- Ну и наговорил же! Надо бы лукошко захватить, а то все его слова дорогой, как лошадь дерьмо, растеряешь…
Заговорили о солдате Синеве:
- Умнейший человек! Он тоже зря болтать не любит. За что схватили старика?
- А про землю не заикайся!
- Большая им власть дадена…
- Так-то так, а когда-нибудь правда раскроется! Правду не спрячешь! Бог-то ее видит, только не скоро сказывает… Когда-нибудь отмаемся же!
- Верно, мужики. Всему конец быват. Потерпим покуда что…
Евгений Чириков. Прага. 1927–1928 гг.
Книга третья
I
Прошло пять лет нового царствования. Тихо и благополучно: никаких подкопов, взрывов и выстрелов. Под опекой отеческой власти земских начальников народ молчит, а что он думает - никому не известно и не интересно…
Народ молчит,
предоставив почтительно нам
погружаться в науки, искусства,
предаваться страстям и мечтам,
а потому -
в столице шум, гремят витии,
кипит словесная война, -
продолжается горячий, ожесточенный бой между народниками и марксистами, и победа явно клонится на сторону последних.
Не страшит эта словесная война ни царя, ни правительство: пусть грызут друг друга, и хорошо это, что побеждают марксисты, пренебрегающие народом, то есть мужиком, и отвергающие "героев", в течение двух царствований охотившихся за царями и их верными слугами. Конечно, и этих новых "беспочвенных болтунов" нельзя оставлять без всякого надзора, но для этого все уже сделано и все предусмотрено: главный штаб марксистов, в котором начальствуют два молодых марксистских генерала - Струве и Туган-Барановский, толстый журнал "Начало" издается охранным провокатором Гурвичем на казенные средства. Пусть побеждают марксисты: это выгоднее, не грех и помочь новым пророкам!
И вот "интеллигенция" сражается: у одного богатыря вместо палицы - мужик, у другого - рабочий. О "героях", впрочем, уже не стоило спорить: они давно вывелись, а новых не нарождается. В этом отношении - полная тишина и спокойствие, радующие нового молодого царя и утверждающие его в мысли, что советы мудрого старца Победоносцева - правильны.
Ослепленный могуществом и властностью покойного отца, добрый, но слабовольный царь уверовал в водворенное благополучие, в гранитную верность и любовь народа и в беспочвенность всяких социальных и политических мечтателей. Видя свое царство и свой народ только из окон салон-вагона проездом из столиц в Ливадию или через зеркальное стекло коляски, проезжая по улицам попутных городов, принимавших тогда сугубо радостный праздничный вид и оглашавшихся немолчным "ура" наемных статистов, поставляемых субсидируемыми патриотическими организациями, - новый царь доверился льстивым и продажным царедворцам. Шайки провокаторов патриотизма своим звериным ревом заглушали все попытки одиноких и смелых граждан раскрыть царю глаза на грозящие опасности. Такие одинокие и смелые казались царю подозрительными, а потому организованным жуликам патриотизма ничего не стоило превращать их в покусителей на исконные устои русского царства…
Один из таких смелых написал царю: "Крестьянство освобождено от рабовладельцев, но продолжает находиться в рабстве произвола, беззаконности и невежества; государство при таком положении ста миллионов жителей не может идти вперед"; царь только разгневался и почувствовал в смелом подданном - врага. Не пугала его и новорожденная социал-демократическая партия, ибо не грозила она ни бомбами, ни выстрелами…
Между тем новая интеллигентская вера росла, крепла и множилась последователями, разлагая и расшатывая все устои национального народничества. Молодежь, застигнутая идеологическим переломом, поболтавшись некоторое время в безверии, косяками, как рыба из моря в устья рек, поплыла к берегам марксизма. Ведь давно уже известно, что русский человек не может жить и быть без веры. Тут одинаково как у мужика, так и у интеллигента. Мужик издревле стоял на вере в Бога, Царя Небесного, и на вере в царя земного, а интеллигент переименовал Бога в "человечество", в "правду-истину и правду-справедливость", в свой "народ" (мужика). Но народническая вера, а с ней и мужик, призванный создать рай на земле, - развенчаны. Во что же верить? Надо же во что-то верить! Вон народоволец Михайлов, казненный по процессу 1 марта 1881 года, именуя себя социалистом, написал все-таки: "Если Бог есть любовь, правда и справедливость, то я верю в Бога!"
"Герой" развенчан. Человеческая личность принижена. Когда-то всякий гимназист старшего класса мог мечтать о славной роли благодетеля если не человечества, то своего народа. А теперь научно установлено, что в жизни царит всемогущая историческая необходимость, а доступное всем нам дело - только помогать ей при "социальных родах". Вроде акушерки! Обидно, конечно, но против рожна не попрешь. Акушерка так акушерка! И тут утешение можно придумать: конечно, хочет или не хочет акушерка, но роды произойдут, как это всегда в жизни наблюдается, даже без акушерки. Но с акушеркой вернее: без нее младенец может появиться либо изуродованным, либо мертворожденным, а нередки случаи, когда и сама роженица отправляется на тот свет…
И вот молодежь спешила попасть если не в герои, то хотя бы - в акушерки, тем более что, по исследованиям ученых марксистов Струве и Туган-Барановского, Россия - в интересном положении: капитализм растет, как живот беременной женщины, а родится непременно социальная революция. Пес с ней! Хоть какая-нибудь революция! Столько поколений интеллигенции ждали и бредили этой заморской гостьей, а она все не приходит, надувает. С мужиком ничего не вышло. Авось выйдет с рабочим. Без веры невозможно…
Уверовали в "рабочего"…