Книга пятая
I
Бабушка с Наташей собирались уже выехать из Алатыря в Никудышевку, когда совершенно неожиданно приехал старший внук, Наташин брат, Петр Павлович Кудышев.
Больше двух лет он уже не появлялся в родных палестинах. Он вообще как-то отщепился от родной семьи. Писать ленился, на письма не отвечал и никакого притяжения к отчему дому не обнаруживал…
И вдруг, когда о нем отвыкли и думать, прикатил.
Не узнали его.
Подъехал к крыльцу извозчик: в пролетке - высокий и статный господин в военной форме. Удивленно рассматривает дом, точно не узнает или ищет. Старик Фома Алексеевич увидал это в окно и пошел доложить бабушке:
- Ваше сиятельство! К нам прибыли вроде как офицер.
- Ну, поди встреть! Спроси, что ему угодно. Наташа! К нам кто-то приехал.
Звонок. Тихий разговор с Фомой Алексеичем в передней. Наташа выглянула туда через щелочку приоткрытой двери: не узнала! Какой-то молодой, красивый, в военной форме… Посмотрелась в зеркало, поправила прическу и вышла.
- Вам кого угодно? - смущенно спросила Наташа, краснея под нахальным взглядом молодого офицера.
- Наталию Павловну Пенхержевскую!
- Петя?!
- Ну да! Я!
Наташа даже не поцеловалась с братом, а, радостно смеясь, закричала в дверь:
- Бабуся! Петр… Петя приехал!.. Почему ты в военной форме? Тебя положительно не узнаешь!
Наташа не без смущения поцеловалась с братом. Точно и не брат с сестрой, а просто хорошие знакомые. Как откормленная утка, выплыла бабушка и вытаращила глаза:
- Что такое?!
Бабушка, как мы знаем, недолюбливала этого внука, называвшего ее когда-то и "бегемотом", и "крокодилом". Но тут все было позабыто и прощено. Бабушка даже заплакала от волнения.
Конечно, отъезд был временно отменен по случаю этого исключительного события.
- Вы меня не узнали, а я наш дом не узнал. Что вы, какую-то чучелу гороховую сделали?
- Почему чучелу? - обиженно спросила бабушка.
- Да уж очень дико раскрасили…
- Ты лучше объясни, почему ты в военной форме? - спрашивали бабушка и Наташа, разглядывая военного красавца.
- Тебе очень идет военная форма… Но почему?
- Я бросил университет. Сейчас отбываю воинскую повинность, а затем буду служить царю и отечеству: в военную академию хочу…
Одет франтовато. Все на нем в обтяжку, блестит, скрипит, бренчит. Голова острижена бобриком. Усики стрелками. Позванивают шпоры на лаковых сапогах:
- Я в конной артиллерии…
И бабушка, и Наташа не наглядятся на родовитого красавца с таким румянцем загара на щеках, что лицо кажется сделанным из старой слоновой кости.
- Знаешь, Петя, на кого ты похож?.. На Вронского из "Анны Карениной"!
Петр Павлович приятно ухмыльнулся и подтвердил:
- Представь: то же самое мне говорили уже три девицы… А кстати, Людочка Тыркина замужем, конечно?
- Нет. Почему ты этим интересуешься?
Петр Павлович не ответил. Только встал и, ходя, начал напевать:
Любви все возрасты покорны…
Оборвал и вспомнил об отце с матерью:
- Ну, а что слышно о милых родителях? Папа все революционно воркует?
Дали ему письмо Леночки. Показали фотографии, присланные из Архангельска.
Прочитал письмо и произнес:
- Десять тысяч тяпнули! Это недурственно!..
Бабушка с Наташей не догадались, что это восклицание Петра Павловича относилось к тому месту письма, где сообщалось о продаже портрета одного из предков, а может быть, не придали этому никакого значения, между тем в тоне восклицания весьма явственно слышалась и зависть, и рождение внезапного озарения:
- Это не-дур-ственно…
В тот же вечер потащил Наташу к Тыркиным. Там появление военного красавца произвело потрясающее впечатление. Когда-то Людочка была влюблена в Петра Павловича, да и он как будто бы таял от ее прелестей. Эти прелести теперь были в полном расцвете. Не то кустодиевская купчиха, не то малявинская баба!.. Оба с восхищенным изумлением поглядывали друг на друга, Людочка вспыхивала зарницами, и пышная грудь ее напоминала землетрясение…
Да и немудрено: конный артиллерист прямо простреливал бедную Людочку своими упорными взглядами в одну, а вернее сказать - в две точки, отчего Людочка испытывала такое чувство, словно качалась на качелях, и даже покрывалась сыростью от трепетной взволнованности. Налицо имелись все признаки "роковой встречи"…
Что касается купца Тыркина и его законной супруги, Степаниды Герасимовны, так сразу было видно, что с их стороны никаких препятствий не имеется, а совсем напротив.
