- Ты о чем сейчас помыслил? - спросил Тимофей, продолжая смотреть в темень, где исчезла звезда.
- Да так… - вздохнул Кулотка.
Он постеснялся признаться, что думал о маленькой своей невесте Настеньке. Она одна умела и укротить его буйство, и нашептать такое, от чего сладко щемило сердце. Кулотка любил, взяв осторожно в свою ладонь крохотную руку девушки, нежно гладить ее и шептать бессвязные слова, такие непохожие на те, что говорил он обычно.
- А я… об одной… - тихо начал Тимофей. - Так она мне дорога и мила. Неужто не увижу боле?
Кулотка, словно стряхивая с себя наваждение, грубо расхохотался:
- Неча нам нюни распускать!
Тимофей насупился и умолк.
…На рассвете войска выстроились друг против друга. Тускло блестели новгородские шеломы с шишаками, трепетали разноцветные стяги на копьях - у каждой сотни свой цвет. "Чело" - головной полк - Мстислав выдвинул, а "крыльям" приказал ждать сигнала.
Впереди немецких рядов гарцевали на конях командоры. Влажный ветер, налетая порывами, рвал их белоснежные плащи с нашитыми красными мечами и крестами, и чудилось, бьют крыльями хищные окровавленные птицы.
Тимофей, в шеломе с бармицей, прикрывающей затылок, напряженно вглядывался в неприятельское войско.
Все было необычно в это утро: и словно вздрагивающая пугливо земля, и чужое, суровое небо. Казалось бы, знакомо начинался рассвет - алыми волнами, голубыми разводами. Но к алому цвету примешивался свинец, а голубой был замутнен. И хмурый лес, виднеющийся вдали, темнел неприветливо и мрачно.
Тимофей снова подумал о возможной гибели своей и не поверил в нее, не смог представить, что мир останется, а он исчезнет.
Сбросив с головы шелом, отчего буйный чуб заиграл по ветру, на середину темно-бурого поля выехал Кулотка, оглядел неприятелей синими, охмелевшими от бесстрашия глазами, крикнул с издевкой:
- Кто, храбрецы, на левую руку пойдет? Ай животы свело?!
От вражьего стана отделился всадник. Грудь его облегали латы. Кольчужные чулки, наплечники и наколенники довершали снаряжение. Выл он так же высок, как Кулотка, и тоже для чего-то снял шлем. Льняные волосы обрамляли иссиня-бледное продолговатое лицо с тяжелым подбородком.
Рыцарь разгорячил коня и с копьем наперевес, держа его левой рукой спереди, а правой сзади и не выпуская повода, устремился на Кулотку. Вот он все ближе, ближе… Кулотка крутнул своего коня, сверкнул топор на длинной рукояти и, вонзившись в древко копья, перерубил его.
Войска вздрогнули и, напружинясь, замерли. Немец рванул меч из ножен. В то же мгновение Кулотка левой рукой с силой запустил во всадника боевую гирю, и она сбила его с коня. Падая, рыцарь придавил меч своим телом, и он глубоко вошел в землю. Но, не растерявшись, немец выдернул из-за пояса длинный кинжал шириной в ладонь и подсек им сухожилия коня Кулотки. Конь повалился, а Кулотка перелетел через его голову. Вскочив, он выхватил секиру.
Некоторое время Кулотка и его противник кружили, словно каждый выискивал уязвимое место у другого. Но вот рыцарь молниеносным движением полоснул Кулотку кинжалом по лбу. Тот, немного отступив, с размаху опустил секиру на голову врага.
Обтерев рукавом кровь с лица и сверкнув бешеными глазами, крикнул:
- Давай, медведи, скорей замену! Кулотке некогда!
Новгородское войско загрохотало, заулюлюкало, а рыцарское, глухо рыча, двинулось вперед.
Воинственно заиграли новгородские трубы, забили бубны, захлебнулись пронзительно-тонко переливчатые свирели. Ощетинились копья, замерли стрелы на дрожащей, до отказа натянутой тетиве, сулицы, занесенные для броска, нетерпеливо ждали своего полета.
- Вперед, за честь новгородску!
- Вперед, храбры!
Из-за леса выползла черно-сизая туча, подбитая золотом.
Начинался бой.
Ложно отступая, Мстислав втянул основные силы рыцарей в лес. И хотя немцы дрались отчаянно, преимущества оказались на стороне новгородцев - в своих легких доспехах они могли ловчее изворачиваться на узких просеках, быстрее передвигаться.
Тимофей сидел в засаде правого крыла, в ровчике, обросшем колючим чертополохом и липкой малиновой смолкой. Еще утром его дважды ранило стрелами, он потерял много крови, но не думал об этом. Возле Тимофея зябко ежился, несмотря на жару, Лаврентий. Он, казалось, хотел уйти в землю, не слышать свиста стрел, от которого все сжималось внутри, лязга щитов и мечей, конского топота.
На Лаврентии - кольчужная рубаха с короткими рукавами, прорезями спереди и сзади, бляхами. Стоячий воротник кольчуги туго стянут тесьмой. Но и в этом облачении Лаврентий не выглядел воем.
