- Книжники, грамотеи, ученые мужи зело нужны Руси. Друкарей из-за моря позову. Заведу на Москве Печатный двор, книги станем делать. И чтоб писаны были не греческим, а славянским письмом. Ныне неверных и богохульных писаний развелось великое множество. Всяк писец-невежда отсебятину в право возводит. Законы Божии, деяния апостолов читаются разно, в службах путаница. Довольно блудословия! Я дам народу единый закон Божий и единую службу церковную. В единстве - сила!
Иван Васильевич говорил долго и увлеченно, а когда, наконец, замолчал, взор его остановился на лице Годунова.
- Станешь ли в сих делах помогать мне, Дмитрий? Погодь, не спеши с ответом. Дело то тяжкое. Боярству поперек горла новины. Люто злобятся, псы непокорные! Через кровь и плаху к новой Руси надлежит прорубаться. Способен ли ты на оное, Дмитрий? Не дрогнешь ли? Не смутит ли тебя дьявол к руке брата моего, доброхота боярского Владимира Старицкого?
- Я буду верен тебе, великий государь, - выдерживая цепкий взгляд царя, твердо молвил Дмитрий.
- Добро… Отныне станешь при мне.
Вскоре, в одночасье, преставился глава Постельного приказа Василий Наумов, но Иван Васильевич не торопился с новым назначением: Постельный приказ - личное ведомство, домашняя канцелярия государя. Постельничий ведал не только "царской постелью", но и многочисленными дворцовыми мастерскими; распоряжался он и казной приказа.
Да если бы только эти дела! Постельничий отвечал за безопасность государя и всей его семьи, оберегая от дурного глаза, болезней и недругов. Приходилось самолично отбирать для дворца рынд и жильцов, спальников и стряпчих, сторожей и истопников. Являясь начальников внутренней дворцовой охраны, постельничий каждый вечер обходил караулы.
В те дни, когда государь почивал один без царицы, постельничий укладывался спать в государевом покое. Была в его руках, для скорых и тайных государевых дел, и царская печать.
Близок был к государю постельничий! Теплое место для царедворцев. Кому не хотелось встать во главе домашнего царского приказа?!
Но выбор государя, неожиданно для многих родовитых бояр, пал на Дмитрия Годунова.
* * *
Царь воевал ливонца, пробивался к морю, переустраивал на свой лад великую державу и… продолжал выметать боярскую крамолу.
Дворец кипел страстями: разгульными пирами, судилищами и кровавыми казнями.
А Борис Годунов упивался новой службой и царской близостью. Он, "как государь разбирается и убирается, повинен с постельничим платейцо у государя принимать и подавать". А еще через полгода Борис стал рындой.
Как-то Малюта Скуратов упросил государя взять в опричный набег и Бориса Годунова.
- Не худо бы в деле посмотреть оруженосца, великий государь.
- Посмотри, Малюта, - охотно согласился Иван Васильевич.
Едва над Москвой заря занялась, а уж опричники одвуконь. Малюта, рыжебородый, приземистый, оглядев сотню, молвил:
- Ехать далече, под Тверь. Надлежит нам, верным царевым слугам, змеиное гнездо порушить.
Бычья шея, тяжелый прищуренный взгляд из-под клочковатых бровей, хриплый неторопкий голос:
- Дело спешное. Мчать нам денно и нощно… Все ли в здравии?
Взгляд Малюты вперился в Бориса: впервой юному цареву рынде быть в далеком походе.
- В здравии, - отозвался Борис.
- В здравии! - хором откликнулась сотня.
- Гойда! - рыкнул Малюта.
Сотня помчала "выметать боярскую крамолу".
Вихрем влетели в бежецкую вотчину. Завидев наездников с метлами и собачьими головами у седла, мужики всполошно закричали:
- Кромешники!- Спасайтесь, православные!
Но спасения не было. Опричники, настигая, рубили саблями, пронзали копьями, палили из пистолей.
Крики, стоны, кровь.
Борису стало дурно. Сполз с коня, пошатываясь, побрел к ближней избе.
- Чего ж ты, рында?.. Никак, и сабли не вынул, - боднул его колючими глазами Малюта.
Борис, притулившись к стене, молчал, руки его тряслись.
- Да ты, вижу, в портки наклал. Эк, рожу-то перевернуло, - зло и грубо произнес Малюта. Лицо его ожесточилось. - Аль крамольников пожалел? Негоже, рында.
