Впереди всей дружины ехал Василий Косой, его конь горделиво ступал по пыльной дороге, неся драгоценную ношу. Князь доспехов не снял, и солнце играло на золотой броне.
- Что с гонцом делать прикажешь, князь? - спросил тысяцкий.
Призадумался Василий. Он уже забыл о гонце, брошенном в темницу. А если младшему брату захочется занять отцовский стол? Есть ещё и опальный Василий Васильевич, он-то уж точно не откажется от подарка. А вести о смерти князей разлетаются быстро, не успеешь оглянуться, как кто-нибудь из братьев на московский стол взойдёт, и опять тогда прозябать в окраинном уделе. Хватит! Побыл младшим братом, теперь другим черёд!
- Гонца убить! И сейчас же! Сделать это незаметно, так, чтобы в полках никто не прознал об этом.
- А если о гонце кто из бояр спросит?
- Скажешь, уехал уже.
- Понял, государь, - кивнул тысяцкий. - Пойду распоряжусь.
- Стой! - остановил тысяцкого Василий Косой. - Никому не говори, сам всё сделаешь.
- Как скажешь... - не посмел противиться тысяцкий.
Он подумал, что за невинно убиенного человека накажет его Господь и никакие молитвы и поклоны тут не помогут. Никогда не замолить ему этого греха.
Гонец сидел в земляной яме и, подперев плечами влажную стену, смотрел прямо перед собой. Зацепившись за тоненькую веточку, на блестящей паутине над ним висел здоровенный мохнатый паук и терпеливо плёл липкую сеть, поднимаясь всё выше и выше к железным прутьям. Вот так бы самому наверх выбраться.
Узник смахнул паука рукой и раздавил каблуком. Сорок грехов как и не бывало. Ноги затекли. Гонец разогнулся и увидел, что прутья решётки лежат неровно.
- Эй, парень! - раздалось сверху. - Вылезай, тысяцкий тебя видеть желает.
Затем о земляной пол стукнулась лестница.
После холода земляной ямы солнце показалось особенно тёплым. Гонец стряхнул с полы кафтана налипшую глину и дерзко посмотрел на тысяцкого.
- Ответишь ещё за своеволие! Будет тебе от московского князя.
Тысяцкий только хмыкнул. Последние десять лет он служил Василию Косому. И сейчас понимал, что выбор был сделан верно. Честолюбив молодой князь, быть ему на московском столе первым.
- Не бранись, молодец. Вот лучше выпей чашу с вином. Это тебе Василий Косой прислал, отпускает тебя. На том и разойдёмся.
И тут гонец почувствовал, что сейчас ему очень хочется пить. А раз сам князь потчует, то можно и забыть прежнюю обиду, а сердце от хмельного только веселеет.
Принял он с благодарностью чарку и осушил до дна.
- Спасибо, брат, уважил... - только и успел произнести, а потом сделал шаг, неуверенно - другой и, хватаясь за горло руками, захрипел и повалился на землю.
- Кажись, околел. Не по-христиански это, без попа хоронить. Да что уж сделаешь, князь повелел! - И, оборачиваясь к страже, сказал: - Припрятать бы гонца надо, а потом зарыть тайно.
Настороженно стольный град встретил нового князя. Колокола онемели, будто языка лишились, улицы пусты, окна ставнями закрыты. И рать Василия Косого, уверовав в быструю победу, въезжала в Москву, непривычно тихую.
Для всех было памятно недавнее прибытие в стольный город галицкого князя Юрия Дмитриевича. На белом рысаке проехал, попона у коня золотом расшитая, будто править ехал на долгие годы, будто ждали его, окаянного, здесь. Покарал злыдня Господь: и месяца не прошло, как болезнь Юрия свалила. Видать, то же самое и Ваську Косого ожидает за то, что без позволения Божьего на стол московский зарится.
Старухи в чёрном, прячась за заборами и воротами, крестились и шептали в спину князю:
- Сатана поехал! Сатана поехал! Не будет теперь никому жизни! Всех со света сживёт!
Боярин Брюхатый замахнулся на кликуш плетью, но ударить не посмел. Такое поверье на Руси: нельзя старого да убогого трогать. Грех большой!
Как ни старался скрыть весть о смерти отца Василий Косой, скоро она докатилась и до Дмитрия Шемяки - и застала его на подходе к Нижнему Новгороду. И тотчас отпала надобность гнаться за великим московским князем: не ровен час, и сам в опальных окажешься.
Василий Косой, заняв Москву, отправил братьям гонцов, чтобы спешили ехать к нему в вотчину целовать крест на верность.
Два родных брата у Василия Косого, оба Дмитрия: Шемяка и Красный. Братья знали, не давал Василий спуску в отроческих играх, не будет жалеть и сейчас. Крут бывал Василий и с дворовыми людьми. Дмитрий Шемяка помнил, как старший брат в сенях нещадно лупил дворовую девку за какую-то небольшую провинность. Забил бы её до смерти, не вмешайся тогда Юрий Дмитриевич, а над князем и никто не властен, кроме Всевышнего.
Невинные детские обманы переросли со временем в коварство. Бог, он шельму метит - и правый глаз Васьки косил, напоминая всякому о воровской натуре княжича. Все знали и помнили братья, но пришлось-таки выполнять волю старшего.
