Из дальнейших расспросов Патрик Гордон узнал, что во время штурма именитый именинник получил действительно серьёзное ранение - Францу Лефорту "огненным горшком обожгло лицо" - и что он сейчас отлёживается в своей палатке в окружении лекарей.
Сам "контуженный" полковой командир генерал Лефорт тот эпизод кожуховской войны в письме своему брату в швейцарский город Женеву описывал так:
"В меня бросили горшок, начиненный более чем четырьмя фунтами пороху; попав мне прямо в плечо и в ухо, он причинил мне ожог, именно обожжена была кожа на шее, правое ухо и волосы, и я более шести дней ходил слепым. Однако, хотя кожа на всём лице у меня была содрана, всё же я достиг того, что моё знамя было водружено на равелине и все равелины были взяты...
Я безусловно принуждён был удалиться в тыл, чтобы перевязать раны. В тот же вечер мне была оказана тысяча почестей. Его величество принял в моём злоключении большое участие, и ему было угодно ужинать у меня со всеми главными офицерами и князьями. Я угощал их, несмотря на то, что вся моя голова и лицо обвязаны были пластырями. Когда его величество увидел меня, он сказал:
- Я очень огорчён твоим несчастием. Ты сдержал своё слово, что скорее умрёшь, чем оставишь свой пост. Теперь не знаю, чем тебя наградить, но непременно награжу".
Патрик в тот вечер оказался среди гостей в лефортовской палатке, мало чем напоминавшей походную. Поднимались тосты за царя-батюшку Петра Алексеевича, за одержанную викторию над "польским королём", за именинника, который в это время, лёжа на кровати, почти ничего не видел, мужественно перенося все боли.
Уже за полночь, прощаясь с хозяином застолья, генерал Гордон сказал своему соседу по Немецкой слободе:
- Держись, Франц. Ты любим его величеством и храбр. Твоё будущее в Московии ещё впереди.
Франц Яковлевич в порыве признательности за такие добрые пожелания прижал руку к сердцу. Он знал шотландца как человека прямого в суждениях и чистосердечного в пожеланиях другим.
5 октября "армия" князя-кесаря Ромодановского отдыхала после баталии. Лил сильный дождь, и люди из пехотных полков укрывались от ливня в палатках, шалашах, под обозными повозками. Ожидали все, не зная какой, приказ царского воеводы-"генералиссимуса".
В тот день мокла под открытым небом лишь конница, сторожа выхода противника из обоза у Коломенского. Но изгнанные из "Безымянного городка" осаждённые так и не вышли в поле для нового боя. Сыро было и ветрено.
Повторный штурм "Безымянного городка"
Патрик Гордон весь день пребывал в окружении царя. Тот остался сильно недоволен быстрой сдачей крепостицы и бегством из неё стрельцов. Разгорячённый вином и молчанием окружающих, Пётр Алексеевич гневно упрекал собравшихся в шатре военачальников:
- Взяли ретраншемент штурмом - молодцы! Хвалю вас всех! Но где правильная осада? Где устройство многих редутов? Где устроенные апроши? Где подкопы под вал? Где пороховые мины? Где всё это?..
Окружавшие самодержца генералы и полковники не всегда приязненно посматривали в сторону на Патрика Гордона. Каждый знал, сколь трудов вложил служилый иноземец в обучение царя различным военным наукам, в том числе и осадному делу. Думалось многим - побили "польского короля" Бутурлина, разгромили полки московских стрельцов не без урона своих солдат, викторию одержали, так в чём упрёк его величества к ним, его рабам?
Военачальники "генералиссимиса Фридриха" пока отмалчивались. Выжидали, не зная, куда гнёт государь. Но подспудно понимали, что Кожуховская война для них ещё не окончена. И московских усадеб им в ближайшее время не видывать.
Ситуация разрядилась за обедом. В шатре бомбардира Петра Алексеева за столом "откушивали" только трое ближних людей - сам хозяин, его сверстник кравчий князь Борис Алексеевич Голицын и убелённый сединами генерал Пётр Иванович Гордон. Им самодержец давно доверял во всём:
- Ваша милость, генерал, что ты скажешь - удался нам штурм вчерашний или нет? Смотрелась ли осада правильной, как требует наука фортификации или нет?
Патрик Гордон заждался такого вопроса от царя. И ответ давно уже был одуман и решён. Но отвечать он начал осторожно, дабы случаем не вызвать неправедный гнев правителя:
- Виктория одержана полная. Потешные и солдаты бились молодцами. И поджигательная телега вашего величества своё дело сделала. Но осаду правильной до конца назвать нельзя.
- Что так, ваша милость?
- Стрелецкие полки в осаде должны были устоять ещё не один день. Но не устояли, побёгли из ретраншемента. Тем самым осадную диспозицию поломали. Не дали вашему величеству осаду по всей науке провести. Не услужили задуманному на военные упражнения делу.
- Что ж теперь делать? Новый Кожуховский поход замышлять? Ан холода уже на дворе, людей болезни покосят, ропот пойдёт.
