По окончании рассказа, повергшего ее в изумление и негодование, маркиза выразила готовность во всем следовать советам своего исповедника, после чего тот удалился, воспрянувший духом и окрыленный надеждой.
Маркиз тем временем нимало не подозревал о предмете разговора своей жены и Скедони. Они еще раньше захотели узнать мнение маркиза и, выяснив его явное неодобрение задуманных супругой интриг, более не посвящали его в обстоятельства, имеющие отношение к судьбе сына. Затянувшееся отсутствие Винченцио обеспокоило не чуждого родительской привязанности маркиза. Сословная гордость не вытеснила из его груди отцовских чувств; хотя он никогда твердо не верил, что Винченцио решился связать себя священными узами брака с особой, значительно уступавшей ему по общественному положению, каковой он почитал Эл-лену, он все же испытывал серьезное беспокойство и сомнения. Долгое отсутствие Вивальди внушило маркизу новые тревоги. Что, если Винченцио обнаружит Эллену именно сейчас, когда он едва не потерял ее навеки и ожесточен воздвигаемыми на его пути препонами? Не поспешит ли неосмотрительный и обуреваемый страстями молодой человек связать себя нерасторжимым обетом? С другой стороны, маркиза страшили последствия отчаяния Винченцио, если поиски Эллены не увенчаются успехом; поминутно начиная опасаться того, чего только что желал сам, маркиз переживал почти такое же смятение чувств, как его сын.
Наконец старший Вивальди дал слугам поручение отыскать сына, но не сумел собраться с мыслями и дать разъяснения, необходимые для того, чтобы каждому из участников поисков стала понятна его миссия; а поскольку маркиза тщательно скрывала, что ей известно место заточения Эллены, то и о монастыре Сан-Стефано речь не заходила.
Меж тем как маркиз занимался всем этим, а Скедони измышлял новые козни против Эллены, Винченцио странствовал из селения в селение, из города в город в безуспешных попытках отыскать следы пропавшей возлюбленной. На почтовой станции в Брачелли ему удалось получить очень мало полезных сведений. Карета, уже знакомая Вивальди по описанию рыбака, побывала здесь в то утро, когда исчезла Эллена, и после смены лошадей укатила в направлении Морганьи.
В Морганьи же следы Эллены терялись, так как интересовавшие Вивальди путешественники ничем не запомнились местному почтмейстеру, да и мало было припомнить нужную карету; важнее всего было знать, в какую сторону она свернула на развилке, откуда расходилось несколько дорог. Вивальди поневоле пришлось выбрать наугад одну из них; кроме того, ему подумалось, что маркиза, скорее всего, попыталась скрыть Эллену в монастыре и посему следует неустанно справляться обо всех монастырях, расположенных вдоль дороги.
Путь Винченцио пролегал теперь через дикую местность в Апеннинских горах, заброшенную, казалось, всеми, кроме разбойников, скрывавшихся по глухим углам. Но даже здесь, в этой едва доступной для постороннего посетителя дали, там и сям были разбросаны монастыри с прилегавшими деревеньками, отрезанные от мира чащобами и горными грядами; эти уединенные обители являли нередко кое-какие приметы земной роскоши, а также потаенного изящества. Некоторые из них Вивальди в поисках Эллены посетил, и его приятно поразили изысканная любезность и радушие обитателей.
На седьмой день своих странствий, незадолго до заката, Винченцио заблудился в лесах Руджьери. В селении в нескольких лигах отсюда ему указали дорогу, которой он уверенно следовал, пока в разные стороны от нее не побежало, петляя меж деревьями, множество тропинок. День клонился к вечеру, и Вивальди совсем было пал духом, но неизменно веселый и неунывающий Пауло начал превозносить гостеприимную сень и усладительную прохладу окружавшего их леса, а в заключение заявил, что, если хозяин окончательно потерял дорогу и принужден остаться здесь на ночь, это будет лишь во благо, ибо ни одна гостиница не предложит им столь же опрятного и прохладного ложа, как тот каштан, что раскинул свои могучие ветви неподалеку.
Пока Пауло утешал таким образом своего господина, а заодно и самого себя, а Винченцио, забыв о том, где находится, погрузился в мечты, внезапно до слуха обоих донеслись звуки музыкальных инструментов и приглушенные расстоянием голоса. Сгустившаяся над деревьями тьма мешала различать отдаленные предметы, и взгляду путников не открылось ни единого признака человеческого присутствия. Они прислушались, надеясь уловить, откуда исходит музыка, и установили, что это хор в сопровождении немногих инструментов исполняет вечернюю молитву.
- Здесь поблизости монастырь, синьор, - произнес Пауло. - Слышите? Это идет служба.
- Да, так оно и есть, - отозвался Вивальди, - поспешим туда.
- О синьор! Если там окажется не хуже, чем давеча у капуцинов, то нам не придется пожалеть о ночлеге alfresco в ветвях каштана.
