- Вышел, почему. Только полоумный. Никого уж не узнавал, лопотал бессвязно и ходил под себя, как маленький. А потом в одночасье умер. Вот вам и нечистая сила.
Хельмут всё равно не поверил:
- Это он с испугу. Тронулся от страха. Больше ничего.
Миклош согласился:
- Может быть, и так. Только упаси вас Господь оказаться ночью посреди Заколдованного леса!
Лес действительно выглядел мрачнее, чем Венский: мшистый, старый, весь какой-то опрелый и тёмный; непогода и отсутствие солнца завершали безрадостную картину. Ветер налетал на засохшие кроны и обламывал сучья; те, хрустя, падали на землю. Женщины от этого вздрагивали.
- Конский топот, нет? - неожиданно прислушался немец.
Венгр, ехавший на козлах рядом с ним, вытянул встревоженно шею:
- Разве? Показалось. Вроде никого.
Но мгновение спустя стук копыт обозначился совершенно явно.
- Кто-то догоняет.
- Да не может быть. Почему за нами? Просто едут.
- У меня дурное предчувствие, - заявила Ксюша. - А нельзя ли свернуть с тропы и укрыться за деревьями?
Провожатый ответил:
- Нет, нельзя сворачивать, может выйти хуже: это ж Заколдованный лес!
Оставалось ждать в неопределённости.
Вскоре на дороге появилась четвёрка всадников. Увидав повозку с Евпраксией и Паулиной, все они, привстав в стременах, радостно загикали. И, нагнав экипаж, осадили Хельмута:
- Стой! Стоять! Приехали.
Евпраксия спросила их по-немецки, пряча за разгневанностью волнение:
- Кто вы, господа? Что вам нужно?
Карл Головорез - как вы догадались, во главе налётчиков был приятель сторожа деревенской часовни, - ухмыляясь, проговорил:
- Мы грабители, с вашего разрешения... И нужны нам денежки, что лежат у вас в сундуке... - А потом добавил: - Если отдадите безропотно, то отправитесь дальше с миром. Станете капризничать - будем применять силу.
Воцарилось молчание. Евпраксия повернулась к служанке и дрожащим голосом прошептала:
- Я, пожалуй, выполню их желание. Как считаешь?
- Видимо, придётся. Денежки накопятся, а вот жизнь одна.
Ксюша согласилась и, взглянув на Карла, громко произнесла:
- Вот, берите. Он стоит у меня в ногах и закрыт рогожей.
Два разбойника спрыгнули с коней и, приблизившись, взялись за рогожу. Неожиданно Миклош, выхватив клинок из-за голенища, ловким движением перерезал горло одному из бандитов и, пока тот, хрипя и падая, упускал ручку сундука, поразил второго, яростно вонзив лезвие под рёбра. А потом, оскалившись, обернулся к Карлу:
- Ну, приятель, получил по заслугам?
Но Головорез тоже был не промах. Он достал прикреплённую к заднику седла деревянную палку, на которой болталась цепь с металлическим шариком, сплошь утыканным острыми шипами, и, раскручивая цепь, засвистевшую в воздухе, двинул лошадь на венгра. Тот пытался отбиться, но, понятное дело, положение пешего и конного не равны; шарик обрушился на голову Миклоша и в мгновение ока проломил ему череп. Парень рухнул на землю как подкошенный.
А Головорез, продолжая размахивать палкой, прорычал зловеще:
- Ну, кто следующий? Я предупреждал...
Ксюша отозвалась:
- Не сердитесь... простите... забирайте сундук, пожалуйста...
Карл ответил:
- Убирайтесь прочь из повозки! Станьте сбоку. Руки на затылок! - И перевёл глаза на Хельмута. - Эй, а ты что сидишь, болван? Становись рядом с ними. И давай без глупостей!
Кучер слез с облучка и покорно присоединился к женщинам. А четвёртый разбойник караулил, чтоб они не сбежали. Тут главарь увидел, что служанка по-прежнему прижимает к себе ребёнка.
- Я кому сказал: руки на затылок!
Паулина взвилась, точно взнузданная кобыла, и в ответ заорала на него:
- Ты ослеп, кретин? Как прикажешь поступить с дочкой? Бросить на обочину?
- Мне плевать! Руки на затылок!
- Да пошёл ты!..
Карл опять поднял палку над головой, засвистела цепь, и проклятый шарик был готов уже поразить строптивую горничную. Но внезапно Евпраксия оттолкнула её и воскликнула, обращаясь к Головорезу:
- Нет! Не сметь! Бог тебя покарает!
Тот не внял её причитаниям и нанёс удар. У Опраксы потемнело в глазах, и она осела на глинистую дорогу...
Пролежав без движения неизвестно сколько, постепенно пришла в себя, начала слышать, приоткрыла глаза.
- Ваша светлость, ваша светлость, очнитесь! - говорил Хельмут, теребя её за плечо. Он стоял на коленях, мокрый, перепуганный, с крючковатым носом, чуть ли не касающимся верхней губы, волосы стояли торчком.
Сумерки сгущались. Дождь по-прежнему моросил.
Киевлянка попробовала подняться, голова её снова закружилась, а из горла вырвался стон. Подняла руку и ощупала рану на голове; та саднила сильно и сочилась кровью, но была не смертельна, даже кость осталась целой. Кучер произнёс радостно:
- Господи Иисусе, слава Богу, вы живы!
Морщась, Евпраксия спросила:
- Где грабители? Паулина где?
Немец запричитал:
- Ой, не поминайте об этом... Мы остались втроём: вы, да я, да ещё малое дитя... больше никого...
- То есть как? - Женщина окончательно пришла в себя.
- Никого, никого, ваша светлость. Лиходеи забрали нашу конягу и деньги. Миклош умер ещё при вас. А несчастную Паулинку, наклонившуюся над вами, тот, второй, поразил дубиной. К сожалению, насмерть...
- Боже мой! - задрожала Ксюша. - Где она? Где она лежит?
- Тут, недалеко. Подымайтесь, я помогу...
Увидав мёртвую служанку, бывшая императрица заплакала, стала гладить безжизненное тело и просить прощения. Скорбные стоны княжны прервала девочка, заскулившая рядом в кульке.
- Свят, свят, свят! - бросилась к ребёнку Опракса. - Эсти, дорогая... Вся промокла, продрогла... и еды у нас никакой... Хельмут, посмотри там в повозке - кринка со сметаной... Может, не разбилась?
Нет, по счастью, была цела. Евпраксия, перенеся малютку под матерчатый верх экипажа, попыталась накормить её с ложки. А возничий, орудуя выроненным Миклошем ножом, вырыл в песчаной почве небольшую яму и соорудил из еловых веток корявый крест. Подошёл к повозке:
- Надо бы предать убитых земле. Поклониться их праху.
- Да, сейчас иду.
Встали на колени у могильного холмика, низко поклонились. И, молясь, призвали Господа пропустить души Паулины и Миклоша в Царствие Небесное.
Вечер постепенно сделался непрогляден. Хельмут предложил:
- Не заночевать ли на месте? Разожжём костёр и чуток погреемся. Я улягусь под днище, вы с девчушкой - в повозке. На заре побредём к жилью.
- Нет, идём немедля! - приказала та. - Я здесь не останусь. Заколдованный лес - понимаешь? Жуткое, проклятое место! - Помолчав немного, объяснила грустно: - Всё равно не смогу уснуть... Лучше уж идти. И в движении, в действии разогнать тоску. А потом, боюсь за Эстер. Ела плохо, и сметана заменить молоко не может. Где-нибудь под утро мы разыщем кормилицу.
- Ну, как знаете, воля ваша.
Немец взял на плечо сундучок княжны с неразграбленными вещами - нижними юбками и рубашками, несколькими книжками и пергаментами, металлическим зеркальцем и заколками для волос; Евпраксия прижала к груди свёрток с девочкой, и, благословясь, отправились в путь.
Шли небыстро, в полной темноте, различая дорогу только иногда, если между туч проглядывала луна. Дождик перестал, но земля под ногами сохраняла влагу, и, не приспособленные к длительной ходьбе, туфли Евпраксии быстро пропитались водой, стали хлюпать и чавкать. Да ещё Хельмут нагонял страху:
- Как бы волки не объявились. Если стая - разорвут в клочья...
Где-то из дупла ухал филин, и его дикий хохот заставлял леденеть в жилах кровь. У княжны от ужаса и ночной прохлады начали стучать зубы, волны дрожи прокатывали по телу. "Господи, - шептала она, - сохрани меня и прости. Я была верна тебе, Господи, и не отреклась от Креста, как того желал Генрих. Столько мук и невзгод претерпела стойко... стыд, позор и презрение окружающих... смерть друзей и любимого сына... Неужели, Господи, Ты теперь меня не помилуешь и не выведешь на свет Божий?"
Лес внезапно кончился, и они пошли по бескрайнему глинистому полю, комковатому и ещё не вспаханному. Тут безумствовал ветер, бил то в спину, то в грудь, норовя свалить с ног. Вдруг дорогу им преградил забор.
- Ох, никак жильё? - удивился Хельмут. - Без причины загородки в поле не ставят...
И действительно, лунный диск, промелькнувший в тучах, осветил в низине деревенские домики. Совершенно окоченевшие странники, несмотря на тяжесть в ногах, устремились по склону к вероятному крову. Принялись дубасить в первую попавшуюся дверь. И - о счастье! - четверть часа спустя грелись у огня, лакомились бобовой похлёбкой и отдали Эстер хозяйке, у которой у самой оказался новорождённый и она согласилась покормить своим молоком бедняжку... А какое блаженство испытала вчерашняя государыня, растянувшись на твёрдой крестьянской лежанке, - не сравнимое даже с тем, что порой возникало у неё в царственных покоях!..
Поутру напросились в телегу к одному из соседей, направлявшемуся в Дьёр с несколькими бочками сливочного масла. В небе сияло солнце, рыжая кобыла весело махала хвостом, отгоняя оводов, а спокойный сытый ребёнок безмятежно дремал на коленях Опраксы. Неужели Небо вняло её мольбам и теперь всё у них сложится по-доброму? Зря надеялась. Не успели они оказаться в крепости, как попали в плен к зорким караульным. "Что за люди? Чем докажете? Есть при вас верительные грамоты?" - сыпались вопросы. Ссылки на разбойников выглядели сказками. А поверить в то, что усталая хрупкая женщина в перепачканном глиной одеянии - бывшая императрица Адельгейда, было невозможно.