Опричники приволокли к избе мужика в изодранной посконной рубахе. Мужик большой, крутоплечий, в пеньковых лаптях на босу ногу.
- Этот, Григорий Лукьяныч, опричника убил. Орясиной шмякнул.
- Тэ-эк, - недобро протянул Малюта и глянул на Бориса. - Не его ли пожалел, рында? А он, вишь, цареву слугу порешил! Крепко же боярин Челяднин своих людишек на государя науськал. Все тут крамольники.
Малюта шагнул к мужику, ткнул окровавленным концом сабли в живот.
- Да как же ты, смерд, на царева опричника руку поднял?
- И поднял! - яро огрызнулся мужик. - Кромешник твой малых чад посек. Как оное терпеть?
- Пес!
Малюта широко и мощно взмахнул саблей. Голова мужика скатилась в бурьян. Борис закрыл глаза, его начало мутить.
- Нет, ты зри, зри, рында. Привыкай царевых врагов кромсать.
Малюта выхватил голову из бурьяна и поднес ее к лицу Бориса.
- Зри!
Прямо перед Борисом оказались застывшие, широко раскрытые, бельмастые глаза. У него перехватило дыхание; бледнея, покрываясь потом, повернулся и побежал за угол избы.
Малюта сплюнул.
- Слаб рында.
Бежецкие села, деревеньки, и починки были разорены и разграблены. Хоромы Челяднина спалили, боярских послужильцев изрубили саблями, а прочую челядь и домочадцев согнали в сарай.
- Сжечь крамольников! - приказал Малюта.
Сарай обложили сеном. Малюта первым швырнул фитиль.
- Жарьтесь!
Из сарая доносились женский плач, крики детей…
Муки Бориса Годунова не кончились. Иван Грозный, прознав от Малюты о трусости рынды, недовольно молвил:
- Говоришь кишка тонка у Бориски, слабак? Не по нраву мне то, Малюта. Придется приучить отрока к крови злодеев моих. Возьму-ка его в Новгород. Пусть поглядит на смерть мятежных людишек.
Покончив с двоюродным братом Владимиром Старицким и его матерью Ефросиньей, Иван Грозный бросил свой карающий меч на Господин Великий Новгород.
Страшный огонь жег внутренность Иоанна, напишет летописец, и для этого огня не было недостатка: летом 1569 года явился к царю какой-то Петр, родом волынец, и донес, что новгородцы хотят предаться польскому королю, что у них уже об этом написана грамота и положена в Софийском соборе за образом Богоматери.
Иван отправил в Новгород вместе с волынцем доверенного человека, кой действительно отыскал грамоту за образом и привез к государю. Подписи архиепископа Пимена и других влиятельных граждан оказались верными.
Иван решил разгромить Новгород. В декабре 1569 года он двинулся туда из Александровой слободы и начал разгром с границ тверских владений, с Клина; по всей дороге от Клина до Новгорода производились опустошения, особенно много пострадала Тверь.
2 января 1570 года явился в Новгород передовой отряд царской дружины, коему велено было устроить крепкие заставы вокруг всего города, чтоб ни один человек не убежал. Бояре и дети боярские из того же передового полка бросились на подгородные монастыри; боле пятисот игуменов и монахов взяли в Новгород и поставили на правеж до государева приезда.
Другие дети боярские собрали ото всех новгородских церквей священников и дьяков и отдали их приставам, кои держали их в железных оковах и каждый день с утра до вечера били на правеже.
6 января приехал сам царь с сыном Иваном, со всем двором и с 1500 стрельцами. На другой день вышло первое повеление: игуменов и монахов, кои стояли на правеже, бить палками до смерти и трупы их развозить по монастырям для погребения.
На третий день, в воскресенье, царь отправился в кремль к собору святой Софии - стоять обедню. На Волховском мосту встретили его, по обычаю, владыка Пимен и хотел осенить крестом, но Иван к кресту не пошел и сказал архиепископу:
- Ты, злочестивый, держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить наше сердце. Со своими доброхотамии, здешними горожанами, норовишь нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, литовскому королю Сигизмунду. С этих пор ты не пастырь, а волк, губитель и изменник!
- Дозволь слово молвить, великий государь. Ты пришел в Новгород по навету волынца Петра. Но сей человек не токмо облыжник, но и вор-бродякга, коего наказали новгородцы. Из желания отомстить нам, он сам сочинил грамоту и необыкновенно искусно подписался под мою руку и других новгородцев. Он лжец и святотатец!