- Сейчас мне сказали, что тебя - в Сибирь… на каторгу!..
- Погоди… Сядь и не волнуйся! Ничего страшного нет…
- Значит, правда?
- И не в Сибирь, и не в каторгу, и не в тюрьму…
Леночка поняла одно: старается успокоить, но - правда…
И она, кинувшись на грудь Малявочки, обхватила его шею руками и разразилась неутешным рыданием…
- Ну, полно, полно, перестань!.. - ворковал Павел Николаевич веселым, полным мужества и спокойствия баском. - Ну, ну! Ты все еще птичка Божия…
Посадил на диван, отпоил холодной водой и начал наскоро зашивать нанесенную кем-то на базаре душевную рану жены своей:
- И какой дурак так напугал мою птичку? Во-первых - не в Сибирь и не в каторгу, а просто в Архангельск, губернский город Архангельск. И всего на два года. (Павел Николаевич год убавил.) Это временная почетная ссылка. Я буду там жить на свободе, как живут все остальные жители… Архангельск - большой прекрасный город, в десять раз лучше, красивее и культурнее нашего Алатыря! Между прочим, там памятник "архангельскому мужику" Ломоносову…
- Там на собаках, кажется, ездят? - тихо спросила Леночка, отирая платком слезы.
- И на оленях, и на собаках, но никто не возбраняет ездить и на лошадях. В городе много извозчиков, а на собаках и оленях путешествуют только самоеды и научные экспедиции… Город стоит на огромной реке, вроде Волги, на Северной Двине… Кстати - там бывают великолепные северные сияния! Там избранное интеллигентное общество, не чета Алатырю. Там, можно сказать, - сливки интеллигенции…
- Какие сливки?
- Да ссыльные. Много почтенных общественных, работников, публицистов, писателей, людей науки… И наших земцев много! Туда и воронежских земцев - Бунакова, Мартынова, выслали, тверичан некоторых… Знаешь, туда же отправили и нашего Елевферия Митрофановича Крестовоздвиженского! Там вообще мы найдем немало знакомых…
- Туда же? - улыбаясь сквозь слезки, радостно спросила Леночка.
- Откровенно говоря, я готов благодарить Плеве за эту интереснейшую командировку! Сперва я поеду один, найму хорошую квартиру, вообще устроюсь, а потом вы все приедете. Я давно мечтал вылезти из нашего болота, отдохнуть и попутешествовать…
Вообще выходило так, что Леночке оставалось не плакать, а радоваться. И она повеселела. Беспокоил ее только денежный вопрос, но и тут они, посоветовавшись, нашли выход: у бабушки - Леночка это знает! - припрятано было двенадцать тысяч. На свадьбу Наташи ушло всего три тысячи, значит - девять осталось. У Леночки есть фамильные бриллианты, даны были в приданое…
- И потом эти матушкины предки… Три портрета писаны знаменитым художником Левицким, - ведь это мертвый капитал! - вспомнил вдруг Павел Николаевич. - Ведь это верных тысяч… ну, пятнадцать - двадцать тысяч! Кому нужны эти предки?!
- Ты поговори с матерью… Ведь я не менее пятнадцати лет батрачил на всех в имении! Наконец, я надеюсь, что найду работу и в Архангельске… Важно иметь сейчас хотя бы тысячи три, чтобы мне поехать и устроиться…
Тут Леночка улыбнулась, прижалась к мужу кошечкой и призналась, что у нее самой припрятано пять тысяч двести!
- Вот ты меня все бранил, говорил, что это - мещанство, а теперь…
- Ну, а теперь поцелую!
После ужина Леночка отправилась наверх к бабушке, чтобы рассказать ей обо всем, что случилось, и выпросить "предков" из отчего дома…
Заряженная оптимизмом Павла Николаевича, Леночка говорила с бабушкой таким тоном, что та рассердилась:
- Чему ж ты сдуру обрадовалась-то?