Уткнувшись головой в молочай, отчего лицо его покрылось белыми каплями, Лаврентий смятенно молился: "Господи, пронеси беду… Убережусь - построю те храм великий, только пронеси… Ну какой я воин - сам видишь…"
Приближался конский топот. Лаврентий пугливо приподнял голову - вражья конница мчалась прямо на их засаду.
Ее подпустили совсем близко и встретили тучей стрел. Храпя, начали падать кони, сваливаться всадники, уцелевшие поворачивали коней назад. Один рыцарь, круглый, как бочка, в латах, не сумел повернуть коня, тот переметнулся через кусты и, тяжелораненый, припал на колени. Всадник выпростал ноги из стремян и, увидев прижавшегося к земле Лаврентия, прыгнул на него, как коршун на кролика. Лаврентий пронзительно завизжал и потерял сознание.
В мгновение ока Тимофей подскочил к рыцарю и со всего размаха опустил палицу на его голову. Рыцарь покорно повалился на бок.
Тимофей, еще дрожа от возбуждения, с неприязнью поглядел на продолжавшего лежать ничком Лаврентия. Тот зашевелился, но голову оторвать от земли не решался. Рывком Тимофей приподнял его за шиворот, встряхнул так, что зазвенела кольчужная рубаха. Гневно глядя в раскисшее бабье лицо, прикрикнул:
- Лик-то людской не теряй! Слышишь?
Из засады нежданно выдвинулся новгородский полк; рубя и захватывая в плен, погнал перед собой рыцарей. Среди них началась паника. Магистр, оставив на поле боя свой шатер, утеряв плащ, первым скрылся в крепости; вслед за ним прискакали фогты-командоры и орденские братья из капитула.
Далеко за полдень новгородские войска, штурмующие Отепя, взяли город на копье, ворвались в него через пролом.
Мстислава видели в самых опасных местах: на стене, в гуще городского боя. С топором в руках он врубался в неприятельские ряды, как в густой лес, прокладывая просеку. Шелом его был вдавлен, обрызган кровью, левая рука перевязана.
Кулотка у пролома городской стены показывал эсту, как метать камни порокой.
- Ты, друже, не торопись… Гляди, как надо… - говорил он. Кусок тряпки с запекшейся кровью багровел у него на лбу.
К вечеру бой закончился. Трепещущий на ветру княжеский стяг сбирал войско. Отряды похоронников рыли ямы для убитых, записывали их имена.
"Дрались храбры, не слыша ран, не имея
страха в сердце, и погибли:
щитник Нежила,
гвоздочник Яков,
котельник Иван,
кожевник Антон,
литец Микифор…"
Списки росли и росли…
Дружинники, тысяцкие и сотские делили захваченное добро.
Усталой походкой, едва держась на ногах, Кулотка прошел мимо пленных, лежавших на пустыре у городской стены. Тяжелораненые стонали, просили пить, хрипели предсмертно. Кулотка в раздумье остановился возле них, повернулся, пошел назад. Достав в обозе ведро, наполнил водой из колодца, понес раненым. Увидя недоуменный взгляд Лаврентия, сказал виновато:
- Лежачим…
Мстислав Мстиславич возле конюшен повстречал молодого новгородца. Тот, радостно сияя глазами, тащил за узду статного коня, отбитого в городе.
Князь оценивающе оглядел добычу. Бросил через плечо дружинникам: "Мой се конь…" - и продолжал путь.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Сотворив выгодный мир с рыцарями, Мстислав приказал войску собираться в обратный путь.
Глядя, как нагружают суда, захваченные у тевтонов, Мстислав радовался богатствам, что успел сам прихватить. Думал о том, как довольны будут новгородские купцы, - для них он снова расчистил путь.
На одной из ладей, под парусами, сидели Кулотка, Лаврентий и Тимофей. Лаврентий с завистью разглядывал золотую гривенку на груди Кулотки, полученную им за воинство. Сам князь сказал Кулотке: "Воин сей храбросерд и крепкорук", - и нахмурился почему-то при этом.
Кулотка перехватил взгляд Лаврентия и презрительно покривился - не любил нездовское отродье. Еще в Новгороде всячески выказывал ему свою неприязнь: будто нечаянно наступал на ногу, при встречах так стискивал руку, что Лаврентий корчился от боли, называл его рохлей и скудобородым. А то замахивался, делая вид, что хочет ударить Лаврентия, сам же медленно подносил руку к своей ноздре, очищая нос, брезгливо разрешал: "Живи, живи, пужливый, не трону…"
Сейчас, сидя в ладье, Кулотка вдруг потянул воздух расплющенным носом:
- А чтой-то вроде бы смердит?
Лаврентий тоже доверчиво понюхал:
- Не чую.
- Ты, телолюбец, поди, не выстирал порты после прыгуна того? - спросил Кулотка и захохотал. - Э-эх, вошь в сметане!
Тимофею и раньше не нравились издевки Кулотки, а сейчас, взглянув на несчастного, сгорбившегося от унижения Лаврентия, заметив, как порозовела мочка его большого, когда-то надкусанного собакой уха, Тимофей вскочил так, Что ладью качнуло, и, подойдя со сжатыми кулаками к насмешнику, произнес, задыхаясь:
- Не смей… поносить… Друг он мне…
Родимое пятно на левой щеке его побледнело.