В минуту общего смеха на пороге подземелья появился высокий и узкий, похожий на фабричную трубу, детина в длинном летнем пальто, надетом поверх синей блузы. Лицо у него было маленькое, с жидкими, бесцветными усами и с глубоко сидящими в орбитах угрюмыми и вместе добродушными глазами, смотревшими из-под низкого, узкого лба.
- Вы всегда все только ржете! - укоризненно, резонерским тоном заговорил он, вертя в огромных закоптелых руках новый суконный картуз на красной подкладке.
- A-а! Митяга! - шумно загудели огарки. - Балда царя небесного! Не хочешь ли выпить с нами?
Митяга с нескрываемой брезгливостью сел на стул поодаль от огарков, и, поматывая картузом, смотрел на них угрюмо, враждебно и раздраженно.
- Я не пью! - сказал он, как бы огрызаясь. - Да и вам бы не велел! Пить - безнравственно и некультурно! А ведь вы, если бы захотели, могли вы сделаться сознательными личностями… Могли бы даже быть приняты интеллигенцией…
- Балда! - кратко, но увесисто вымолвил Толстый.
- Арясина! - подхватили другие. - Лошадь! Телеграфный столб!
Митяга смотрел на них угрюмо, с ненавистью.
- А вы не ругайтесь! - возразил он добродушно и мрачно. - Ведь я правду вам говорю: ничего вы путного не делаете! Только у вас и занятия, что - хо-хо-хо да го-го-го! На язык вы мастера, а на поверку-то какой от вас толк? Охальничанье да пьянство - больше ничего! стыдно! Гаврилу, например, опиваете! Разве порядочные люди так делают?
В глубине души огаркам было действительно немножко стыдно за отсутствие у них настоящего, достойного их дела и настоящей жизни, было больно и обидно за что-то, но тем громче они смеялись над Митягой.
- Молчи, ты!.. - презрительно крикнул на него Толстый. - Вавилонский кухарь! Что смыслишь ты в жизни и судьбах огарческих? Как смеешь являться к нам с твоею пошлою мещанской моралью? Жалкий сплетник, ты играешь гнусную роль соглядатая и парламентера между нами и опереточными генералами интеллигенции! Мы порвали с ними! Мы, может быть, что-нибудь сделаем и без них! Мы - выделились в самостоятельную огарческую фракцию! Мы сами - люди бывалые! Я выгнан из всех университетов! - гордо закричал Толстый… - Я везде держал высоко знамя, всегда был в первых рядах! Попал сюда после разгрома Дерптского университета! Михельсон был выслан на Волгу по этапу, и его привезли в кандалах, изъеденного вшами! Мы явились с волчьими паспортами, без копейки денег, без знакомых в чужом, диком городе! Кто пришел к нам на помощь? Никто не пришел, кроме Павлихи! Интеллигенция нас не приняла. Интеллигенция нас оскорбила и оскорбляет. Они подвергли нас остракизму за то, что мы не захотели ей повиноваться, и все-таки в случае надобности пользуются нами. Они там все только словоизвержением занимаются, а нелегальных личностей - у нас укрывают? Безработных - к нам присылают? А доступ к рабочим кто им дает, как не огарки? Мы, конечно, гусиной шеи не делаем, мы сидим здесь, как греки под березой, но ведь на то мы и огарки, а вот им-то какое дело до нас? Зачем они присылают тебя подглядывать за нами? Руководители! Кто из этих болтунов делает хоть что-нибудь действительно важное? Неужели Лось?. Васька Слюнтяй? Или, может быть, Таинственный Викентий - эта тириликалка, пустая балалайка, гнусная помесь обезьяны с канарейкой?
Огарки захохотали.
- Ну, и черт! - восхитился Михельсон. - Слово скажет - как подзатыльник даст!
Толстый сидел на стуле посреди комнаты в картинной позе, и лицо его во время этой тирады выражало уничтожающее презрение.
Митяга стал еще мрачнее от едких слов Толстого. Он долго мотал картузом и, наконец, вымолвил:
- А все-таки вы беспутный народ… Ничего не делаете.
- Да ты-то что делаешь, Митька? - хором огрызнулись огарки.
- Я? - глухо возразил машинист, поднимая голову и обводя своих врагов тяжелым взглядом. - Я, как приезжаю с поездом, вывернется у меня три дня свободных - сейчас за книгу залягу и читаю не какую-нибудь беллетристику: я читаю, например, Дарвина, Спенсера, Бокля, Маркса… Тяжелые это книги для понимания, ну, а я упрям, хочу-таки их понять.
- Поймешь ли, Митя? Смотри, не надорвись!
- Пойму! - отвечал Митяга, угрюмо глядя перед собой.
- А потом что будешь делать, когда поймешь?
