Генерал был смущен и даже как будто печален. Павел Николаевич встретил его холодновато, а кроме того - очутился, так сказать, один на один с побежденными врагами: он застал Павла Николаевича в обществе друзей.
- Ну, Павел Николаевич… Хотя мы с вами как бы на двух противоположных полюсах…
- От Архангельска Северный полюс далеко еще… - пошутил Павел Николаевич и рассмешил друзей, а генерала смутил еще более.
- Я о полюсах - в смысле наших политических взглядов… Но мы прежде всего - родственники, потом - коренные симбирцы и, наконец, люди…
Павел Николаевич опять перебил генерала:
- Почему - "наконец, люди"? По-моему, вашу формулу надо перевернуть вверх ногами: сперва - люди, потом - симбирцы и, наконец, - родственники…
- Теперь - все вверх ногами! - отшутился генерал и засмеялся вместе со всеми прочими гостями. - А впрочем, и так согласен: люди!.. И потому по-человечески я совершенно искренно опечален постигшим вас несчастьем и написал уже в Петербург, где у меня сейчас имеются кое-какие связи, о возможном смягчении приговора…
Павел Николаевич даже вздрогнул.
- Ваше превосходительство! Я вас об этом не просил и в покровительстве ваших столичных приятелей совершенно не нуждаюсь… Если им благоугодно считать мою работу на пользу родины и народа - государственным преступлением, то и я вправе считать их деятельность государственным преступлением. От этих государственных преступников, заодно с которыми работаете и вы, ваше превосходительство, я не приму никакой милости! И вы не имели никакого права без моего согласия…
- Я имел нравственное право поступить так, если не лично для вас, то для своей дочери и… вашей матушки, которая меня просила…
- Ах, папочка! - весело воскликнула Леночка, заглядывая в дверь кабинета.
Генерал воспользовался этим моментом и сбежал из вражеского стана.
- Вот, господа, положение! Поистине, "услужливый дурак опаснее врага"! - произнес взволнованный и оскорбленный Павел Николаевич.
Ходил по кабинету при молчаливом сочувствии друзей и размышлял вслух:
- И никак от этого столбового дворянского хвоста не отделаешься! Думал, что покончено с этим хвостом, - отрубили! Так нет, тянется… А потом начнут болтать, что я сам просил помилования! Эх!.. Хорошо, что все это произошло при свидетелях…
Конечно, все происшедшее в кабинете моментально сделалось известным в городке, и эта свеженькая сенсация еще более возвеличила популярность местного героя.
Уже сорганизовался комитет по прощальному чествованию Павла Николаевича, и запись желающих принять участие в прощальном обеде и в расходах на подарок от друзей, знакомых и почитателей росла буквально по часам. Городской голова Тыркин и симбирский купец Ананькин внесли по 500 рублей, общая сумма взносов уже приближалась к двум тысячам и все еще нарастала…
Оно и понятно. Обывательское гражданское мужество, неспособное на большую личную жертву подвига, направлялось всегда по руслу личной безопасности: отслужить панихиду, почествовать назло начальству обедом, устроить проводы на вокзале…
Суматоха в городке необычайная. И мужчины, и дамы в возбужденном состоянии. Споры, ссоры, недоразумения. Как и где чествовать? Кто будет говорить речи и в каком порядке? В каких границах допустим в этих речах политический характер? Какой подарок: альбом с собственными фотографиями, золотой жетон или портсигар? Где достать лавры для венка? Кто из женщин поднесет букет жене героя, и кто прочитает в ее честь отрывок из "Русских женщин" Некрасова? Насколько тактично спеть хором "Дубинушку"?.. Сотня вопросов, требующих быстрого разрешения.
Уже сто двадцать четыре человека записались. Помимо общего подарка сооружаются подарки от разных групп интеллигенции. Одним словом, опять событие государственной важности…
И все бы это ничего, но вот какое непредусмотренное и неразрешимое происшествие встало на пути чествования: комитет по устройству чествования неожиданно получил письмецо от жандармского ротмистра с просьбой записать его в число участников обеда!
Как быть? Возможно ли?
Ваня Ананькин, непременный участник на свадьбах, похоронах, обедах и пикниках, после совещания с Павлом Николаевичем заявил комитету, что если на обеде будет присутствовать жандарм, то он предпочитает не обедать. То же самое заявили очень многие из подписавшихся.
Безвыходное положение!
Хочешь не хочешь, а подавай гражданское мужество более высокого сорта!
Не принять заявленной записи ротмистра - это значит подтвердить свою политическую неблагонадежность и сделаться личным врагом весьма могущественного представителя власти.