- Нет ли там, за деревьями, стен или шпилей? - спросил слугу Вивальди, шагавший впереди.
- Не видно, синьор, а вот звуки стали слышней. Ах, синьор! Что за мелодия! Как она тает в воздухе! А как согласно поют инструменты! Нет, это не деревенская музыка, где-то поблизости монастырь, хотя мы его пока и не видим.
Но стены по-прежнему не появлялись, а вскоре стихла и музыка; ее сменили другие звуки, которые и привели Вивальди к красивой поляне, где на траве расположилась группа пилигримов. Под несмолкавшие разговоры и смех каждый путник извлекал из котомки и раскладывал перед собой все потребное для ужина; тот же, в ком Вивальди признал отца предводителя паломников, с веселым лицом сидел в центре кружка и без устали сыпал прибаутками и забавными историями, за что все окружающие оделяли его толикой своих припасов. Бутылки с самыми различными винами выстроились перед шутником вереницей, и он отдавал каждой обильную дань; не обошел он вниманием и ни одно из протянутых благодарными слушателями лакомств.
Вивальди, убедившись, что опасаться нечего, остановился и принялся разглядывать веселую компанию. Косые закатные лучи, падавшие вдоль опушки, играли отблесками на жизнерадостных лицах паломников, более похожих на участников пикника. Что касается пастыря, то он, по-видимому, пребывал в полном согласии со своим стадом;
он по доброй воле скинул приличествующую его положению маску торжественной суровости и разрешил своим компаньонам веселиться от души в расчете вкусить от самых аппетитных кусков, припрятанных в их котомках; снизойдя с высот величия, он, однако, не забывал о своем достоинстве, благодаря чему даже шутки его воспринимались с немалой долей почтения; возможно, сопровождавший их дружный смех служил не столько наградой за остроумие, сколько благодарностью за милость.
Завершив свои наблюдения, Винченцио обратился к предводителю с вопросом, как найти дорогу. Тот, прежде чем ответить, вгляделся в юношу и оценил изящество его одежды и отпечаток изысканности во всем его облике; отметив про себя также, что молодой человек путешествует в сопровождении слуги, предводитель уверил Вивальди, что будет рад служить, а пока пригласил занять место по правую руку от себя и отужинать.
Понимая, что им с пилигримами по пути, Вивальди решил воспользоваться этим предложением. Пауло привязал лошадей к дереву и принялся готовиться к трапезе. Воспользовавшись тем, что отец предводитель занят был беседой с Винченцио, Пауло безраздельно завладел вниманием пилигримов; они объявили, что он самый умный и веселый малый на свете; многие паломники выражали желание, чтобы Пауло сопровождал их до самого конца странствования, а именно - гробницы в кармелитском монастыре. Узнав, что упомянутая святыня располагается по соседству с церковью, принадлежащей обители, которая частично заселена монахинями, и находится приблизительно в двух лигах отсюда, Вивальди решил сопровождать пилигримов, ибо местом заключения Эллены мог оказаться с равной вероятностью любой монастырь. А в том, что содержат девушку именно в монастыре, Винченцио, имевший возможность поразмыслить на досуге о нраве и житейских воззрениях своей матери, не сомневался. Итак, вместе с пилигримами он и отправился в дальнейший путь. Винченцио шел пешком, а лошадь свою уступил почтенному отцу, утомленному долгой дорогой.
Темнота застала странников вдали от той деревни, где они рассчитывали заночевать, но за песнями и рассказами пилигримы и не думали предаваться унынию. Время от времени, побуждаемые отцом предводителем, они останавливались, дабы сотворить краткую молитву или пропеть гимн. Когда же в виду показалась деревня, приютившаяся у подножия горы, на склоне своем таившей святыню, паломники замедлили шаг, чтобы выстроиться в процессию. Их пастырь, лишив Вивальди удовольствия дослушать до конца одну из самых изощренных своих острот, умолк, сошел с лошади и переместился во главу колонны, которая двинулась вперед, оглашая окрестность громким, печально-торжественным пением.
Селяне, привлеченные этим звонкоголосым хором, вышли навстречу и отвели паломников в свои хижины. Деревню уже успели заполонить богомольцы, но бедные крестьяне, преисполненные благоговения и почтительности, делали все мыслимое и немыслимое, чтобы с удобством разместить постояльцев; тем не менее Пауло, ворочавшемуся на подстилке из сена, пришлось неоднократно с тоской вспомнить о покинутом каштане.
Винченцио провел беспокойную ночь в нетерпеливом ожидании рассвета того дня, который мог подарить ему встречу с Элленой. Юноше пришла в голову мысль, что одеяние пилигрима не только охранит его от подозрений, но и позволит ему наблюдать за окружающим. Стараний Пауло вкупе с одним-единственным дукатом достало, чтобы обеспечить желаемое; Винченцио переоделся и с утра пораньше отправился на разведку.