Члены семейства Кудышевых олицетворяют различные направления общественно-политической мысли - консервативное дворянство, народничество, экстремизм народовольческого толка, толстовство и различные сектантские уклоны, марксизм. В этом плане знаменательна чириковская ономастика: дворянство действительно уже задается вопросом не "что делать?", а "куда идти?" - и то, как прозвали их родовое имение крестьяне - Никудышевка, - красноречиво заключает в себе горестно-иронический ответ. Каждый из братьев окружен "штатом" единомышленников. И царящие между этими "штатами" постоянные скандалы и столкновения, доходящие порой до ненависти, словно в миниатюре отражают те разрушительные процессы, которые протекали в России в последние десятилетия XIX в. и привели, по убеждению Чирикова, к краху "общего национально-государственного отчего дома". При этом нельзя не заметить, что в романе писатель скорбит о судьбе родины, а не злорадно констатирует справедливость своих наблюдений и прогнозов, в чем пытались уверить его недоброжелатели. Еще раньше он признавался: "Во мне стало просыпаться временно усыпленное социальными утопиями национальное здоровое чувство, этот прирожденный каждому народу инстинкт национально-государственного самосохранения". И когда, будучи уже тяжело больным человеком, Чириков создавал свой последний роман, он прежде всего думал о сохранении величайшего национального образования - России.
Такая авторская позиция обнаруживает еще одно, весьма существенное расхождение с "традиционной" формой семейной хроники, которая подразумевает спокойное изложение событий всезнающим повествователем, что предполагает известную долю объективности. Однако в случае с "Отчим домом" мы постоянно слышим взволнованный голос автора, буквально врывающийся в эпическое повествование со своими оценками, замечаниями, соображениями, характеристиками, пристрастными суждениями. Причем "заинтересованность", если так можно выразиться, Чирикова столь высока, что он не стесняется повторений, дублирования одних и тех же выводов при обличении "придворной камарильи" и политических интриганов, постоянных указаний на безвольность царя, поддающегося влиянию едва ли не каждого приближенного. Вследствие этого некоторые куски романа производят впечатление чисто публицистических включений, что может вызвать недовольство пуристски настроенных читателей и критиков, которые усмотрят в этом недостаток "художественности". На самом деле они формируют пафос этого произведения. Постоянные восклицания-вопрошания "подключают" читателя к потоку авторских размышлений, а свободное обращение Чирикова к просторечью (словечки "снюхались", "наплевать" мелькают то тут, то там) фиксирует в повествовании "мнение народное".
Создается впечатление, что Чириков изменил избранной им позиции не судии, а свидетеля, только запечатлевающего факты (на чем он настаивал ранее), и здесь выступил как прокурор и обвинитель. И хотя он заявлял, что "в мою задачу вовсе не входил суд над современниками, желание выловить из них виноватых", тем не менее писатель счел нужным заключить процитированную фразу признанием: "Я имел намерение показать историческую поруку поколений, в которой нет невиноватых…" (курсив наш. - М.М, А.Н.).
Но если все сословия и идейные течения подвергаются в романе жесткой критике, то сама Россия предстает как кладезь культурных ценностей, которые не могут быть уничтожены никакими историческими катаклизмами. В хронике Чириков обобщил огромный культурный опыт - и интеллигенции, и народа. "Отчий дом" наполнен прямыми и завуалированными цитатами из произведений русских и зарубежных классиков - от Пушкина и Толстого до Боккаччо и Гауптмана (этими знаниями владеют дворяне), отсылками к библейским, апокрифическим и неканоническим текстам, фольклорным сюжетам и образам (а это уже достояние народа), пестрит куплетами из популярных романсов, революционных и народных песен. Чириков явно стремился не только проанализировать условия, в которых протекала общественно-политическая жизнь и складывались умонастроения российского общества второй половины XIX в., предшествовавшие глобальному историческому перелому, но и воссоздать образ России, владевшей всем этим богатством.
Действие романа разворачивается в самых разнообразных точках географического и временного пространства: родовом имении героев, волжских городах Симбирске и Алатыре, в "двух столицах" - Петербурге и Москве, и даже за границей - в Италии, Швейцарии, Финляндии. Читатель получает возможность увидеть молодого Ленина, оказаться на тайной встрече подпольщиков с Надеждой Крупской и даже посетить жилище Максима Горького на Капри! Но автор не ограничивается современностью: пространство романа распахнуто в прошлое и будущее. Взгляд писателя проникает сквозь века и переносит читателя во времена татаро-монгольского нашествия, правления Ивана Грозного и Бориса Годунова, Екатерины II и Александра III, когда, по мнению Чирикова, закладывались основы национального характера.
В поисках универсальной формы, которая смогла бы наиболее полно и точно передать замысел, Чириков включил в "Отчий дом" отрывки из своих прежних публицистических статей и очерков, фрагменты мемуаров, значительный этнографический и исторический материал. В сюжетных перипетиях, системе образов и поэтике "Отчего дома" нельзя не заметить отсылок к предшествующим произведениям Чирикова. То есть писатель действительно предъявил итог всего созданного и продуманного им ранее. Так, образ Григория - дворянина, вернувшегося из ссылки женатым на простой крестьянке, в эпопею Чирикова "проник" из его пьесы "Дом Кочергиных" (1910), в основу которой была положена борьба вокруг наследства, но в пьесе этот конфликт имел еще чисто бытовой характер - о принятии в "наследство" России речи еще не шло. Какие-то линии эпопеи восходят, как уже упоминалось, к автобиографической тетралогии "Жизнь Тарханова". В частности, семейство, где отец был толстовцем, а сын - народовольцем, мечтающим совершить террористический акт, Чириков запечатлел во второй части тетралогии, нарисовав, как в одном жизненном пространстве вынуждены были существовать народники, народовольцы, толстовцы, постепеновцы и к чему это приводило. Тогда же он попытался вглядеться в "Ноев ковчег", который представляла собой русская жизнь на рубеже веков с ее сумятицей, противоречиями во взглядах, партийных программах, дебатами по поводу перспектив устроения жизни. В "Отчем доме" этот "Ноев ковчег" обернется уже, как определит взаимоотношения своих наследников Анна Михайловна Кудышева, подлинным "зверинцем".
Но особенно бросается в глаза сходство "Отчего дома" с романом "Семья", который в некотором роде можно проинтерпретировать как вариацию библейской легенды о возвращении блудного сына. Иными словами, разочарование Тарханова в избранном поприще (писательский труд), отход от общественной деятельности, осознание вечных семейных ценностей как определяющих бытие личности и является обретением заблудшей душой "Дома Отца Моего". Поэтому и возникает в последней части тетралогии перенос акцента с линии Тарханова на жизнь его детей: именно их, а не свои книги и идеи оставляет он после себя. А "Отчий дом", соответственно, стал своеобразным "перевертышем" этой мифологемы.
Блудные дети собираются под отчим кровом, но это не только не приносит счастья и успокоения, а, напротив, приводит к полному уничтожению родительского гнезда. И первым сигналом грядущего разрушения общего дома становится "отселение" младшего из сыновей - толстовца Григория, который начинает под влиянием жены устраивать в своем жилище хлыстовские сборища, а потом и вовсе исчезает, находя успокоение в монашеской обители. Средний - Дмитрий - террорист, приводит в свой дом жандармов и, чтобы не попасть им в руки, кончает с собой. Это, в свою очередь, становится причиной безумия его матери, смерть которой символизирует конец "отчего дома". Остающийся же жить "в родных палестинах", приспособившийся к обстоятельствам старший, Павел Николаевич, уже ничего общего не имеет с корнями: это льстивый политик, готовый раболепно служить новым идеям, сулящим выгоду. Его мечта - не сохранение Общего дома (России), а кресло депутата Государственной думы. Имение же, по сути, переходит в руки человека "со стороны" - то ли жены, то ли вдовы Григория, распутной Ларисы.