вёслах.
Поглядывая на небо, кормчий забеспокоился:
- Не разгулялась бы непогода. Пронеси, Перун!
Евсей навалился на борт и смотрел на море. Оно светилось, и высокие звёзды купались в его застывшей глади. Тихо, только и слышно, как выдыхали разом гребцы и скрипели уключины.
- А море-то живое, - сказал кормчий. - Вишь как грудью вздымает!
Сколько ни вглядывался Евсей, этого не заметил, но спорить с кормчим не стал. Вздымает так вздымает.
К утру Перун услышал кормчего, задул низовой ветер, и на ладье подняли паруса. Они захлопали, наполняясь, и корабль побежал весело вдоль теперь уже болгарского берега, чаще гористого, поросшего кустарником и лесом. Местами горы подходили к берегу так близко, что казалось, они выходят из моря. Иногда горы отступали, и тогда открывалось песчаное побережье, безлюдное, будто и жизни вблизи не было. Но Евсей знал: болгарские поселения выше, в горах. К ним ведут потаённые тропы. В горах селятся болгарские князья-кметы с дружинами, там же и замок царя Симеона, которого так остерегаются ромеи.
Когда болгарским царём был Борис, отец Симеона, Болгария не представляла опасности для империи, базилевсы считали её своей фемой, а Борисова наследника Симеона держали в константинопольском монастыре. Но, узнав о смерти отца, Симеон бежал и, объединив болгарских князей, повёл успешную борьбу с Византией. Он очистил Болгарию от вражеских стратиотов. Ромеи видели в болгарах своих недругов, а болгары отвечали им тем же.
Вокруг ладьи часто кружили дельфины. Они ещё с ночи сопровождали корабль. Евсей любовался, как, стремительно рассекая волны, дельфины высоко выпрыгивали из воды и, описав дугу, плавно врезались в море, чтобы тут же взметнуться вверх.
Кормчий рассказал, что слышал от мореходов о дельфинах, которые спасают потерпевших кораблекрушение и указывают им дорогу к берегу, а то и подставляют свои спины утопающим...
На четвёртый день ладейники бросили якорь в устье Днепра, где должны были дождаться других кораблей и, воздав славу Перуну, совместно продолжить путь.
Прежде Олег не задумывался, как он относится к Ладе. Любит ли, бывает ли холоден, а подчас и груб - до того ль ему, великому князю? Но теперь её смерть переживал долго и больно. Может, она потрясла его своей жестокостью, а ещё тем, что предназначалась ему?
Замкнулся Олег, стал мрачным и малоразговорчивым, искал уединения и не устраивал пиров. А по первому снегу, оставив Киев на Никифора и Путшу, вместе с Ратибором укатил за Вышгород, где, сказывали, появилось стадо туров.
До конца зимы не появлялся Олег в Киеве, даже княжича с молодой женой не встречал.
Охота была удачной, трёх туров взяли, однако второй едва не лишил Олега жизни: на рога поддел бы и коня и князя, не успей Олег ударить его мечом меж рогов.
На охоте редкую ночь в шатре проводили, чаще где-нибудь под разлапистой елью спали либо у костра время коротали, каждый со своими думами. Часто вспоминал Олег Ладу, чувствовал пустоту в сердце. А может, прав был её отец, князь Юрий, когда там, на Ильмень-озере, не хотел отдавать дочь в жёны варяжскому конунгу?
О делах думать не хотелось, хотя Ратибор не единожды говорил:
- Пора, князь, в Киев. Негоже бросать город надолго!
Но Олег отмалчивался. Что ему нынче до Киева? Прежде, бывало, устанет, захочет тепла женского - в Предславино отправлялся, отдыхал и телом и душой. Сейчас в Предславине живёт Игорь с молодой женой. Олег так её ещё и не видел. Да и с Игорем не хотелось встречаться: начнёт о Ладе разговор вести...
Среди воспоминаний, случалось, мелькала мысль: не лучше ли было бы ему оставаться варяжским конунгом, высаживаться на неведомые побережья, брать на щит вражеские города, владеть чужими женщинами и уводить осевшие под добычей драккары к родным фиордам?
Но Олег старался отгонять такие мысли. Теперь ли ему, великому князю, сожалеть о том далёком прошлом, когда он покорял одно славянское племя за другим, - вот уже Русь встала...
Как-то Ратибор заявил решительно:
- Всё, князь, побаловались, и будет. Да от судьбы и не побегаешь. Начал русичей объединять, так доводи до конца. Эвон весна о себе знать даёт.
Будто уловил воевода мысли Олега.
В Вышгороде у боярина Чёрного сутки передыхали, в бане парились, отсыпались.