- Потом… накоплю денег… я уже и теперь коплю их… двести рублей отложил уж… и поеду за границу… поступлю там в университет…
Огарки были озадачены.
- Да зачем тебе учиться? - спросил Толстый.
- А что?
- Да не лучше ли тебе, Митя, жениться?
- Тьфу, - плюнул Митяга.
- Он у них самый умный! - донимали его огарки.
- Председателем выбрали! - с важным видом заявил Толстый, расхаживая по комнате и шлепая обрезками от сапог.
- Ну-у?
- Как же! и ключи у него!
- Какие ключи?
- От исполнительного комитета!
- Хо-хо-хо!
- Совсем напрасно смеетесь над чтением, - мрачно возразил Митяга. - Как вам знать! Может быть, я их и пойму все-таки, книги-то? Тогда и видно будет, что надо делать! А тебе бы и совсем стыдно смеяться! - обратился он к Толстому. - Ты во всех университетах учился!..
- Я не только в университетах! - серьезно заговорил Толстый. - Я везде учился… во всей жизни… Я и в казенной палате начальником был и мальтийский крест за это имею… А потом - в оперетке пел!
- Неужто? - заинтересовался Митяга. - Неужто и в актерах был?
- Был.
- От этого ты и бреешься по-актерски?
- От этого самого.
- А мальтийский крест отчего ты получил?
- Оттого, что я - мальтийский рыцарь!
- Ну, диво!.. А в оперетке какие ты роли играл?
- Всякие!.. - небрежно ответил Толстый. - Играл королей…
- Ну?
- Ду-ра-ков… - тянул Толстый, в упор смотря на Митягу.
- Ну, а в каких же ты оперетках участвовал?
- Да много… Вот, например, есть оперетка "Нашествие французов, или смерть Ляпунова".
- Ну, и, конечно, ты на афишах был не под своей фамилией?
- Уж это само собой разумеется!
- А какая же у тебя была фамилия по сцене?
Толстый сел к столу, принял величественную осанку и, театрально барабаня пальцами по столу, процедил сквозь зубы:
- Кабзар-Чаплинский.
Митяга посмотрел на художественную фигуру артиста: Кабзар-Чаплинский полулежал в могучей и небрежной позе гениального Кина.
- Как же ты мог петь? - соображал Митяга. - Ведь у тебя, кажется, голос-то плохой.
- Это ничего не значит: я знаю средство, как с плохим голосом брать высокие ноты, - самое плевое дело… сожмешь себе хорошенько вот в этом месте… под микитками…
Он делал неопределенно-фривольный жест и воскликнул:
- Сразу на два тона выше берешь!
Огарки долго крепились, но тут не выдержали.
Грянул хохот.
Митяга сообразил, наконец, что над ним издеваются.
- Тьфу! - плюнул он с негодованием. - Я с вами серьезно хотел поговорить, а вы…
И неожиданно добавил:
- Храпоидолы! нет у вас никаких убеждений!..
- А у тебя-то что за убеждения? - возражали ему.
Митяга встал, нахмурился, принял важный вид и многозначительно щелкнул пальцем по красной подкладке своего картуза.
- Вот мои убеждения! - сказал он.
Опять грянул хохот.
Но Митяга продолжал:
- Каждый интеллигентный человек, который имеет убеждения, должен их проповедовать другим. За этим я к вам и хожу, да только время зря теряю. А вот недавно за городом, около монастыря, встретил я монаха… Сейчас это завел с ним разговор… "Ты что, мол, дармоедничаешь-то? А разве это хорошо?" Он отвечает: "Я, говорит, вроде как спасаюсь!" А я ему и сказал: "Что там "вроде"? Просто даром хлеб жрешь! тунеядец ты! вот дам тебе раз по шее - ты у меня в землю и вопьешься!"
- Хо-хо-хо-хо! - восторженно загремели огарки. - Митька! Дерево ты стоеросовое! Убирайся к черту! Уморить ты нас пришел!
- И то пойду! - с неизменной серьезностью согласился Митяга. - Лучше книги читать, чем с вами время губить!..
Митяга нахлобучил свой картуз с красными убеждениями и пошел к выходу, а вслед ему весело неслись отборные слова, заимствованные огарками у запорожцев:
- Свинячья морда!
- Александрийский козолуп!
- Вавилонский кухарь!
- Македонский колесник!
- Великого и малого Египта свинарь!
- И самого Вельзевула секретарь!
- И ключарь!
- А нашего бога ду-у-рень!
Огарки кричали, надрываясь, и ржали после каждого ругательства.
- Олоферна пестрая, эфиопская!.. Го-го-го!..
Даже молчаливый Пискра сосредоточенно и серьезно лаял, ошибаясь в ударениях:
- Мы тебя кулаком по башке!.. Не ходи к нам на квартиру!