- Перестань кричать. Она слышит каждое слово. Я не в состоянии писать - в этом все дело. У меня нет таланта - рисовать я не умею. Сегодня мне вернули все картины, которые я отправила в галерею. Зося их забрала. Надо мной все смеются.
- Если смеются здесь - что же будет в Париже?
- Пускай смеются. Это ты всюду ходил и говорил, что я - гениальная художница. Чтобы я ушла от мужа.
- Заткнись!
- Ну же, ударь меня! Нет, это не жизнь!
И она с рыданиями бросилась на кровать. В соседней комнате Зося сделала шаг - и замерла на месте. Абрам подумал с минуту, а затем потушил свет. Очередная победа. Сколько таких побед он одержал за тридцать пять лет, что он волочится за женщинами? Он заранее знал, что будет дальше. Они помирятся в темноте, будут целоваться и расточать друг другу ласки, бормотать нежные слова. А потом - строить самые несбыточные планы и любить, самозабвенно любить друг друга. При всей своей усталости, при всех своих болезнях Абрам по-прежнему оставался любовником хоть куда.
3
На следующий день, в полдень, Абрам сел в трамвай и поехал домой. Было холодно и пасмурно, вот-вот мог начаться снегопад. Солнце, украдкой выглядывавшее из-за туч, было сегодня маленьким и белым, словно заиндевевшим. Под ногами хрустел замерзший снег. С крыш и балконов свисали сосульки. Прохожие скользили по обледеневшим тротуарам. Спотыкались и поскальзывались лошади. Абрам достал из нагрудного кармана зеркальце и взглянул на свое отражение. Лицо желтое, борода всклокочена, под глазами синева. "Я становлюсь похож на старого бродягу", - подумал он. Он с удовольствием бы постригся, постриг бороду и сделал массаж лица у своего цирюльника на Злотой, но задолжал ему три рубля с мелочью. Придется сегодня же заплатить по счетам и найти кого-то, кто дал бы ему снова в долг. Он поддался Зосиным уговорам и съел огромный завтрак - горячие булочки, жареные сосиски, омлет, черный кофе, - и теперь его мучила отрыжка. Ему хотелось поскорей оказаться дома, лечь в постель, отоспаться после бессонной ночи. Но он понимал: скандала с Хамой не миновать. Он знал наизусть все претензии, которые она ему выскажет, все жалобы, которые слетят с ее языка, грубые слова, которыми будет его обзывать, угрозы, которыми попытается запугать. Только об одном молил он Бога: чтобы не было дома дочерей. Он медленно поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Перед ним стояла Хама, она была в черном стареньком платье, лицо у нее пожелтело, из родинки на подбородке торчали три волоска. В ее взгляде читалось скорее презрение, чем гнев.
- Господи помоги мне! - вскричала она. - Какой у тебя вид! Краше в гроб кладут!
- Дай мне пройти!
- А кто тебе не дает? Входи. Мне все равно. Я уже отсюда съехала. Вернулась захватить кое-что, только и всего.
Абрам прошел через гостиную в спальню. Дочерей дома не было. В доме царили тишина и беспорядок, какие бывают обычно летом, когда семья выезжает за город. Он скинул пальто и швырнул шляпу на стул. Повалился на кровать и закрыл глаза. "Пусть будет, как будет! Наплевать! Пусть все катится к чертовой матери!" - подумал он и задремал.
Абрам открыл глаза и взглянул на часы. Проспал он не больше десяти минут. Он встал и нетвердыми шагами отправился на поиски Хамы. Жены не было. На письменном столе в маленькой, служившей кабинетом комнатке стоял телефон. Абрам набрал номер Нюни. Подошла Шифра и справилась, кто звонит.
- Это я, Абрам Шапиро, - сказал он. - Как ты, моя голубка? Адаса дома?
- О, это вы, господин Абрам! Да, дома. Сейчас ее позову.
До него донеслись чьи-то голоса, затем кто-то кашлянул, и раздался голос Даши:
- Кто это?
- Даша, это я! Абрам!
- Да, Абрам.
- Какие новости? Как поживаешь? Я хотел поговорить с Адасой.
- Прости, Абрам, но тебе с ней говорить не о чем. Оставь ребенка в покое.
- Ты что, с ума сошла?
- Ты и так уже причинил нам немало неприятностей. Разрушить нашу семью я тебе не дам.
- В чем, черт возьми, дело?
- До свидания.
И Даша бросила трубку.
Абрам в замешательстве поднялся со стула. Морщины у него на лбу словно стали глубже, плечи опустились. "Так вот как обстоит дело, - сказал он вслух. - Они теперь все против меня". И, схватив телефонную книгу, он, что было сил, швырнул ее об пол, подошел к висевшему на стене зеркалу и поднял свой огромный, волосатый кулак. "Ну, держитесь! - проревел он своему отражению. - Идиоты! Дикари!"
И человек в зеркале со всклокоченной бородой и торчащими во все стороны волосами тоже помахал ему кулаком и крикнул в ответ: "Идиоты! Дикари!"
