- Владимир Константинович.
Расчёт простой: Владимира Константиновича не так-то скоро возьмёшь в работу, как какого-то Володю. Стою на своём и в третий раз повторяю:
- Владимир Константинович.
Серая старуха идёт на уступки и отвечает не особенно по-русски, а с каким-то присвистом, как у немки-булочницы:
- Ну хорошо, - говорит, - Владимир Константинович, а вот это - Николай Александрович, а это - Георгий Александрович, великие князья, с ними учиться и жить будешь.
Я сию же минуту закатил серой старухе персидский глаз и сказал:
- Это великие князья? Ха-ха, смеялася Жанетта!
Серая старуха затряслась животом и сунула нас всех троих в соседнюю комнату, и в голове мелькнула мысль, что сейчас оно и начнётся.
Огляделся: комната волшебная. Ничего подобного сроду не видывал. Во-первых, идёт по полу железная дорога, маленькая, но настоящая, с рельсами, с сторожевыми будками, с тремя классами вагонов, стоят полки солдат с киверами, с касками, казаки в шапках, а вот лошади с гривами, верблюды с горбами, а вот Петрушка, вот медведь, вот Иван-дурак в клетчатых брюках, а вот барабан, ружья в козлах, труба с кисточкой, гора песку.
Глаза разбежались.
Спрашиваю:
- Чьё это?
Старшенький матросик отвечает спокойно:
- Наше.
- Не врёшь?
- Не вру.
- Пустить железную дорогу умеешь?
- Умею.
- А ну, пусти.
Матросик завёл ключиком, паровоз побежал, из будки вышла сторожиха, замотала флагом, на платформе появился пузатый начальник, зазвонил звонок, и тут я впервые понял, что во дворце могут делаться чудеса.
У меня мороз по коже пошёл, а мальчики в матросках стоят и не удивляются.
- Вы - великие князья? - спросил я старшенького.
- Да, - ответил тот.
Я расхохотался.
- Какие же вы великие, когда вы - маленькие?
- Нет, мы - великие князья, - серьёзно, с верой в правоту, настаивал старшенький.
Второй молчал, смотрел на меня во все глаза и сопел.
- Хорошо, - сказал я, становясь наизготовку, - если вы - великие князья, тогда, хочешь, вы оба на левую руку.
- Мы не понимаем, - сказал старшенький.
- Чего ж не понимать? - сказал я. - Вот видишь, правую руку я завязываю поясом, а левую на вас обоих.
- Ты хочешь драться?
- Разумеется.
- Но мы на тебя не сердиты.
- Тогда я - первый силач здесь.
- Хорошо, - сказал примирительно старшенький, - а когда я рассержусь, мы попробуем.
Он меня потряс, этот мальчуган, чистенький, хорошенький, с блестящими глазками: на первый взгляд - девчонка. Смотрит прямо, улыбается, испуга не обнаруживает. Опыт Псковской улицы мне показал, что вот такие девчонко-мальчики оказываются в бою иногда серьёзными бойцами, и я с первой минуты намотал это себе на ус.
И вдруг отворяется дверь, и в комнату - шасть! - не мал человек, под потолок ростом, и всем существом я понял, что мне была расставлена ловкая западня с этими якобы великими князьями и заколдованной комнатой.
Вот пришёл настоящий великий князь и сейчас начнёт: держись, Владимир Константинович!
Маленький подбежал к не мал человеку и сказал, прижимаясь к нему:
- Он нас бить хочет.
- За что? Вы уже поссорились?
Не мал человек обратился ко мне, и я поспешил с ответом:
- Нет, мы не ссорились.
Старшенький стал на мою сторону и добился истины.
- Нет, нет, - сказал он два раза "нет": так обыкновенно говорят два раза девочки. - Нет, нет, мы не ссорились, но он говорит, что он - первый силач здесь, а когда я рассержусь, тогда мы подерёмся и узнаем. Я, если не рассержусь, драться не могу.
- И правильно, - сказал не мал человек, - зачем же даром тратить силу? Даром только дураки дерутся. А ты чего на них сердишься?
- А чего они говорят, что они великие князья? Они - маленькие мальчишки и больше ничего.
- А я - великий князь, как, по-твоему?
- Вы-то? - ответил я с уважением, глядя на него в гору. - Хо-хо!
Я увидел, что не мал человек радостно засмеялся, и у меня гора свалилась с плеч: я почувствовал, что мы с ним подружимся, надо только хорошо начать дело. Он был огромен, светел, если щёлкнет по лбу, кость - на мелкие части, и зла в глазах нет, он был приятен, стоит за добрые дела и всегда даст пощаду.
В маленьком сердце есть собачье чутьё, я не ошибался, возымел сразу большое доверие и от счастья начал хохотать, хватаясь за живот, и рассмешил не мал человека до слёз.
- Он нечестный, - сказал старшенький, указывая на меня, - он завязывает правую руку и хочет с нами обоими драться одной левой.
- Что? Что? - спросил не мал человек, не поняв сразу.
- Я на это не согласен, - тараторил старшенький, - драться, так обеими.
- Молодец, Никенька, молодец, правильно, бой должен быть равным, без скидок. Нет, брат, - обратился он ко мне, - ты свои шуточки с левыми руками забудь, здесь люди честные и на скидки не пойдут. Драка так драка. Зуб за зуб, кость за кость. Других условий мы не терпим. Фирма честная. Молодец, Ники! Хвалю. Но твою храбрость тоже хвалю, - сказал он мне, - вырастешь - офицером тебя сделаем. Хочешь быть офицером?
- Генералом хочу.
- Хо-хо, - одобрительно сказал не мал человек, - смотри, порох нужен на генерала.
- Порох есть, - ответил я, ободрившись и чувствуя к не мал человеку огромное доверие.
Он опять раскрыл рот и начал смеяться так, что в комнату вошли удивлённые женщины.
- Ты доволен, Александр? - спросила какая-то новенькая, которой я ещё не видел, и, продолжая смеяться, не мал человек ответил ей что-то не по-русски.
Всем сделалось необыкновенно весело, я увидел, что мама радуется, а серая старуха сияет всем ртом и причмокивает. Я опять-таки верхним чутьём почувствовал, что от этой серой старухи может поступать большая конфета: она была насквозь конфетная.
Дело пошло как будто ничего.
Загадка
Странное дело: с тех пор прошло уже шестьдесят пять лет. Много утекло воды, и если бы государь Николай Второй был жив, то он был бы такой старый, как я. Всю жизнь он был милостив и благосклонен ко мне, выручал меня в тягчайших обстоятельствах моей жизни. Мать моя после окончания своей воспитательной работы была назначена начальницей Василеостровской женской гимназии и имела свободный, почти семейный доступ к государю. Надо только было позвонить к обер-гофмаршалу, и государь принимал её по первой просьбе, и если ей нужно было подождать, то ждала она не в приёмной, а у него в кабинете, около его письменного стола. Он обыкновенно говорил:
- Милая Диденька, посидите, пожалуйста, а мне нужно прочитать вот эти ещё бумаги. Может, хотите покурить?
Он знал, что мать терпеть не могла табаку и всегда притворно сердилась на эти приглашения. Она уходила к окну, отворяла раму и садилась там, развернув газету, а государь опять шутил:
- Вы там не очень-то на воздусях, а то протянет сквознячок, схватите насморк, чихать будете. А это как-то не подходит к вашей должности. Несолидно.
- А вы, Никенька, не отвлекайтесь, читайте скорее ваши бумаги, а то мне некогда.
- В самом деле? Работы много?
- Я думаю, что много.
- Ну, ну, я сейчас. Ах, как они мне надоели, эти бумаги!
- А чего это перо ваше так скрипит?
- Просто паршивое перо. Некому досмотреть.
- Следующий раз принесу хороших перьев.
- А что вы думаете, Диденька? Буду очень благодарен.
Опять начиналось шуршание бумаг.
- Страшно медленно пишу. Это ваша вина, Диди. Это вы мне почерк ставили.
- Медленно, да чётко, - огрызалась мать, - никто не скажет - как курица лапой.
- А вот когда Витте читает мои письмена, то всегда криво улыбается, и мне кажется, что он думает: "бабий почерк".
- И ничуть! - вспыхивала мать. - И ничуть! Я давала ваш почерк графологам.
- Ну? И что?
- Все в один голос сказали: ясная, трезвая голова, всегда логическая. Скрытная.
- Скрытная?
- Да.
Молчание.
- Да в нашем ремесле иначе нельзя, - следует не сразу ответ. - Ну вот, готово. Перекочювывайте сюда, Диди. В чём дело? Опять прошения? Опять по мою душу? Много? Всё многосемейные? Правоучение?
Он сам берёт из материнских рук ридикюль и начинает доставать оттуда вчетверо сложенные бумаги.
Мать начинает жаловаться на табачный дым.
- Да разве это дым, Диди? Это же ладан, - говорит, шутя, государь.
- Стыдно называть ладаном эту гадость! Ладан - священная вещь.
- Ну-ну, не буду. Сколько там душ?
- Да вот у этой пять.
- Пять? Ну дадим ей пять тысяч.
- Много, ваше величество. Куда столько?
- Какая вы жадюга, Диди! Что ж, царь не может дать бедной женщине пяти тысяч?
- А я говорю - много.