- Ваше величество, ваше величество, - билась Лотта, обливаясь слезами. - Пощадите! Не убивайте! Я умру на дыбе!..
Но монарх проследовал мимо, даже не взглянув на неё.
Евпраксия ждала супруга в некотором ознобе, мучалась, судила, беспрестанно ломая пальцы: согласиться на примирение или нет? Да, с одной стороны, государь - негодяй, эгоист, истерик, не заслуживающий прощения. Но с другой - муж её пред Богом. Тот единственный мужчина, от которого она теряет рассудок. И которого обожает. И которому готова целовать губы, руки, ступни, лишь бы он не бросил её и любил, как когда-то...
Что ж, пожалуй, она уступит ему. При одном условии: если он раскается. И произнесёт главные слова: "Я тебя люблю", "Я себя осуждаю", "Я готов начать всё сначала".
И тогда всё у них наладится. И она родит ему нового ребёнка. И у них в семье воцарится мир.
Дверь открылась. Адельгейда посмотрела на Генриха, на его точёное бледное лицо, чёрные волосы до плеч, плотно сжатые губы и презрительно сощуренные глаза, - и мгновенно поняла: примирения не будет. Он чужой и бешеный. Счастье невозможно.
- Что уставились? - бросил император с издёвкой. - Думаете, я, по совету Папы, стану падать к вашим ногам? - Государь дёрнул правым усом. - Слишком много чести. Для такой, как вы, дряни.
- Дряни? - потрясённо проговорила Ксюша.
- Ну а кто задумал новый побег? Кто науськал Берсвордт на шамбеллана, чтоб украсть ключи? Уж небось и камушки спрятали где-нибудь в чулках?
Евпраксия совсем растерялась. Хлопая ресницами, прошептала только:
- Я не помышляла... а тем более - с Берсвордт...
- Ах, оставьте, не бормочите! - Он махнул рукой. - Ложь, одна только ложь. Вы мне отвратительны. Хуже гусеницы, забравшейся в яблоко. Как я мог любить вас - просто удивительно! - Подошёл к окну и потрогал раму. - Надо будет здесь повесить решётку, чтобы вы действительно не сбежали.
Еле превозмогая слёзы, Евпраксия спросила:
- Вы намерены заточить меня до конца моих дней?
Генрих ответил:
- У меня желание только одно: бросить вас в Италии и уехать в Германию, чтобы никогда больше не встречаться.
Слёзы победили, хлынули из глаз. Подавляя спазмы, шедшие из горла, Евпраксия произнесла звонко:
- Так убейте сразу! Для чего тянуть?
Он захохотал:
- Лёгкой смерти себе хотите? Вот уж не надейтесь. Заживо сгниёте в этих стенах. - Государь направился к выходу, но, оборотившись в дверях, бросил иронично: - И не смейте бежать. Не получится. От себя самой не сбежите. Тень моя и моё проклятие будут вас преследовать вечно. На земле и на небе. До последнего вздоха!
Дверь захлопнулась.
Ксюша села на ковёр и, лишившись чувств, без движения пролежала несколько часов.
Подняла её Паулина, усадила в кресло и, склонившись к уху, начала говорить - жарко, торопливо:
- Ваше величество, ваше величество, не страдайте так. Скоро всё устроится. В ночь на Рождество мы уйдём отсюда.
- Что? О чём ты? - безучастно пролепетала та.
- В праздники охрана не такая суровая... У меня ключи... от подземного хода... а на берегу нас подхватят на лодке люди Вельфа...
Адельгейда очнулась и уставилась на служанку в ужасе:
- Значит, это ты, а не Берсвордт?
- Ну! А то!
- Как же ты смогла? Господи Иисусе! Как хватило смелости?
- Да какая смелость, ваше величество! До сих пор поджилки трясутся. Но спасаться-то как-то надо. Значит, побежим?
- Да, возможно, только не теперь. Надо подождать. Вот уедут император и Папа... соберёмся с силами...
- Нет, нельзя откладывать. Люди Вельфа ждут. И рискуют не меньше нашего.
- Да, рискуют... Что же делать? Нет, не побежим. Я боюсь.
- Надо, надо взять себя в руки.
- И потом, простуда только что была. Сил не хватит.
- Вас в Каноссе вылечат.
- Паулина, как же ты смогла с ними познакомиться?
- После расскажу, не теперь. Надо приготовиться. Эта ночь решит наши жизни.
- Эта ночь! Боже мой, как страшно!
- Вы хотите остаться?
- Нет. Пожалуй, нет. Он сказал, что я ему отвратительна. Представляешь? Я, любившая его до самозабвения!.. - Государыня всхлипнула. - И ведь он когда-то любил меня... Как мы были счастливы!.. Паулина, хорошая, славная, скажи, неужели же это всё ушло, навсегда исчезло? Никакой надежды? - Слёзы снова брызнули из глаз Евпраксии, и она уткнулась лицом в платье горничной.
- Тихо, тихо, не плачьте, ваше величество, - провела тяжёлой крестьянской ладонью по её плечу немка. - Наша бабья доля такая. Что они вообще понимают в чувствах? Кобели проклятые. Растревожат душу, раззадорят тело - и драпанут. Мы же - мучайся, страдай...
Русская мотнула отрицательно головой:
- Нет, не побегу. Если убегу, он возненавидит меня окончательно.