4
Уходя с Беллой из дому, Хама не питала особой надежды на то, что отец будет рад ее возвращению. Уже много лет реб Мешулам ворчал, что ей давно пора бросить мужа, пустомелю и развратника, и вернуться с дочерьми в отчий дом. И тем не менее Хама знала: стоит ей внять его совету, как он начнет пилить ее, ругать за то, что она не послушала его раньше, обращаться, как с падчерицей. Она была так подавлена, так унижена, что даже не села в дрожки, взяла чемодан со своими вещами, Белла - второй, со своими, и они, точно погорельцы, пошли пешком. Соседи смотрели на них из окна и сочувственно кивали. Из своей комнатушки вышла их проводить дворничиха; она заламывала красные руки и вытирала слезы уголком фартука. Вслед за ними затрусила одноглазая дворняга. Хама заранее отрепетировала, что скажет отцу. "Отец, - скажет она, - мне хватит и корки хлеба - только назад возвращаться не заставляй".
Но получилось все совсем не так, как она ожидала. Когда Наоми вошла к хозяину в кабинет сказать, что Хама со своей старшей дочерью ушла от мужа, у старика на глазах выступили слезы. Он вышел нетвердой походкой на кухню, где Хама ждала с чемоданами, обнял ее и поцеловал - впервые после свадьбы. Поцеловал он и Беллу и сказал:
- Почему вы сидите на кухне? Мой дом - ваш дом.
Говорил он громким голосом, чтобы всем было слышно. Маня, которая до этого сидела на кухне и равнодушно наблюдала за развитием событий, вскочила и взяла чемоданы. Наоми пошла приготовить вновь прибывшим комнату. Роза-Фруметл, которая в это время стояла у окна и бормотала себе под нос утренние молитвы, прочла стих до конца, закрыла молитвенник, поцеловала его и вышла на кухню. Ее глаза излучали сочувствие и скорбь. Она расцеловала Хаму в обе щеки, кивнула Белле и сказала:
- Милости просим, милости просим. Раз уж так получилось - в добрый час!
Мешулам уже позавтракал - по обыкновению, черным хлебом и холодным цыпленком, и собирался в контору, однако из-за приезда дочери ненадолго задержался. Он сидел в столовой в окружении женщин (Аделе к ним присоединилась), пил маленькими глотками черный кофе и говорил больше и радушнее обычного. Старик вспоминал, как Хама родилась на Шабес, перед самым Пейсахом; он ужинал, ел впопыхах что-то подогретое, когда вошла акушерка сказать, что его жена родила девочку. Малютка была так слаба, что боялись, что она не выживет и ее смерть омрачит предстоящий праздник.
- Слава Всевышнему, - подытожил Мешулам, - вот, выжил же ребенок.
Роза-Фруметл засмеялась и высморкалась в батистовый платочек. Хама слушала отца, и слезы градом катились у нее по щекам. Она не привыкла, что ее имя упоминается в отцовском доме. Поссорившись с Абрамом, старик, как правило, обращал свой гнев против нее. Когда Белла и Аделе вышли из-за стола, Хама стала рассказывать, что вытворял Абрам; как он не ночевал дома, как приставал к служанкам и шиксам, как выносил из дому вещи и закладывал их, как брал с жильцов вперед деньги и пускал их в оборот. Однажды он даже занял несколько рублей у дворника - тот приходил потом за ними к Хаме. Роза-Фруметл ломала пальцы и тяжко вздыхала.
От ярости жидкие усики старика, казалось, топорщились. Когда Хама закончила свой рассказ, он натужно закричал:
- Чего же ты молчала?! Я эту собаку на части разорву!
- Ах, папа, знал бы ты, как я натерпелась! - И Хама вновь принималась истошно рыдать.
Мешулам вскочил и стал в бешенстве ходить вокруг стула, на котором сидел.
- Ладно, хватит реветь! - зарычал он. - Нарыв открылся. Больше ты его физиономию не увидишь. Ну, тихо, тихо. Дайте ей воды! - велел он Розе-Фруметл. - А где вторая… как ее?
- Стефа дома, - ответила, задыхаясь от рыданий, Хама. - У нее… у нее… остались кое-какие дела.
- Какие еще дела?! В любом случае перво-наперво надо выдать замуж старшую. Девушка она хорошая, что надо девушка. Она получит приданым три тысячи рублей. А ты останешься здесь, пока не разведешься.
При слове "разведешься" Хама задрожала всем телом.
- Зачем мне развод? - простонала она. - Моя жизнь кончена. Теперь я живу только детьми.
- Брось, ты еще не стара. Немного переведешь дух, приоденешься - и будешь хоть куда. Дам тебе пятьдесят рублей - ступай, купи себе новых платьев.
Он вышел и вскоре вернулся с двумя двадцатипятирублевыми ассигнациями. Подумав с минуту, он вынул из бумажника еще десять рублей и сказал:
- А это - на карманные расходы.