- Вот что, служивый. Когда в прошлом году у нас в барской экономии барская корова сдохла, приехал, это, скотский дохтор и давай у нас живой скот приканчивать. Понял теперь?
- А что вы желаете этим доказать?
- А вот, значит, так и теперь с холерой. Которые есть действительно, что сами помрут… Смерть придет, все помрем!.. Ну двое-трое сами помрут, а десять душ заразой уморят… Чтобы болесть до городов не доходила. Боятся господа-то, что голодный народ к ним холеру-то занесет, вот они и понастроили везде этих самых бараков да и перехватывают и морят, чтобы в города не доходили… Войны, видишь, давно не было, народ-от множится, а земли не прибавляется. Узнает царь-батюшка, что столько народу по земле голодного шляется, должен будет манифест выпустить. Понял теперь?
- Вот это, пожалуй, и так… - неохотно согласился солдатишко, а самарский бородач про землю заговорил:
- У нас вот земли на ревизскую душу по две с половиной десятины приходится. А душа у человека не ревизская, а живая. У меня трое сыновей взрослых да две девки на возрасте, а ревизский-то я один. Приехал, это, к нам земский, мы его насчет земли и попытали. А он нам: которые, байт, земли мало имеют, пусть у помещика в аренду берут. Вот, значит, и работай на барина опять, как до воли было…
Тут снова Лукашка выступил:
- Палить их надо и больше ничего! Выжигать, как вшей из рубахи…
Разговор перешел на царей: царя-освободителя убили, нового тоже хотели убить и манифест задержали, и Лукашка рассказал, как два брата никудышевского барина в злодействе запутаны, а сам деньгами откупился: сто тысяч в карты выиграл и всех задарил…
- Все они из одного дерева сделаны!
Всполыхнула в тучах зарница. Заворчал где-то гром, и наступила тишина.
Самарский бородач вздохнул шумно и вслух подумал:
- Сотворил Господь небо и землю, моря-окияны, леса и горы, и нет конца просторам Божьим, а мужику деться некуда…
Когда Лукашка подходил к Никудышевке, там было тихо и мертво. Темными кучами, похожими на овины, казались во тьме избы, и чуть-чуть маячила на взгорье церковь. Только в деревьях, за которыми пряталась барская усадьба, как огромные звезды, сверкали освещенные окна, из которых вливались в темную бездну ночи обрывки струнных вздохов фортепиано, да в холерном пункте светились огни.
Остановился Лукашка, проходя мимо барской усадьбы, послушал музыку, поправил повязку на глазу и прошептал злобно:
- Погодите: отольются вам когда-нибудь наши слезки!
Выругался скверными словами и пошел прочь.
- Кто там матершинит? - спросил пробудившийся Никита под воротами.
- Не лай, барский пес… Не страшно, - проворчал Лукашка, скрываясь в темноте.
А из окон все струилась "Лунная соната": это Елена Владимировна скучала по своему Малявочке…
XI
По задворкам Никудышевки, по овражку меж кочек и осоки протекал к пруду ручей, грязный, тинистый, с незабудками и лягушками, с пискарями и пиявками, с бегающими по радужной поверхности жуками-водолазами. Большое удобство для той части села, избы которой выходили задами к этому ручью: бабы делали тут запруды и брали воду для поливки огородов, полоскали белье, поили скотину, случалось, что по лености идти к колодцу брали воду и для домашней надобности. Детвора в этих запрудах-яминах купалась, ловила пескарей и лягушек, пускала лодочки. Изб восемь занимали эту выгодную в летнее время позицию, и бабье население этих изб почитало себя счастливыми, вызывая зависть в бабах другой части и концов села.
Побывавшие в этом счастливом бабьем уголочке студенты-санитары сообщили об этом очаге заразы своему начальнику, Егорушке Алякринскому, а тот сделал распоряжение, чтобы из ручья не брали воды, не мыли в нем белья и не поили из него скотины. Так как бабы не слушались и не исполняли Егорушкиных распоряжений - на утренней зорьке потихоньку и воду брали, и белье стирали, - "холерный доктор" обратился за содействием к заехавшему уряднику. Этот решительный шаг был чреват последствиями. Молодежь раскололась и поругалась. Женский персонал находил нетактичным и ненормальным вмешивать в свои отношения с населением сельскую полицию. Сестра Маруся Соколова однажды в разговоре по этому поводу, откровенно заявила:
- По-моему, жаловаться полиции вообще… возмутительно, чтобы не сказать более.
Егорушка покраснел:
- Это женская логика. Если нас не слушают, мы вынуждены заставить слушать!
- Мы должны убеждать словом!
- А если из этого ничего не выходит? Принимаете вы на себя ответственность, если в результате вашей сентиментальности и брезгливости к урядникам, заболеют и умрут лишние десять человек? Всех, кто принимает на себя вместе с сестрой Соколовой моральную ответственность, прошу поднять руку.