- Вот вы, Наталья Павловна, свое счастье в жизни нашли, а наша Людочка все еще ищет…
- Ну, уж это оставьте, пожалуйста! Ничего я не ищу. И счастье не ищут. Оно само приходит…
И тут томный взор на гостя… А тот вполне согласен и кивает головой.
- Именно само приходит! Бывают удивительные случаи в жизни… Принеси-ка, мать, винца французского!.. Мы по случаю встречи с Петром Павлычем выпьем! Да там никак и финь-шампань есть… Тоже прихвати! Так, так… Так хочешь царю и отечеству послужить? Одобряю. Ты из себя очень видный, представительный - тебе бы в гусары или в какую кавалергардию определиться…
- Там денег надо много…
- Ну, что деньги? Деньги - дело наживное… Женишься, в приданое получишь…
Людочка сердится на прямодушного отца: невоспитанный человек, так грубо бросает свои намеки, что стыдно делается.
- У вас всё деньги! Сперва надо полюбить, встретить такую душу, а есть у нее деньги или нет, - в настоящей любви не имеет никакого значения…
А гость напевает:
Любовь - это сон упоительный…
Людочка была побеждена вторично и молниеносно. Она была в восторге от предложения Наташи поехать всем вместе в Никудышевку и вспомнить былое милое время, когда… и т. д.
Есть русская пословица: яблочко от яблони недалеко падает. Вот уж нельзя было сказать этого относительно Петра Павловича. Уж как, бывало, отец старался воспитать сынка в гражданском духе, по своему образу и подобию! Но не только не добился желанного, а совсем напротив: сотворил собственного отрицателя. Петр Павлович в гражданском отношении был полной противоположностью родителю. Всякие "передовые идеи" своего отца Петр делал мишенью своего остроумия, своего дядю Дмитрия Николаевича называл "Дон Кихотом никудышевским", а Григория Николаевича - "во Христе юродствующим". Очень неглупый, начитанный, остроумный, от природы талантливый человек, он дерзко разбивал все кумиры передовой интеллигенции, но сам никакого кумира не имел. Никаких обязанностей! Ни перед кем: ни перед Богом, ни перед отечеством, ни даже перед своей совестью. "Жизнь для жизни нам дана", и никаких рассуждений. Ни к чему вся эта глупая философия. В конце концов, человек - раб желудка и полового инстинкта. Никакой свободной воли не существует. Ты - просто усовершенствованная обезьяна среди обезьян же, именуемых в зоологии "homo sapiens"… Конечно, тут еще нет никакого равенства, ибо и обезьянье царство отличается большим разнообразием внешних форм и достижений в разных качествах и способностях. Бог - красивая выдумка. Дураки пусть верят, это выгоднее умным. Совесть - дело условное: это просто известный кодекс приличий, обязательных для твоего общества, и все, признавая этот кодекс лицемерно, стараются обойти его сторонкой в собственных интересах. Дураки пускай поступают по совести - это выгоднее умным.
Из Петра Павловича вышел человек с опустошенной душой, моральный и социальный нигилист, эгоист высшей пробы, стремящийся к одному: урвать из лап жизни как можно больше всяких личных благ и наслаждений. У Петра Павловича было много всяких талантов: не зная нот, отлично играл по слуху на рояле, пел целые арии из опер по памяти, пописывал недурные стишки и даже изредка печатал их в различных иллюстрированных журнальчиках, очень недурно играл в любительских спектаклях, выступая в ролях первых любовников и благородных героев, божественно танцевал. Но у него не было ничего особенно любимого, что он предпочитал бы всему другому… Не увлекался ничем, кроме женщин. Женщина, в конце концов, и была основной причиной всех побуждений этого нигилиста…
Был он похож на актера, который способен на самые разнообразные роли. Никогда он не был прямым и искренним, всегда надевал на лицо маску, наиболее подходящую для данного момента, и играл более или менее успешно задуманную роль, вводя в заблуждение окружающих. Он ухитрялся всем нравиться, а о женщинах и говорить нечего…