Комитет раскололся. Принципиально все находили участие ротмистра равносильным издевательству над общественным мнением, но в какой форме отказать? Отказать, чтобы никакой политики незаметно было? Как ни ворочали мозгами - ничего не придумаешь. Прямо хоть отменяй всю музыку!..
В самую критическую минуту, когда вся затея была готова развалиться от мины, заложенной жандармским ротмистром, подвыпивший Ваня разрешил единым духом политическую проблему:
- Очень просто! Обедов никаких не будет, отменим, о чем в клубе выставим объявление. Так и так, за отказом Павла Николаевича от официального чествования и т. д. А я устраиваю прогулку на своем пароходе и приглашаю кого хочу! Я не обязан приглашать по чинам и званиям… Пускай на меня озлится: мне ни тепло, ни холодно. Я живу в Симбирске и уж если тамошнего губернатора и жандармского полковника не приглашаю, так вашему ротмистру и обидеться не полагается! Даю пароход в полное распоряжение и печатаю и рассылаю пригласительные карточки. А все остальное на своем месте: как было.
Эта гениальная изобретательность Вани была встречена восторженно, и ротмистр получил очень любезное письмо:
Польщенный Вашим любезным вниманием, Комитет, к сожалению, должен Вам сообщить, что Павел Николаевич Кудышев от общественного чествования отказался. Вследствие изложенного имеем честь препроводить при сем Ваш взнос в сумме трех рублей. Комитет.
(Подписи - неразборчиво).
Телеграмма в Симбирск - и через два дня пароход "Стрела", разукрашенный зеленью и флагами, стоял уже на якоре у пароходных пристаней, а Ваня Ананькин щеголял по городу в капитанской форме своего изобретения.
На стенах клуба появилось объявление об отмене торжественного обеда, и записавшиеся на него приглашались получить обратно свои взносы. Конечно, исправник и ротмистр быстро пронюхали эту хитрую проделку, изобретенную Ваней Ананькиным, но никакой новой мины придумать не сумели.
Впрочем, Ваню все-таки они укусили. Как-то он забежал в клуб пообедать и наткнулся на исправника с ротмистром.
- Мое почтение! Скажите, пожалуйста, что это на вас за форма и кем она вам присвоена?
- Обыкновенная… Волжские капитаны носят…
- Носят бывшие чиновники и офицеры Морского ведомства, и то совершенно не такую, какую изволили вы изобрести. Вы, конечно, большой изобретатель, но в данном случае это - самозванство… Потрудитесь снять!
Ваня сострил:
- Затрудняюсь… Я в общественном месте, где без брюк и пиджака как-то не принято…
Исправник послал за надзирателем и приказал ему составить протокол о незаконном ношении неприсвоенной формы.
- Я окончил Нижегородское речное училище и потому имею право носить форму.
- Я отлично знаю эту форму. Она весьма скромна, а вы вообразили себя адмиралом, нацепили себе какие-то погоны со звездами, золото на рукавах и даже белые штаны…
- Прошу записать, что я пребываю в обыкновенных летних белых брюках!
Составили протокол и дали подписать его Ване. Ваня прочитал и сделал огромнейшую оговорку, прочитав которую исправник заметил ротмистру:
- За эту оговорку можно посадить на скамью обвиняемых уже по другому делу: тут оскорбительное вышучивание властей и законов…
Весь город хохотал, когда узнал, как Ване Ананькину предложили в клубе снять штаны, на что он не согласился. Это происшествие так раскрасили в передаче друг другу, что и Ваня временно сделался героем!
- Скорее вон из этой дыры! - говорил Павел Николаевич, укладывая дорожные чемоданы.
Он уговорил Леночку принять предложение Вани: поехать на пароходе до Нижнего и оттуда - прямо в Архангельск через Москву.
Ваня накануне погрузил все вещи Кудышевых на свой пароход, и никто не знал, что они уже не вернутся в Алатырь…
День отъезда их был последним значительным событием в городке. Казалось, что снялся с места и поехал весь культурный Алатырь. На пристани творилось небывалое. Огромнейшая толпа народа шумела около пристаней, привлеченная разукрашенным пароходом, оркестром музыки на его балконе и вереницами нарядных барынь под разноцветными зонтиками, с букетами цветов, венками и китайскими фонариками для задуманной иллюминации…
Когда Павел Николаевич с женой и мальчиком Женькой подъехали в щегольском экипаже (дал Тыркин) к пароходу, грянула музыка, взвился флаг на мачте, с парохода понеслось "ура"…