- Мой государь, не надо новый поход учинять - надо потешную войну завтра же продолжить.
- А как ты то ведаешь, Пётр Иванович? Расскажи про то мне.
- Наперво надо вернуть ретраншемент польскому королю.
При этих словах Пётр I и до того молчавший князь Борис Голицын подались вперёд, с удивлением глядя на генерала. Тот же как ни в чём не бывало продолжил:
- Пусть со своими полками спальник вновь засядет в крепости и укрепится в ней, как прежде. А наша армия начнёт опять осаду, но теперь во всём правильную. Как в Европе ведётся, в настоящих войнах против крепостей. Вот то и будет наука всем о фортификации.
Здесь и князь Борис Алексеевич, верный друг царя ещё с мальчишечьих лет, своё слово вставил, желая поддержать дельное предложение служилого иноземца. Его он знал давно и уважал за твёрдость характера и верность данной присяге:
- Ваше величество, Пётр Иванович дело говорит. Вернее и не придумаешь.
Царь Пётр Алексеевич думал недолго, по детской привычке грызя ногти. Только потом, вставая со скамейки, ответил Гордону и князю Голицыну:
- Пусть будет так, как здесь было сказано. Осадную войну продолжим по всем правилам. А с новым приступом торопиться не будем - не горит. Сперва с осадными работами во всём надо управиться. Ваша милость, пошли человека к Ивашке Бутурлину, пусть мой указ ему скажет...
Гордон мог в душе после этого разговора гордиться собой. Юный по сравнению с его годами московский царь в который раз уже послушался совета в военном деле. Не своих бояр-воевод, а шотландского ландскнехта, волей судьбы забредшего в Русское царство. Хотя не просто было быть советником монарха по делам военным - тот сам собой искал себе пристойное место на бранном поприще. В том, что Московия под знамёнами Петра I Алексеевича из рода Романовых будет много воевать, служилый иноземец не сомневался.
Знал Патрик Гордон и другое. Что быть ему только учителем наук военных для государя, не больше. Другом сердечным, верным, знающим в делах застольных и амурных был другой наёмный генерал - Лефорт Франц. Швейцарец, приехавший в Москву с офицерским патентом на руках, два года не мог проэкзаменоваться перед боярами на рядового драгуна или рейтара. Но судьбы он баловень - его дворец в Немецкой слободе приёмов послов знает не менее, чем Кремлёвский.
Шотландец ревновал царя Петра к сыну купца из Женевы, удачливому не по трудам Лефорту. Но эта ревность и помогла ему удержаться среди командования войсками московитов. Ведь свой солдатский полк в ходе распри сестры Софьи с братом он в числе последних привёл в Троице-Сергиеву лавру. Другим таким из числа стрелецких полковников Пётр Алексеевич такого не простил. А своего военного наставника всегда привечает и слушает его советов.
"Польский король" Иван Иванович Бутурлин был немало удивлён царским указом, который привёз ему гордоновский посланец. Война под Кожуховом не заканчивалась, а начиналась чуть ли не с начала. Недавним осадным сидельцам победители возвращали полевую крепость, которую требовалось опять оборонять. Но с большей стойкостью.
"Генералиссимус", ещё не оттаявший от гнева за своё "ратное посмеяние", приказал кликнуть к нему в шатёр четырёх стрелецких полковников - Жукова, Озерова, Дурова и Мокшеева. Когда те с поклоном вошли, велел им:
- Государь приказал: потешную войну у Кожухова начать заново. Как потешный Семёновский уйдёт из ретраншемента - занять его стрельцами снова. Расставить караулы, где можно - вал подновить.
Стрелецкие головы, стоявшие без шапок, молча выслушали приказ. Лишь один полковник Иван Озеров, не побоявшись "польского короля", заметил:
- Стрельцов-то мы опять поставим на валу. К бою изготовим - нерадивым спуска не будет. Только что будем делать с новыми побитыми? Вчерась не одну подводу с ними в московские слободы отправили. Там, верно, и по сей день бабий плач стоит...
На что петровский спальник "генералиссимус" Иван Иванович Бутурлин с подавленным гневом ответил стрелецкому голове:
- Не твоего ума дело, Ивашка! Царский указ осуждать - значит на дыбе можно побывать. Идите и делайте так, как вам мною указано. И боже упаси воровскими речами вам своих стрельцов тревожить...
Из-за дождей Кожуховские манёвры взяли антракт - перемирие на два дня. За это время князь Фёдор Юрьевич по старорусской воеводской традиции съездил помолиться в Симонов монастырь. И только после этого главнокомандующий отдал приказ Семёновскому полку оставить "Безымянный городок" и уйти в свой походный стан.
Стрельцы в ярких кафтанах - малиновых, красных, зелёных - вновь густой стеной заняли вал. Они стали огораживать его плетнями, турами, щитами от стрельбы глиняными бомбами-горшками и такими же глиняными, начиненными порохом гранатами. На видных местах в полевой крепостице поставили полковые знамёна. Бутурлин приказал посему строго-настрого: