- Спасибо, - ответил мужчина и подозвал прибывших с ним помощников, которые тотчас приблизились к нему с носилками. Бережно и умело они переложили на них тело Иисуса- Туда! - скомандовал незнакомец, рукой указывая направление.
Носильщики с телом двинулись, куда было сказано. Иоанн, Мария и мать Иисуса последовали за ними.
Покинув место распятия, они молчаливой, скорбной процессией направились не к городу, а в противоположную сторону. Все вокруг было серым - земля, скалы, быстро темневшее небо, затянутое бледными облаками. Павшая на Голгофу противоестественная тьма развеялась, уступив место обыденной серости. Естественной ли? Если гроза и полуденная песчаная буря подчеркивали трагичность происходящего, то теперь все изменилось. Трудно было представить себе более тусклый и незапоминающийся день, чем этот.
Они обогнули еще один каменистый холм, и в глаза им ударила неожиданно яркая после пыльного запустения зелень. Перед похоронной процессией расстилался сад - оливы, виноградные лозы, оплетающие решетки, смоковницы, кусты душистых роз.
Это неожиданно возникшее буйство жизни показалось Марии миражом.
По знаку незнакомца все остановились.
- Это мой кладбищенский сад, - промолвил он. - За ним находится холм с пещерой. Там я приготовил для себя место упокоения и разбил эти цветники, чтобы близким было приятно посещать мою могилу. Но усыпальница еще пуста.
Теперь, когда они находились далеко от места казни и от римских солдат, Иоанн, которому не было больше надобности скрывать знакомство, поклонился этому важному иудею со словами:
- Спасибо тебе, Иосиф. Для нас это бесценный дар.
Иосиф? Кажется, Иоанн говорил о некоем Иосифе Аримафейском, члене синедриона, втайне уверовавшем в Христа. Должно быть, это он и есть.
Иосиф жестом велел носильщикам двигаться дальше, к утесу, в стене которого виднелись три прохода.
Это было фамильное кладбище богатой семьи. Состоятельные люди устраивали себе усыпальницы, вырубая в толще камня просторные, как жилые комнаты, пещеры. Внутри находились каменные ложа, но предназначались они не для пиршеств: трапезы in memoriam родственники устраивали снаружи. Здесь не звучали и поминальные речи. Тело должно было находиться на ложе, пока не истлеет саван и оно само не рассыплется в прах, вместилищем которого, дабы освободилось место для следующих похорон, станет богато украшенная глиняная урна. Даже для богатых покойников пещерные усыпальницы становились лишь временным прибежищем, поскольку в окрестностях Иерусалима с их каменистой почвой никто не мог позволить себе роскошь обзавестись личной могилой навечно.
Но это была пусть временная, но усыпальница, а не ров, где рыщут бездомные псы и куда сбросят тела Дисмаса и его безымянного товарища но несчастью.
- У меня есть благовония, - промолвил Иосиф, указывая на стоявший у ложа короб. - Никодим помог запастись ими.
Стоило произнести это имя, как из-за скалы осторожно выглянул и направился к ним другой немолодой, хорошо одетый мужчина.
- Мы решили, что они понадобятся, - сказал этот человек, видимо еще один тайный последователь Иисуса из городских верхов.
Мария склонилась над коробом и подняла крышку. Внутри находились большие алебастровые сосуды с алоэ и смирной, чрезвычайно дорогостоящими ароматическими веществами. Никодим не поскупился.
- Это очень щедрый дар. Мы благодарны тебе, - произнесла Мария дрожащим голосом.
Она велела носильщикам поставить их ношу на землю, хотя, произнося эти слова, удивилась, что взялась распоряжаться. Можно подумать - больше некому. Здесь и Иосиф, и Никодим, люди влиятельные, и Иоанн, возлюбленный ученик Иисуса, и Сусанна, и другие женщины из Галилеи, которые ничуть не хуже ее. Однако все они выжидающе смотрели на Марию. Возможно, мужество покинуло их, возможно, они решили, что уже сделали все, что должны, или просто нуждались в чьем-то руководстве. Так или иначе, никто, кроме нее, не взял на себя эту ответственность. Впрочем, это было не так уж важно, поскольку совершаемый сейчас печальный обряд - еще не последнее прощание. Ей и другим предстояло вернуться и подобающим образом завершить погребение. Сейчас нужно успеть сделать самое необходимое до наступления темноты.
- Есть чем обмыть его? - спросила Мария, хотя заранее знала, что нет. А потому, не дожидаясь ответа, продолжила: - Тогда займемся помазанием.
Иосиф распечатал алебастровые сосуды с алоэ и смирной и отпрянул, когда воздух неожиданно наполнился густым, душистым ароматом. Мария взяла по пригоршне того и другого и, наклонившись, стала равномерно размазывать по телу Иисуса, как она уже делала когда-то с телом Иоиля. Слой благовоний покрыл отверстия, пробитые гвоздями, кровавую рану, оставленную острием копья, замаскировал бескровную бледность кожи на ногах. Маслянистые вещества придавали его облику благопристойность, однако при этом делали Иисуса вовсе не таким, каким он был при жизни, как будто вся его жизнь была сплошным притворством.
