Повинным в возникновении пожара угрожали суровые наказания, в особых случаях конфискация всего нажитого и даже смертная казнь.
В Кузнечной слободе, как ведает Андрейка, постоянно имели дело с огнем. Гремели молоты, грохотало железо, с наковален во все стороны разлетались искры, столь опасные для деревянного Углича. Поэтому за кузнецами особо наблюдали всякого рода дозорные Съезжей избы.
Андрейка сам слышал, как горячо спорили его друг Богдаша и объезжий человек:
- Ты почто, Богдашка, Углич зажечь задумал? Чего искры огневые по ветру пускаешь?
- Как же мне без искры работать? - недоумевал Богдашка, стирая фартуком со лба струящийся пот и в сердцах швырял в дальний угол многопудовую полосу железа.
Для кузниц и других мастерских по металлу, оружейных, бронных, медеплавильных, существовали свои правила противопожарной охраны. Но нелегко было соблюдать их мастеровым людям, а более всего в кузницах с примитивным оборудованием. Поэтому часто можно было слышать перебранку какого-нибудь представителя властей с кузнецами, коих бранили за то, что они и с огнем небрежны и улицу загромождают своим железным хламом. Подле них без конца останавливаются подводы, чтобы подковать лошадей, и мешают проезду. От их железного лязгания и звона "житья нет" поселившемуся поблизости начальному человеку. Но все эти перебранки только добавляли шуму на Кузнечной улице…
Богдашка Неведров был всего на два года старше Андрейки, но покойный отец оставил после себя опытного мастера, чьи шандалы и паникадила появились не только в княжеском дворце Нагих, но и в хоромах и каменных палатах московских бояр.
Богдашка, в отличие от Андрейки, был женат. За полгода до смерти отец сосватал ему посадскую дочку Настену, чья многодетная семья промышляла всё тем же шандальным делом. Было между дружками и другое отличие. Богдашка - весельчак и говорун, каких белый свет не видывал. Вертит языком, что корова хвостом. Чтобы умелец не делал, рот его не закрывался: всё с шуточкой да прибауточкой.
- Ну и брехать же ты, - как-то сказал ему Андрейка.
- А чего? Брехать - не цепом махать: спина не болит.
- Да ну тебя, - рассмеялся Андрейка.
Вот к этому-то балагуру и явился печной умелец. Тот в это время постукивал небольшим ручником по какой-то медной заготовке и выговаривал подручному:
- Эк, размечтался, Парамошка. Плюнь! В одну руку всего не загребешь, и сам себя подмышку не подхватишь… Будь здоров, Андрюха. Не чаял тебя седни видеть, а ты, чу, на рысях прикатил. Свои ножки, что дорожки, встал да поехал. Рад тебе, друже!
Богдашка любил гончара: за его честность и открытость, за спокойный уравновешенный нрав и золотые руки.
- Какая нужда привела, друже? Айда в избу. У меня Настена ныне пирогов с маком напекла.
- Спасибо, Богдаша, но хочу потолковать с глазу на глаз.
- Как прикажешь. Осторожного коня и зверь не берет. Пойдем-ка в садок под яблоньку.
В Угличе у каждого ремесленного человека был не только огородец, но и небольшой в нем сад из яблоней, вишен, смородины, малины и крыжовника. Сад обычно разводился вокруг изгороди, чтобы побольше оставить места под лук, чеснок, свеклу, морковь и репу.
- Чего-то глаза у тебя невеселые, друже. Кручина не только иссушит в лучину, но и сердце гложет.
- Гложет, - признался Андрейка и, слегка помолчав, перешел к делу:
- Уж очень понравилась мне златошвейка Полинка. И впрямь сохну.
- Эта, кою приказчик к себе прибрал?
Углич - не Москва и не Господин Великий Новгород. Здесь едва ли не каждого человека в лицо знают, а любая новость распространяется в тот же день.
- Ту самую.
- И о чем речь? Пусть отец засылает сватов - и дело с концом. Она златошвейка из простолюдинок, а ты хоть тоже из черни, но ныне сын известного на весь Углич гончара. Да, почитай, и сам добрый мастер. Чем не пара?
- Но Полинку приказчик даже царице Марии не отдал. Куда уж мне.
- И ты нос повесил? Мария хоть и царица, но баба в золотой клетке. Всеми делами заправляет князь Михайла Нагой. Ударь ему челом. Князь, чу, справедлив, народом не гнушается. Мыслю, дело твое выгорит.
Лицо Андрейки заметно оживилось.
- Непременно поговорю с батей. Жаль, Нагой куда-то запропастился.
- А чего ему во дворце сидеть? Докука! Он - князь непоседливый. То с ловчими по полям за зайцами гоняется, то медведей в берлогах травит, то соколиной потехой тешится. Неугомонный! Но ты жди, друже. Как мужики за соху возьмутся, Михайла во дворец вернется. Не зевай.
- Не прозеваю, Богдаша… Но тут, видишь ли, дело какое… Батя сказывал, что по Угличу недобрый слушок о Полинке идет. Но какой? Ничего толком не сказывал.
