- Не оскорблял ли ты его в то время, когда он совершал священный акт покаяния? - прозвучал второй голос.
Вивальди вздрогнул: он мгновенно узнал хорошо известные ему интонации монаха из крепости Палуцци.
- Кто задал этот вопрос? - настойчиво спросил он.
- Отвечаешь здесь ты, - перебил его инквизитор. - И ты должен ответить на мой вопрос.
- Я оскорбил служителя Церкви, однако никогда в жизни не наносил намеренного оскорбления нашей священной религии. Вам, преподобные отцы, неведомы обиды, которые вызвали…
- Довольно! - вмешался инквизитор. - Говори по существу. Не ты ли оскорблениями и угрозами вынудил набожного брата прервать совершаемую им епитимью? Не ты ли заставил его покинуть храм и поспешно искать убежища в родном монастыре?
- Это не так, - возразил Вивальди. - Верно, он покинул церковь - и это было следствием моего поведения; но в этом не было никакой необходимости: если бы только он ответил мне или обещал вернуть ту, кого предательским образом у меня отнял, он мог бы преспокойно оставаться в церкви хоть до сего дня, если бы это от меня и моего терпения зависело.
- Как? - воскликнул главный инквизитор. - Ты приневолил монаха заговорить в ту минуту, когда он был погружен в безмолвное покаяние? Ты признал, что понудил его покинуть храм. Этого более чем достаточно.
- Где ты впервые увидел Эллену ди Розальба? - вновь вопросил уже знакомый голос.
- Я снова спрашиваю: кто задает этот вопрос? - сказал Вивальди.
- Опомнись! - вскричал инквизитор. - Преступник ничего не может спрашивать.
- Ваше предостережение плохо вяжется с вашими же утверждениями, - заметил Вивальди.
- Ты слишком развязно держишься, - оборвал его инквизитор. - Отвечай на заданный вопрос, иначе служители исполнят свой долг.
- Пусть этот вопрос задаст тот же человек!
Вопрос был повторен - тем же голосом.
- В церкви Сан-Лоренцо в Неаполе, - проговорил Вивальди с тяжким вздохом. - Именно там я впервые увидел Эллену ди Розальба.
- Она уже тогда была монахиней? - осведомился главный инквизитор.
- Никогда ею не была и никогда не собиралась стать.
- Где она проживала в то время?
- С родственницей на вилле Альтьери - и жила бы там до сих пор, если бы козни одного монаха не оторвали ее от родного очага, после чего она была заключена в монастырь; не успел я оттуда Эллену вызволить, как ее схватили снова, предъявив обвинение самого лживого и жестокого свойства… О преподобные отцы! Заклинаю вас, умоляю во имя… - Тут Вивальди вовремя сдержался, вспомнив, что едва не выдал на милость инквизиторов самые потаенные свои чувства.
- Имя монаха? - сурово спросил голос.
- Думаю, оно вам знакомо. Его зовут отец Скедони. Он принадлежит братии доминиканского монастыря Спи-рито-Санто в Неаполе; именно он обвиняет меня в том, что я нанес ему оскорбление в храме этого монастыря.
- Откуда тебе известно, что обвинение исходит от него? - спросил тот же голос.
- Он мой единственный враг.
- Твой враг? - вмешался инквизитор. - Ранее ты утверждал, что никаких врагов не знаешь. Ты непоследователен в своих показаниях.
- Тебя предостерегали против посещения виллы Альтьери, - продолжал неизвестный. - Почему ты не послушался?
- Предостерегал меня не кто иной, как ты! - воскликнул Вивальди. - Теперь я в этом не сомневаюсь.
- Я? - сурово переспросил незнакомец.
- Да, ты! - повторил Вивальди. - Именно ты предсказал смерть синьоры Бьянки, и именно ты - мой враг, тот самый отец Скедони, что предъявил мне обвинение.
- Откуда исходят эти вопросы? - перебил главный инквизитор. - Кто облечен властью допрашивать узника?
Ответа не последовало. Члены трибунала негромко переговаривались. Наконец гул стих и снова послышался голос монаха.
- Могу заявить только одно, - обратился он к Вивальди. - Нет, я не отец Скедони.
Веский тон, каким были произнесены эти слова, больше, нежели смысл их, убедил Вивальди в том, что монах сказал правду; голос, бесспорно, принадлежал неизвестному из крепости Палуцци, но мало чем походил на голос Скедони. Вивальди был изумлен! Он непременно сорвал бы с глаз повязку, дабы вглядеться в таинственного незнакомца, но руки у него были связаны. Поэтому он мог только умолять незнакомца назваться и истолковать причины прежнего своего поведения.
- Кто явился среди нас? - торжественно вопросил инквизитор.
Так спрашивает человек, желая внушить окружающим благоговейный трепет, какой испытывает сам.
- Кто явился среди нас? - повторил он еще громче.
Вопрос по-прежнему остался без ответа - и вновь со
стороны возвышения, где восседал трибунал, донеслось тревожное перешептывание; все, казалось, оцепенели. В общем гуле Вивальди не мог ясно различить ни одного голоса, но в зале явно происходило нечто необычайное - и Вивальди дожидался развязки со всем терпением, на какое только был способен. Вскоре он услышал, как двери распахнулись и какие-то люди с шумом покинули залу. Воцарилась глубокая тишина, однако Вивальди чувствовал, что прислужники все еще стоят возле него, готовые приступить к пытке.
Прошло немало времени, прежде чем Вивальди услышал шум приближавшихся шагов; чей-то голос приказал снять с него путы и отвести обратно в камеру.
Когда с глаз его сняли покров, он увидел, что членов инквизиционного трибунала нет на месте; исчез и незнакомец. Светильники догорали, и подземная зала приобрела еще более угрюмый и устрашающий вид, нежели раньше.
Служители сопроводили Вивальди до места, где он был им передан, и отсюда те же провожатые, которые ранее его до этого места довели, доставили его в камеру. Простертый на соломе, в темноте и полном одиночестве, Винченцио мог на досуге вдоволь поразмыслить над случившимся и припомнить до малейшей подробности обстоятельства, связанные с таинственным монахом. Сопоставляя давние встречи с сегодняшней, он попытался прийти к более определенному заключению относительно того, кто перед ним, и вскрыть, если удастся, мотивы, побуждавшие монаха вести себя столь диковинным образом. Живо припомнилось ему первое явление незнакомца среди руин Палуцци, когда тот объявил, что за каждым шагом Вивальди следят, и предостерег против посещения виллы Альтьери. Припомнилась Вивальди и вторая их встреча на том же самом месте - и вторичное предупреждение монаха: юноша перебрал в памяти и собственные приключения в крепости; не в силах он был забыть и предреченную монахом кончину синьоры Бьянки, а также возвещенные им дурные пророчества касательно судьбы Эллены, которую именно в тот час увозили из дому. Чем долее вникал Винченцио в эти свидетельства, собранные им теперь воедино и связанные с очевидной для него враждебностью Скедони по отношению к нему, тем более склонен он был полагать, невзирая на неоспоримые доказательства в пользу противного, что под личиной неизвестного монаха скрывался сам Скедони и что действовал он по наущению маркизы, жаждавшей положить конец визитам Вивальди на виллу Альтьери. Будучи, таким образом, орудием в ее руках, направлявших развитие событий, о которых он извещал Винченцио, он без труда мог, разумеется, и предсказывать таковые. Вивальди вспоминал смерть синьоры Бьянки: он стал обдумывать странные и подозрительные обстоятельства, ей сопутствовавшие, - и новая, неожиданно мелькнувшая в его сознании догадка заставила юношу содрогнуться. Подозрение было настолько чудовищным, что он отверг его незамедлительно.
Восстановив в памяти позднейший разговор с исповедником в будуаре маркизы, Вивальди, однако, припомнил немало частностей, которые вновь возбудили в нем сомнения, действительно ли он и неизвестный одно лицо; поведение Скедони, косвенно обвиненного им в слежке по ночам среди развалин Палуцци, изобличало человека, непричастного к обману: решающей для Вивальди была та откровенность, с какой исповедник отверг всякую возможность принадлежности незнакомца к братству монастыря Санта дель Пьянто.
Многое в повадке монаха также не вязалось с тем, чего можно было бы ожидать от Скедони, хотя он и в самом деле был заклятым врагом Винченцио (на сей счет двух мнений не оставалось). Слишком многое в облике и действиях монаха, как казалось Вивальди, выходило за пределы, свойственные земным созданиям; вспоминая непостижимую внезапность, с какой монах всякий раз появлялся и исчезал, Вивальди начинал склоняться к первоначальным своим предположениям (чему немало способствовали ужасы его нынешнего, местопребывания); почти то же чувствовал он и под сводами Палуцци, когда юношеская тяга ко всему загадочному и таинственному также побуждала его строить самые фантастические догадки.
Напряженные раздумья ни к чему не привели и не избавили Винченцио от колебаний и недоумения; в конце концов он обрел спасение от душевных мук в благодатном сне.
Полночь уже покинула своды инквизиции: не было, по-видимому, еще и двух часов, как Вивальди разбудил слабый шорох, донесшийся, казалось ему, из его камеры. Юноша поднял голову, желая понять, откуда исходит этот шум, но вокруг царила непроглядная тьма - и он напряженно вслушался в тишину. Полное безмолвие нарушалось только протяжными стонами ветра между внутренних строений тюрьмы, и Вивальди заключил, что сон его насмеялся над ним, заставив прозвучать несуществующий голос.