Затем мужчины обернули тело в льняные пелены, накрыли лицо специальным маленьким полотенцем, закрепив его, чтобы не сдуло. Наконец тело обрядили в длинный саван, и Иосиф приказал внести Иисуса в центральную из трех усыпальниц. Носильщики почтительно подняли его, скрылись в пещере и, вскоре выйдя наружу уже без своей ноши, поклонились Иосифу.
- Мы положили его на каменное ложе, то, что пониже, - сказал один из них.
- Хорошо, - кивнул Иосиф и указал на круглый камень, расположенный возле утеса. - Закрывайте!
Трое крепких мужчин налегли на камень и покатили по желобу. Он скользнул к входу в усыпальницу и, попав в пазы, встал на место с глухим, отдавшимся эхом стуком. Теперь лаз был надежно перекрыт.
- Дело сделано, - промолвил Иосиф. - Пусть покоится с миром. Воистину он был хорошим человеком, а может быть, и кем-то большим, чем человек.
Иоанн, Мария, мать Иисуса и остальные не проронили ни слова: стук могильного камня, запечатавшего усыпальницу, лишил их дара речи. Он сам по себе был последним словом, окончательным и бесповоротным, к которому ничего нельзя добавить.
- Спасибо тебе, - от имени всех сказал наконец Иоанн, - Поверь, мы перед тобой в неоплатном долгу и благодарность нашу невозможно выразить словами.
- Горе, какое горе… - Иосиф покачал головой.
Уже темнело. Никто не хотел провести здесь ночь.
- У меня есть дом в Иерусалиме, - обратился Иосиф к ученикам и матери Иисуса. - Я могу предложить вам переночевать там. Оставайтесь, пока не решите, что вам делать дальше.
Сбившись тесным кругом, осиротевшие, они сидели в большой комнате предоставленного им в пользование дома. Чужой дом, чужая усыпальница… Иосиф был очень великодушен. Но сам он с ними не остался, опасаясь своих собратьев по синедриону. И, уходя, наказал им держаться скрытно, не привлекая к себе внимания.
- Вообще-то в лицо вас не знают, но обычно, расправившись с учителем, берутся и за учеников. Так что лучше вам поберечься, - С этими словами он выскользнул за дверь, прикрывая лицо плащом.
"Ничего удивительного в том, что Петр отрекся от Иисуса, - подумала Мария. - Как и в том, что остальные разбежались. Только один из нас настоящий храбрец - Иоанн".
Иоанн и сейчас не пал духом. Он собрал людей вокруг себя, распределил по спальным местам, находя для каждого слово поддержки и утешения. Мать Иисуса он уложил на койку, Иоанну и Сусанну попросил посмотреть, не найдется ли еды, и приготовить ужин. Иоанн делал все, что положено делать хорошему командиру, когда его потерпевшие поражение, израненные и изнуренные бойцы, скрывшись от врага, устраивают привал. Но он видел вокруг себя лишь унылые лица и бессильно опущенные руки. Все были раздавлены горем.
- Нам нужен свет, - промолвил он, пересекая комнату, уже почти полностью погрузившуюся во тьму, чтобы зажечь лампы.
Пала ночь, и свет теперь давала только выползшая на небосвод почти полная луна.
- Солнце уже зашло, настала суббота. Нельзя разжигать огонь в Шаббат, - механически возразил кто-то. - О лампах надо было позаботиться до заката.
- Шаббат меня не заботит. - Эти еретические слова Иоанн изрек совершенно спокойно, - Я не намерен больше соблюдать Шаббат.
С демонстративной старательностью, не торопясь, он добыл огонь, зажег фитилек, и желтый свет разогнал мрак в комнате.
- Я хочу сказать, что вообще не намерен бездумно следовать формальным предписаниям. Иисус говорил: "Суббота для человека, а не человек для субботы". И я не верю, что Моисей действительно хотел, чтобы мы часами сидели в темноте, в то время как кто-то из наших близких при смерти, и не смели ни разжечь свет, ни даже прийти на помощь умирающему, лишь бы не нарушить запрета.
- Потому-то они и ускорили смерть распятых повстанцев, - вдруг подала голос Иоанна, - Чтобы эти бедняги умерли до заката и палачам не пришлось возиться с ними после прихода Шаббата.
Требование соблюдать Шаббат считалось непреложным, но Иисус трудился в этот день, исцелял людей, и могли ли они теперь вернуться к старому? В конце концов, отчасти из-за этого его и убили. Слишком многие люди пожелали ступить на его стезю, слишком многие стали задумываться о смысле нелепых ограничений, слишком многие порывались последовать за ним. Стальные тиски религиозных предписаний, отчетливее всего воплотившиеся в Шаббате, грозили разжаться, а это, в свою очередь, угрожало власти тех, кто с помощью их держал людей в покорности. Мириться же с угрозой своей власти они не собирались.
- Я тоже зажгу свет, - заявила Мария и, взяв у Иоанна тлеющую лучинку, поднесла к фитилю другой лампады.