* * *
И двух лет не прожили в Вязьме, как нагрянули в город царевы молодцы. Грозные, дерзкие, приказали дворянам собираться в Воеводской избе.
- Повелел великий государь Иван Васильевич взять Вязьму в свой опричный удел. То награда вам царская. Кланяйтесь! - повелительно изрек, прибывший в крепость Василий Наумов.
Вяземцы немало словам царева посланника подивились. Что на Москве? Что за "опричный удел?". И что за люди наехали в крепость диковинные? На всех молодцах черные кафтаны, за спинами колчаны со стрелами, а к седлам собачьи морды да метлы привязаны.
А Василий Наумов, придирчиво и пытливо оглядев каждого дворянина, напустил страху:
- На Руси крамола. Князья и бояре замыслили великого государя извести.
Дворяне закрестились, а Наумов сердито продолжал:
- То злодейство великое! Своевольцы на помазанника Божьего замахнулись. Царь Иван Васильевич Москву покинул и сидит ныне в Александровой Слободе.
- Да что это деется! - испуганно воскликнул вяземский воевода.
- А то и деется, что своевольцы - бояре Владимира Старицкого в цари метят, - бухнул напрямик Наумов.
Ахнули дворяне.
- Старицкий да дворяне с ливонцами снюхались, подлой изменой норовят трон захватить. Царь Иван Васильевич зело огневался и повелел в Опричный двор верных людей кликать. Набирает царь удельную тысячу. То опора, защита и меч царя. Выгрызем и выметем крамолу боярскую!
"Так вот отчего у царевых слуг собачьи головы и метлы", - подумалось Дмитрию Ивановичу.
Василий Наумов всё бушевал:
- Велено мне вяземцев крепко сыскивать. Нет ли и тут измены? Бояре по всей Руси крамолу пустили. Недругов ждет плаха, содругов - царева милость.
И с того дня поднялась в крепости кутерьма. Опричники перетряхнули дворы, хоромы и поместья, тянули в Воеводскую на "расспросные речи" дворян и детей боярских, приказных людей и холопов.
Сосед Годуновых, помещик Курлятьев, жалобился:
- Свирепствуют опричники, людишек грабят, девок силят. Норовил пристыдить, так кнута получил. Ты-де сродник князя Горбатого, а тот царю лиходей, Владимира Старицкого доброхот. Да кой я сродник? Завсегда от Горбатых одаль. И как ныне грозу избыть?
Но не избыл грозы помещик Курлятьев. Именье его отобрали на государя, хоромы разорили, а самого сослали. В опалу угодило еще с десяток дворян.
Дмитрий Иванович уцелел: никто из Годуновых в родстве с "изменщиками" не значился. Сказалось и то, что когда-то Василий Наумов бывал у Годуновых в Костроме и слушал дерзкие речи Федора:
- Родовитые задавили, ступить некуда! Русь поместным дворянством держится. Вот кого надо царю приласкать.
О том же молвил и Дмитрий Иванович:
- И войско, и подати - всё от нас. Многие же бояре обельно живут.
Припомнил те речи Василий Наумов.
- Коль в ту пору бояр хулил, то ныне и вовсе должен быть с нами.
Но главное испытание ждало вяземцев в Москве: каждому допрос учинили в Поместном приказе. Вел сыск любимец царя, опричник Алексей Басманов. А были с ним Захарий Овчина, Петр Зайцев да Афанасий Вяземский; поодаль сидели дьяки и подьячие с разрядными книгами. Поднимали родословную чуть ли не с Ивана Калиты; накрепко пытали о дедах и прадедах, дядьях и тетках, братьях и сестрах, женах и детях.
Дмитрий Годунов поустал от вкрадчивых вопросов дьяков и прощупывающих взоров опричников; мнилось, расспросным речам и конца не будет. Но вот молвил Алексей Басманов:
- Видит Бог, честен ты перед великим государем, Дмитрий Годунов. Однако ж, чтобы быть царевым опричником, того мало. Ты должен быть его верным рабом. Он повелит тебе казнить отца - казни, отрубить голову сыну - руби, умереть за царя - умри! Государь для тебя - отец, а ты для него преданный пес. Способен ли ты на такое, Дмитрий Годунов?
Дмитрия Ивановича в жар кинуло. Слова Басманова были страшны и тяжело ложились на душу, но выстоял, не дрогнул, ведая, что в эту минуту решается его судьба.
- Умру за государя!
- Добро, Дмитрий, - кивнул Басманов и велел кликнуть попа. Тот, черный, заросший, могутный, с крестом и иконой, вопросил густым басом:
- Отрекаешься ли, сыне, от отца-матери?
- Отрекаюсь, святый отче, - глухо, покрываясь липким потом, отвечал Годунов.
- От чад своих и домочадцев?
- Отрекаюсь, святый отче.
- От всего мирского?
- Отрекаюсь, отче.
- Поклянись на святынях.