Дружина остановилась в Больших Сокольнях. Селом его назвать трудно - скорее всего, пригород Нижнего Новгорода. Оба Дмитрия поселились в крепком доме, строенном в три клети. Такие хоромины и у бояр не часто встретишь, а тут староста общинный! Жило село богато и стояло вдали от больших дорог, вот и подзабыли они набеги татар. Богатели.
Князьям прислуживали три дочери старосты. Две чернявые с карими глазами, видно, в отца, а младшенькая - беленькая, и волос, словно лен чёсаный. Та, что помладше, нет-нет да и стрельнёт в Шемяку озорным глазом.
Захмелела у Дмитрия Шемяки головушка от выпитой медовухи, забилось радостно сердце от ясного взора, а когда девка проходила мимо, обнял её князь за тонкий стан и горячо зашептал:
- Как стемнеет, приходи ко мне в горницу. Ждать там тебя буду. Не бойся, не обижу, люба ты мне!
Вывернулась девка из молодецких объятий и от самого порога сказала:
- Мала я ещё, князь. Шестнадцать только и минуло.
Разве могли Юрьевичи, захмелев, обойтись без пения и музыки. Дмитрий наказал старосте:
- Вели, чтобы гусляр пришёл, петь хотим!
- Хорошо, гости дорогие, будет вам музыка. Эй, Меланья, сбегай за Никиткой Хромым. Да пускай гусли с собой возьмёт, князьям играть будет.
Вошёл гусляр. Роста малого, сам неказист и ногу чуток подволакивает. Но тронули тонкие пальцы струны, и полилась радостная музыка. Запел гусляр чистым, словно родниковая вода, голосом. Пел про раздор братьев и про княгиню-красу; пел про степняка-злодея и про русскую полонянку.
Уже смолкли струны, затих гусляр, а Дмитрий Шемяка долго не мог согнать с лица печаль.
- Словно про нас пел... Нет мира между нами, родными братьями, жаль, родными мы уродились, как не могут вырасти одинаковыми три семени с одного дерева. Одно всегда выше, другое вкривь пойдёт, а третье ростком зелёным пробьётся да и зачахнет. Видно, и у нас не получится мира с Васькой Косым. Отберёт он у нас отцовские отчины, и придётся нам подаваться на чужую сторонушку, к латинянам... По мне, уж лучше пускай Василий Васильевич вернётся на великое московское княжение... - Дмитрий помолчал, потом, оборотись к старосте, сказал: - Что-то дочки я твоей младшей не вижу. Иль отослал куда, хитрец? Пусть поублажает князей, станцует что-нибудь!
- Дак... Эдак... - мялся староста, пытаясь справиться со смущением.
Разве сыщется смельчак, который посмеет отказать в просьбе князьям? С них и взять-то нечего, выпорют на площади да и уедут восвояси, а ты потом доживай век с этим срамом. Но и голубушку дочь нельзя отдавать князьям. Как увидел староста-отец, что Шемяка обнял за стан младшую, так и обмерло его сердце, и до греха совсем недалеко, кто же потом опозоренную девку посватает? Только один путь и останется ей - головой в омут. Обругал тогда староста любимицу и велел, чтобы к гостям и носа не показывала.
- Или гостей отказом хочешь обидеть? - строго спросил Шемяка.
- Меланья! - крикнул староста. - Зови Сонюшку, пусть спляшет гостям.
И, затворив за собой дверь, перекрестился в сенях, пытаясь унять беспокойное отцовское сердце. Надо же такому случиться - нагнал бес гостей в дом!
Софья вошла в горницу, несмело остановилась у двери. Гусляр заиграл плясовую, и она, немного помедлив, плавно пошла по кругу в танце, горница казалась ей тесной. Взмахнёт рукою, и словно степной ветер поднимется, обожжёт лицо и уйдёт через распахнутое оконце, а может быть, это хмель разбирал князя. И чем ближе подступала к нему Софья, тем жарче становилось Дмитрию Юрьевичу.
Дмитрию Красному приглянулась Меланья. Отбил её некогда хозяин у бродячих монахов, да с тех пор и осталась она у него в доме. Не жена, не прислуга, а полюбовница хозяйская. Девка была красивая. Косы тяжеленные до пояса, видно, от того держала она голову высоко и глаз не прятала. И вся краса у неё напоказ: полная, белая шея, налитая высокая грудь.
Как ни зорок был хозяин, а не заприметил, что переглянулись между собой Меланья и Дмитрий Красный. Сердечко девки забилось тревожно и сладко, как же не согрешить с таким красавцем, да ещё с князем!
На дворе уже спустилась ночь. Улеглась дворовая челядь, а девки всё плясали и веселили князей. Уже и батюшка не показывался, не усмирили девок его строгие взгляды, не пугал сердитый голос. Свечи быстро оплывали и торопили грех.
Меланья всё жарче поглядывала на князя Красного и мечтала: "Провести бы ноченьку с этаким красавцем, а там что будет!" Видно, судьба её - быть изгнанной из хозяйского дома и бродить, как в малолетстве, по дворам. А может, смилостивится князь - если не полюбовницей, так дворовой девкой возьмёт к себе во дворец.