- А сейчас - что, наполовину? Вы такая наивная, право.
- Он сказал страшные слова: от себя не сбежишь. Тень его и его проклятие будут меня преследовать вечно.
- Ерунда. С глаз долой - из сердца вон. А в Каноссе будем под надёжной защитой.
- Нас поймают и повесят на башне.
- Наплевать. Лучше умереть сразу, чем себя похоронить заживо в этой крепости.
- Здесь, в Вероне, могила Лёвушки. Как её оставить?
- Вы хотите присоединить к ней свою?
Адельгейда нахмурилась:
- У тебя на всё готовый ответ! Больно шустрая!.. Я должна подумать.
- Думать некогда, ваше величество. Через десять часов - Рождество.
- Хорошо, я беру час на размышления. Загляну в капеллу, помолюсь, может - исповедуюсь...
- Чтобы падре доложил о побеге императору?
- Нет, ну, вряд ли святой отец будет нарушать тайну исповеди...
- Он? Как нечего делать!
- Ты меня смущаешь... Я теряюсь в мыслях...
- Слушайтесь меня, и всё будет хорошо! - Паулина подумала: "Господи, помилуй! Что это нашло на меня? Управляю императрицей... Может быть, действительно - затаиться, всё оставить как есть, удовлетворившись задатком? - И сама ответила: - Нет, ещё чего! Провести всю оставшуюся жизнь, отдаваясь Хауфлеру в винном подвале? Никогда. Я достойна лучшего. Да и госпоже помогу вырваться отсюда".
Там же, тогда же
После всенощной, долгой и достаточно скромной по сравнению с православной церковью, в зале для пиров на первом этаже началось рождественское застолье, от которого Адельгейда уклонилась - под предлогом плохого самочувствия. "Антипапа" попытался её задержать, уверяя, что она развеется, Генрих же, напротив, отпустил жену, сдержанно кивнув. И она в сопровождении стражи поднялась к себе в спальню.
На ночь Евпраксию готовили Паулина и другая служанка - Нора. Первая расчёсывала государыне волосы, а вторая начала взбивать в золотой посудинке молодой творог и яичный желток, чтобы наложить получившуюся маску на щёки и лоб самодержицы. Тут-то Шпис и стукнула подругу кулаком по затылку. Нора охнула и послушно улеглась на ковёр. На немой вопрос госпожи немка ответила:
- Вы оденетесь в её платье. Мы заткнём ей рот, свяжем и уложим в вашу постель, чтобы было ясно: Нора не пособница. И её не накажут.
Так и сделали. Ксюша постаралась надвинуть чепец, взятый у горничной, ниже на глаза, ворот платья подняла на самые щёки, хоть немного замаскировав тем самым лицо. Вышли из спальни императрицы гуськом. А начальник стражи, здорово взбодрённый выпитым по поводу праздника вином, шлёпнул венценосную особу пониже спины и нетрезво гаркнул:
- Нора, Нора, впусти к себе вора!
Но её величество только фыркнула, ничего не сказав.
Очутившись в комнате Паулины, заперли засов и немного передохнули.
- Вот паскудник - напугал меня! - прыснула Евпраксия.
Паулина оскалилась:
- Знал бы этот болван, чьей священной задницы он коснулся!
И они обе покатились со смеху. Наконец служанка сказала:
- Надо двигаться. Следующий этап - самый трудный.
Девушка вспорола тюфяк и достала из дырки похищенные ключи. Прикрепила себе на пояс. А из-под кровати выудила моток длинной узкой материи - судя по всему, резала крахмальные простыни, у которых потом связывала концы.
- Что, в окошко? - догадалась Опракса и с опаской проговорила: - Ох, не дай Бог, сорвёмся!
- Ничего, осилим. Напрямую идти опаснее: караул торчит на каждом шагу.
- У меня голова уже кружится - от одной только мысли…
- Я полезу первой, снизу подстрахую ваше величество.
Обе накинули плащи-домино, - на дворе было очень зябко. Из раскрытой рамы сразу дунул холодный ветер и нанёс целый рой снежинок. Привязали импровизированную верёвку к деревянной стойке балдахина кровати, а саму кровать вплотную придвинули к подоконнику. Перебросили верёвку за карниз.
- Ну, пора. С Богом! - осенила себя крестом немка.
- Пресвятая Дева Мария, помоги нам! - поддержала её русская.
Высоко задрав плащ и юбки, Паулина перелезла через тюфяк и с немалой ловкостью начала спускаться вниз. Капюшон её исчез в темноте двора. Евпраксия встала коленями на нижнюю раму и зажала в ладонях влажное набухшее полотно. Стала перебирать руками и скользить подошвами по узлам. Ощущала материю, трущуюся по икрам и бёдрам. Ветер теребил её плащ, залетал под платье. Капюшон упал с головы, волосы мгновенно намокли. Тающий снег стекал по лицу, у одной из туфель развязался шнурок. Но княжна упрямо продолжала движение, чуточку пыхтя и сдувая воду с верхней губы. Вдруг почувствовала, что падает, - видимо, один из узлов не выдержал веса двух женщин. Сморщилась, зажмурилась, ойкнула - и свалилась прямо на голову Шпис. Но поскольку обе находились всего в полутора метрах от земли, шлёпнулись не больно.