Дмитрий Иванович поклялся, а поп, сурово поблескивая диковатыми глазами, всё тягуче вопрошал:
- Будешь ли служить единому помазаннику Божьему, государю всея Руси?
- Буду, отче.
В тот же день выдали Дмитрию Ивановичу Годунову черный опричный кафтан и молодого резвого скакуна; пристегнули к седлу собачью голову да метлу и повелели ехать к царю в Александрову Слободу.
Бориску же с Ириньицей отвезли в московский дворец, к царице Марье Темрюковне.
А по Руси гулял опричный топор…
* * *
До шестнадцати лет Борис Годунов прислуживал за столом царицы, а затем его перевели на половину государя.
Иван Васильевич, увидев в сенях статного, цветущего красотой и благолепием юношу, невольно воскликнул:
- Чьих будешь?
Юноша земно поклонился.
- Бориска Годунов. Дядя мой, Дмитрий Иванович, у тебя, великий государь, постельничим служит.
Царь взял Бориса за подбородок, вскинул голову. Молодец смотрел на него без страха и робости, глаза чистые, преданные.
- Нравен ты мне… Будешь верным слугой?
- Умру за тебя, государь!
- Умереть - дело не хитрое, - хмыкнул царь. - Выискивать, вынюхивать усобников, за тыщу верст чуять боярские козни - вот что мне надобно. Но то дело тяжкое, недруги коварны.
Лицо царя ожесточилось.
Борис впервые так близко видел государя. А тот, высокий и широкоплечий, с удлиненным, слегка крючковатым носом, смотрел на него изучающим, пронзительным взором.
- Млад ты еще, но чую, не лукавишь. Возьму к себе спальником.
Борис рухнул на колени, поцеловал атласный подол государева кафтана.
- Не елозь! Службой докажешь.
Дмитрий Годунов был обрадован новой милостью царя: вот теперь и племянник приближен к государю. Вновь в гору пошел род Годуновых, поглядел бы сейчас покойный брат Федор.
Вот уже несколько лет ходил Дмитрий Иванович в царских любимцах. О том и не мнилось, да случай помог.
Как-то духовник царя, митрополит Афанасий, прознавший о большой книжности Дмитрия Годунова, позвал того в государеву библиотеку. Кивнул на стол, заваленный свитками и книгами.
- Ведаешь ли греческое писание, сыне?
- Ведаю, святой отец.
Митрополит, маленький, сухонький, скудоволосый, протянул Годунову одну из книг.
- Чти, сыне. То божественное поучение.
Дмитрий Иванович читал без запинки, голос его был ровен, ласков и задушевен.
Ни митрополит, ни Годунов не заметили появления царя; тот застыл подле книжного поставца; стоял долго и недвижимо.
- То похвалы достойно! - наконец громко воскликнул государь.
Годунов обернулся. Царь!
Дмитрий Иванович от неожиданности выронил книгу из рук, зарумянился, земно поклонился.
- Похвалы достойно, - повторил царь. - Редкий ученый муж ведает греческий.
Иван Васильевич вскоре удалился в свои покои, но книгочея он не забыл. И трех дней не прошло, как Дмитрию Годунову было велено явиться в государеву опочивальню. То было вечером, когда Иван Васильевич готовился ко сну.
Покои были ярко освещены серебряными шанданами и двумя паникадилами, висевшими на цепях, обтянутых красным бархатом. В переднем углу стояли небольшая икона и поклонный крест - "как сокрушитель всякой нечистой и вражьей силы, столь опасной во время ночного пребывания".
Иконостасов, с многочисленными образами, крестами и святынями, в постельных покоях, по обычаю, не держали: утренние и вечерние молитвы царь проводил в крестовой палате.
Государь лежал на пуховой постели, укрывшись камчатым кизилбашским одеялом с атласной золотой каймой. Лицо царя было спокойным и умиротворенным: из опочивальни только что вышли древние старцы-бахари, кои потешили Ивана Васильевича сказками и былинами.
Дмитрий Годунов вошел в опочивальню вместе с постельничим Василием Наумовым. Тот ступил к ложу, а Годунов остановился у порога.
- Подойди ко мне, Дмитрий, - ласково молвил царь.
Иван Васильевич протянул Годунову книгу, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями; верхняя доска украшена запоной с двуглвым орлом, а нижняя - литым изображением человека на коне с палашом; под конем - крылатая змея.
- Книга сия греческим ученым писана. Зело мудрен… Чел да поустал очами. Соблаговоли, Дмитрий. Голос мне твой люб.
Дмитрий чел, а Иван Васильевич внимательно слушал; лицо его то светлело, то приходило в задумчивость.
- Мудрен, мудрен грек! - воскликнул царь. - Сию быголову для Руси… А впрочем, и у меня есть люди думчивые. Один Ивашка Пересветов чего стоит. Челобитные его о переустройстве державы весьма разумны. Далеко вперед смотрит Ивашка. А Сильвестр, Алешка Адашев? Светлые головы. Аль хуже мои разумники греков?
Царь поднялся с ложа и продолжил с воодушевлением: