Хама взяла деньги и снова расплакалась. От неожиданной доброты отца приключившаяся с ней беда показалась ей еще горше. Вошла Наоми и отвела ее в приготовленную ей комнату. Туда же поставили вторую кровать для Беллы. Постельное белье пахло крахмалом, синькой и лавандой. Наоми, Маня и Белла суетились, бегали взад-вперед. Аделе стояла на пороге и на смеси идиша и польского давала советы. Вошла Роза-Фруметл справиться, что Хама хочет на обед - говядину, птицу, жаркое или тушеное мясо с пикантным соусом. В какой-то момент Хаме почудилось, что она вновь стала девочкой и еще жива ее мать. Прошлую ночь она не сомкнула глаз и сейчас лежала на кровати с влажным полотенцем на лбу, вздыхая и стеная. Белла, девушка хозяйственная, отправилась с Наоми на рынок. У себя дома она убирала, готовила, стирала, и Наоми сообразила, что сможет ее использовать. Маня же, испугавшись, что теперь она окажется не у дел, схватила тряпку и начала лихорадочно стирать с мебели пыль.
Когда Мешулам, после всех разговоров и хлопот, в конце концов надел пальто и галоши, собираясь идти в контору, он почувствовал вдруг удивительную легкость во всем теле. Он даже поймал себя на том, что напевает какую-то старую мелодию, которую давно забыл. Он испытывал такое чувство, будто из-за возвращения дочери вдруг помолодел, будто вновь вернулось время, когда дом полон детей. Кроме всего прочего, возвращение Хамы означало, что он одержал над Абрамом победу. Пусть теперь с ней разведется, и тогда все пойдет на лад. Верно, красавицей ее не назовешь, но когда она немного придет в себя и он, Мешулам, выделит ей приличное приданое, Зайнвл Сроцкер сумет подыскать ей мужа, какого-нибудь вдовца или разведенного. Нет, жизнь еще не кончена, Господь, надо надеяться, доставит ему еще немало радостей.
На улице было ветрено, вот-вот должен был пойти град или снег. Стоящие у ворот лоточники выкрикивали свой товар. Мимо, звеня бубенцами, проносились сани. Возницы истошно кричали на лошадей и щелкали кнутами. Гжибовская пахла лошадиным пометом и смазкой. Прохожие - кого-то Мешулам не знал вовсе, кого-то не узнавал - приветствовали его. Какой-то поляк, увидев реб Мешулама, почтительно снял шляпу. "Нет, - подумал Мешулам, - мир еще не рухнул". Из подворотни выскочила собака и с лаем понеслась за стариком; Мешулам отогнал ее зонтиком. Дворник открывал ворота. Мостовая была покрыта снегом, однако кто-то выпустил кур, тут же разбежавшихся врассыпную. Голуби клевали разбросанный по снегу овес, повсюду скакали крошечные воробьи. Копл уже ждал его в конторе, на первом этаже. Он ходил по комнате взад-вперед, поскрипывая своими до блеска начищенными сапогами, поглядывал на часы, попыхивал папироской и время от времени скашивал глаза на лежавшую на столе газету. Когда Мешулам сообщил ему, что Хама ушла от мужа, Копл промолчал. Мешулам с интересом посмотрел на своего управляющего. Он-то рассчитывал, что Копл обрадуется, и теперь, в который уж раз, убедился, что управляющий совершенно непредсказуем. Реб Мешулам опустился в стоящее у заваленного бумагами стола кожаное кресло, а Копл вышел в соседнюю комнату и через минуту вернулся со стаканом чаю для своего хозяина.
5
Большую часть дня Абрам пролежал в постели. Часы исправно били каждые полчаса. Со двора доносились крики разносчиков. Какой-то бродяга пел печальную песню о гибели "Титаника". Свиристел попугай. Все эти звуки едва доносились до Абрама. Забывшись сном, он тяжело дышал, и массивная золотая цепь у него на животе тяжело дышала вместе с ним. Он храпел, постанывал и что-то бормотал, время от времени открывая глаза и осовело глядя вокруг, словно путая сон и явь. Когда он наконец поднялся, уже смеркалось. Он задержал дыхание и прислушался. Почему так тихо? "Хама ушла, - произнес он вслух. - И Белла тоже. А где Стефа? Я один, совсем один. Один в четырех стенах".
Ему хотелось есть, но денег на ресторан не было. Пошатываясь, Абрам ввалился к себе в кабинет. Лампу он зажигать не стал. Сквозь занавески пробивался слабый свет, отбрасывавший тень на противоположную стену.
Он сел к столу и машинально поднял телефонную трубку. Когда в трубке раздался голос оператора, он назвал номер Иды Прагер. К телефону подошла Зося.
- Зося, любовь моя, это я… Абрам, - проворковал он в трубку. - Твоя госпожа дома?
- Нет.
- И где же она?
- Не знаю.
- И что же ты поделываешь в одиночестве?
- Ничего не поделываю… Смерти жду.
- Почему вдруг такая тоска?
- Вчера мне приснились три коровы. Две выклевывали мне глаза, а третья все мычит: "Зося, Зосенька, ты покойница, покойница…"
- Какая чушь! Ты пышешь здоровьем. Доживешь до ста лет.
- Нет, пан Абрам, не доживу. Это меня мой покойный муж зовет. И вы мне, между прочим, тоже снились.
- Я! И что же тебе снилось?
- Хотите знать, да? Я, прямо скажем, не цыганка, судьбу не предсказываю, но и с вами тоже нехорошее произошло.
- Правильно, угадала.
- Вот видите, я все знаю. А госпожа моя отправилась в цирк с Пепи и с ее отцом. Но вы не ревнуйте.
- Плевать. Если она меня бросит, я возьму тебя.
- Меня?! Да вы надо мной смеетесь. Нехорошо смеяться над сиротой.
- Я не шучу, Зося.
- Зачем я вам сдалась? Быть вашей служанкой?
- Прежде всего ты женщина, а уж потом служанка.
- Не говорите такое. Я свою госпожу ни за что не предам. Она ведь мне, как сестра родная.
- Ну и что с того? Разве не бывает, что одна сестра дурачит другую?
- Ох, нет, пан Абрам. С моей госпожой так нельзя. Вы бы к нам приходили почаще. Когда вы приходите, у нас праздник.
- Зося, я голоден, как волк.
- Так приходите, волк внакладе не останется.
- Приду, Зося. Может, даже сегодня вечером. Послушай, Зося, у тебя не будет в долг несколько рублей?
- А сколько вам надо?
- Десятку.
- Да хоть пятьдесят.
- Столько я бы и сам себе не одолжил. Спасибо, что не отказала. Только госпоже не говори.
- Не волнуйтесь, не выдам. Уж я-то держать язык за зубами умею.
Абрам положил трубку и с облегчением вздохнул. Вот, значит, как обстоят дела. Она проводит время со своим мужем. А он, Абрам, теряет все и всех.
Он вернулся в спальню, надел свежую сорочку, пальто с меховым воротником и русскую меховую шапку. И даже не потрудился включить свет: Абрам, точно зверь, хорошо видел в темноте. Он вышел из дому и, запирая за собой квартиру, пробормотал себе под нос: "Ах, Абрам, Абрам, как же низко ты пал!"
Спустившись во двор, он увидел Копла; тот стоял под фонарем в своей короткой курточке с бархатным воротником, в сдвинутом на затылок котелке и беседовал с дворником. Абрам застыл от ужаса. Заметив его, Копл двинулся было к воротам. Дворник приподнял шляпу.
- Чего ему надо, Ян? - спросил Абрам сдавленным от волнения голосом.
Дворник повернулся к Коплу.
- А вот и пан Шапиро, - сказал он.
- Зачем тебе понадобился дворник? - спросил Абрам Копла, повысив голос. - Можешь идти, - сказал он дворнику по-польски.
Дворник нерешительно пошел в направлении своей каморки.
Дождавшись, пока дворник уйдет, Копл вполголоса сказал:
- Я пришел по поручению вашего тестя.
- Не по собственным же поручениям ты ходишь! Что тебе надо?
- Ваши дома у вас отбираются.
- И кому же они достаются? Уж не тебе ли?
- Вы больше домоуправляющим не являетесь. Амбарные книги прошу передать мне.
- А если я откажусь, что ты сделаешь? Наступишь мне на хвост?
- Я ничего не сделаю.
- Вот и ступай к дьяволу.
- Как скажете. Это не мое дело. Я только позволю себе напомнить, что долговые расписки у нас.
- Какие еще долговые расписки? Что ты мелешь?
- Сами знаете какие. Мы их оплатили, но не уничтожили.
- Несешь какую-то дребедень! Убирайся, пока я не проломил тебе череп вот этой тростью.
- Вам это едва ли поможет. Подписи на векселях поддельные.
- Пошел отсюда! - закричал Абрам каким-то чужим голосом. - Да поживей! - И он замахнулся на Копла тростью.
Копл удалился.
Абрам не двигался с места. Сердце его билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Он пошел со двора и зашагал по Злотой в сторону Маршалковской, всей грудью вдыхая вечерний морозный воздух и с присвистом его выдыхая. Вдруг он услышал знакомый голос, повернулся и на противоположной стороне улицы увидел свою дочь, Стефу. Стефа была не одна, рядом с ней шел какой-то студент. Отца, по всей вероятности, она не заметила. На Стефе были зеленый каракулевый жакет и шляпа с широкими полями. На плечи была наброшена меховая горжетка. Руки она держала в муфте, на ногах были высокие русские сапожки. Круглое ее лицо на морозе раскраснелось. Студент был одного с ней роста. В сгущавшихся сумерках Абрам разглядел щеточку усов над верхней губой. А что, если она ведет его к себе? Кто он? Нет, это что-то новое…
Абрам хотел позвать дочь, но будто онемел. Он повернулся и последовал за ними. Стефа говорила громким голосом. Он слышал, как она восклицала: "Глупость! Безумие!"
Студент довел Стефу лишь до ворот - дальше она пошла одна. Абрам стоял в тени балкона и не сводил с него глаз. Постояв немного, студент начал ходить взад-вперед, сцепив руки за спиной, с видом мужчины, который терпеливо ждет женщину и своего не упустит. Теперь Абрам имел возможность как следует его рассмотреть. Мелкие черты лица, тонкий нос, длинный подбородок. Хитрая бестия, подумал Абрам. Когда такой негодяй увивается за девушкой, он достигает цели. И тут Абрам вдруг принял решение: он пересек улицу, вошел в дом и поднялся по лестнице. "Зачем я это делаю? - пронеслось у него в голове. - Я, наверно, совсем свихнулся".