Никто, даже и сама Соколова, руки не поднял. Урядник покричал на баб, погрозил посадить в темную, напугал сельского старосту самим губернатором. Бабы озлобились еще пуще на холерный пункт.
- Приехали незваны-непрошены да и безобразничают в чужом дому!
Дня через три под вечер сельский староста, насмерть запуганный урядником да и баб побаивающийся, поймал "холерного барина" и выдал ему тайну счастливого уголка:
- В одной избе там мальчонка хворый есть… Лихоманка, что ли… Не велят вам сказывать-то, а я вот все-таки объясняю, чтобы потом на меня вашего гнева не было… Ты бабам про меня ничего не говори, а обойди сам весь порядок… В избе Ванина ищи! Прячут они… Я как перед Богом… всю правду тебе сказываю, а только меня в это дело не путай, сделай милость!
На другой день утром Егорушка взял двух санитаров и пошел осмотр никудышевской "Венеции" делать. Там и так не улеглось еще бабье возмущение незваными-непрошеными, что в их дому распоряжаются, поэтому появление их было встречено с большим неудовольствием со стороны населения. Слетелись, как сороки, бабы из всех уголков и застрекотали визгливыми голосами. Через ребятишек, словно по телеграфу, по всем избам уголка весть разнеслась:
- По избам пошли!
Со всех дворов потянулись, в толпу сбились около избы, куда холерные студенты пошли. Тревога по всем избам побежала, словно неприятель вошел… Беготня, перекличка улицы с избами через окошечки.
Когда к избе Ваниных осмотр подходил, у ворот - бабья сходка. Как злые, спущенные с цепи собаки, встретили бабы врагов своих. В бабьем настроении было столько воинственности, что Егорушка со спутниками не решились сразу идти во двор и в избу, а вступили в мирные переговоры.
- Уходите от греха с Богом! - визжала самая злющая баба, с вилами в руке.
- В этой избе больной мальчик есть. Посмотреть надо.
- Нечего вам тут смотреть!
Подтянулись мужики. После долгих препирательств между бабами и стариками такое решение вышло: всех не пускать, мальчонку не отдавать, а пусть один, главный из них, зайдет в избу и поглядит больного мальчика, а потом лекарства пришлет.
Егорушка под конвоем баб вошел в избу, и испуганный плач зазвенел там и вылетел в окошко на улицу. Больной мальчик испугался Егорушки в белом халате, точно дьявола увидал. Егорушка погладил его по белобрысой головенке, успокоил ласковыми словами и сам успокоился: никаких признаков холеры не было.
Егорушка дал мальчику конфетку.
- Не ешь, Минька!
- Брось, брось! - закричали в несколько голосов бабы.
- Ну вот… Ничего опасного нет. Лихорадка. Видно, воды из ручья напился…
Бабы заслонили стеной больного. Егорушка кивнул головой и пошел из избы:
- Пусть ко мне кто-нибудь придет - хины дам!
- Не надо нам ваших лекарствий! И так поправится, без вас…
- Сам пей их, а холера тебя заберет…
- Их она не смеет…
Смущенные и растерянные под перекрестным огнем насмешек, уходили Егорушка и санитары от избы Ваниных. Злобно торжествовала злая баба с вилами:
- Надел седло на нос, так думаешь, испугаемся? А вот это видал?
Злая баба сделала неприличный жест, и вся улица загоготала дружным хохотом.
- Вот этак-то с ними лучше… Ай да бабы! - кричали мужики.
Эта бабья победа явилась причиной крутого перелома в мужицкой психике: утратили страх и почувствовали свою силу и волю. Нужен был только толчок, чтобы эта воля могла найти воплощение. Таким толчком явилось случайное совпадение: больной мальчик в избе Ваниных поправился, а в это же время в бараке умер мальчик одних лет с выздоровевшим. Мать умершего мальчика, как полоумная, бегала по улице, кричала: "Уморили моего касатика, золотого ненаглядного сынка Степушку!" - причитала и грозила кулаком по направлению барака. Выбегали со дворов бабы, сползались мужики и парни. Шумная толпа, как снежный ком, лепилась и росла около несчастной матери. Появилась злющая баба с вилами и двумя-тремя злобными словами потянула за собой толпу к холерному пункту. По пути приставали любопытные, проходящие странники, появился полупьяный Лукашка-лодырь.
- Ослобонить надо всех из барака, которых еще не уморили!
- Вон их всех отсель! Чтобы духу ихняго не было!
Когда толпа с возбужденным криком подошла к бараку, Егорушка понял, что дело плохо. Ужас охватил всю молодежь. Коренев успел-таки запереть входную дверь. Трясущимися руками заряжал схваченный с полочки револьвер.
Женский персонал оказался храбрее: сестры, высунувшись в окно, переговаривались с толпой:
- Отдайте всех, а сами вон от нас!
- Отпирайте дверь, а то не поглядим на запоры!..
Толпа нервилась все более. Лукашка стал бить коленями в дверь. Злая баба тыкала вилами в окно.