- Чепуха сей слушок. Князя Нагого у Русина Ракова минувшей зимой видели. Эка невидаль. У князя и приказчика дел по городу невпроворот. А у людишек язык без костей, вот и мелют всякий вздор. Выше голову, друже!
- А мне Полинку увидеть не терпится, - вновь, покраснев как рак, произнес Андрейка. - Хоть бы одним глазком глянуть. Ране-то зрел ее в храме, а ныне она в церковь не ходит.
- И на то есть причина. В хоромах приказчика крестовая комната имеется. Вот и молится в ней твоя Полинка. Русин Егорыч человек усторожливый. Боится, как бы златошвейку дворцовые люди не выкрали.
- А что, если в светелку дивный шандал изготовить? Вместе бы и вручили.
- Да ты голова, друже! - загорелся Богдашка. - Скоро пресвятая Троица, а у меня новый шандал, почитай, готов. Еще денька четыре повожусь, и будет дивным. Приказчик на подарки солощь. Авось нам и повезет. Самой-де златошвейке надумали вручить. Как от мастеров - мастерице. Впустит!
- Дай Бог.
Андрейка ушел от медника умиротворенным. Скорее бы Богдаша свой шандал доделал.
Глава 19
ПОДАРОК
И вот наступила Пятидесятница - День Святой Троицы. В великий праздник, как и в другие праздники, в Угличе никто не работал. Упаси Бог взяться за какое-нибудь дело!
Как-то князь Михайла Нагой проезжал в Светлое Воскресение по Спасской улице, что раскинулась неподалеку от Успенской площади, и вдруг увидел с коня, что за тыном боярина Ивана Борисовича Тучкова четверо дворовых колют топорами березовые плахи. Нагой осерчал и крикнул через тын, дабы к нему позвали боярина.
- Ты что это, Ивашка, издревле заведенные порядки рушишь?
- Холопей своих наказываю, князь Михайла Федорович. Провинились изрядно.
- Тэ-эк, - еще больше огневался Нагой и, спрыгнув с коня, повелел:
- А ну пошли к дворовым!
Холопы при виде князя побросали топоры, скинули шапки и низехонько поклонились.
- Почему не празднуете?
- Дык, - промямлил один из холопов, растерянно глянув на боярина.
- Боярин на изделье поставил?
Дворовые понурили кудлатые бороды.
- Понятно.
Михайла Федорович вытянул из-за малинового кушака плеть и трижды с силой стеганул Тучкова по дюжей, жирной спине.
Боярин взвыл, заохал, из напуганных глаз его потекли слезы.
- Это тебе, Ивашка, за нарушение порядка. Холопей своих накорми вволю и отпусти в храм. А когда из храма вернутся, по ковшу меду поднеси, и пусть празднуют. А коль проведаю, что ты оным дворовым мстить будешь, прикажу кинуть тебя в поруб.
- Это боярина-то? Я ж не из подлых, князь.
- Можешь царю донос настрочить. Он тебе еще добавит за нарушение старины. Уразумел?
- Уразумел, князь, - буркнул Тучков.
Этот случай в Угличе надолго запомнился…
День на святую Троицу выдался красный. Мужчины и женщины шли в храмы, украшенные свеже-сорванными ветвями березы. Зеленые веточки были и в руках женщин. Аромат молодых березовых листьев непривычно смешивался с запахом ладана.
После богослужения березовые ветви бережно несли домой и ставили на видное место.
Девушки шли в лес, срубали березку, нарядно украшали ее цветами и лентами. Всё это сопровождалось пением обрядных песен.
Радуйтесь, березы,
Радуйтесь, зеленые!
К вам девушки идут,
К вам пироги несут…
Затем украшенную березку уносили в свою улицу или слободу, и вокруг нее водили хороводы. Под березкой угощались пирогами, яйцами, калачами, пряниками… Девушки тоже украшали себя цветами и веточками.
В селах с разукрашенной березкой ходили по полям. Затем втыкали ее в землю и устраивали пиршество среди цветущих или уже колосящихся хлебов. Остатки еды разбрасывали по полю, чтобы они обеспечили богатый урожай. Пресвятая Троица считалась покровительницей урожая…
Андрейка и Богдашка, побывав в слободской церкви, обусловились встретиться после обедни, когда Русин Егорыч вернется домой из соборного храма. В это время сенные девушки его закончат молиться в крестовой.
У ворот тына, на верху коих стояла икона Спасителя, караульных не оказалось: в праздничные дни они освобождались до вечера от дозора. Правда, ворота были замкнуты на железные засовы, но у калитки осмотрительный приказчик оставил сторожа. В нее-то и постучал Богдашка обычаем:
- Господи, Исусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!
- Аминь, - послышалось в ответ, и оконце калитки открылось, в коем показалось рябое лицо в торчкастой, огненно-рыжей бороде.
- Кого Бог несет?
- К Русину Егорычу с подарком.
Сторож окинул пытливым взглядом парней. В чистых белых рубахах, опоясанных кушаками, в цветных портках и в добрых сапогах из мягкой выделанной кожи. Оба парня показались сторожу знакомыми.
- Кажись, Богдашка Неведров да Андрюшка Шарапов.
- Угадал, Рыжан.