- Там нам будет лучше даже, чем в Алатыре! Весной и мы переедем…
- Нет. Меня избавьте от этого удовольствия. Никогда ни в тюрьмах, ни в каторгах, ни в ссылках еще не бывала, этой чести не удостаивалась! Пусть уж сынки эту царскую службу и отбывают. С меня и этого достаточно, Ленушка… Мне бы только в мире и покаянии скончаться Бог привел…
Леночка незаметно перешла на нужду в деньгах и на ликвидацию "предков".
Бабушка сперва рассердилась и расплакалась:
- Эх, детки! Отца родного готовы продать…
Потом смирилась: есть там один портрет дальнего предка, по каким-то воспоминаниям родовым, непутевого, безбожного человека, который из православной веры в раскол ушел… Его, пожалуй, и не жалко отдать бабушке. Только чего он стоит?.. Его отдам, а других, пока жива, не могу. Вот помру - тогда все равно уж…
Поохала, покряхтела бабушка, порылась в какой-то рухляди, отвернувшись лицом к стене, и дала Леночке что-то завернутое в шелковую тряпочку:
- На вот тебе… Тут пять тысяч… Умрешь, ничего с собой не возьмешь…
Леночка вздрогнула от радости и стала нацеловывать бабушку…
- Поедем, бабушка, с нами!
- Нет, не проси… Хочу в родную землю лечь…
- Ну что вы, бабушка, такое говорите… Успеете еще… поживете еще…
Поздно вернулась Леночка на супружеское ложе. Павел Николаевич уже улегся и читал "Русские ведомости", в которых было напечатано иносказательно о разгроме земцев. Приводился список "временно переезжающих на жительство" в город Архангельск общественных деятелей. В этом списке значилось и его имя. Это внесло в душу его некоторую удовлетворенность своей личностью, а тут еще улыбающаяся Леночка, полная радостной тайны.
- Ну, как дела, птичка?
Леночка наскоро сбросила халатик и нырнула под одеяло. Все прекрасно! Сама ехать не хочет, но вот… дала пять тысяч… и разрешила взять один портрет… Знаешь, с левого края!
- Это же лучший портрет Левицкого!
- Вот видишь: у меня пять тысяч двести да эти пять тысяч! Да, наверное, и Наташа пришлет. У них денег много…
Так все прекрасно, что Леночка перекрестилась и обняла горячими руками своего героя Малявочку…
XIV
Бабушкин дом в городке Алатыре на целую неделю сделался центром внимания, удивления, восхищения и умиления всех жителей обоего пола, от интеллигента с высшим образованием до малограмотного лавочника…
В этом доме - герой, павший в борьбе с неправдой, пострадавший за высокие идеалы, за любовь к народу, за свои смелые суждения, вообще за что-то такое, достойное восхваления, чего благополучный житель в себе не чувствовал, но что, хотя и втайне, продолжал считать в числе высоких добродетелей…
Неизвестно, что чувствовали местные власти высшего сорта, но вот как потихоньку друг с другом говорили городской будочник со сторожем земской больницы:
- Кого это к вам в больницу привезли ночью?
- Из имения нашего предводителя, генерала… На охране у него человек был мухамеданского исповедания… Жид не жид, цыган не цыган, а пес его знает. Не русский он. Вилами ему крестьяне брюхо пропороли. Операцию будут делать…
- Это за что же его вилами-то?
- Очень, сказывают, народ забижал… Жаловались на его туда-сюда, а ничего не вышло… За генералом служит, ничего не поделаешь с ним…
Вот тут разговор и перешел на злобу дня:
- Попробуй теперь - заступись за простой народ, за правду-то, - так если тебя с места сгонят, с должности то есть, - скажи: слава Богу! А то и хуже случается. Вон у нас председателем-то земским - Павел-то Миколаич! Не токмо что с места прочь, а на поселение определили и, сказывают, в такие места, где ночь половину года тянется. Вот ты и подумай, как в такой темноте жить человеку? А за что его?
Тут сторож оглядывался и полушепотом объяснял:
- За народ заступился… Жалобу, значит, царю подал, чтобы крестьянам землю дали…
- Куда! Разя допустят, чтобы жалоба такая до царя дошла?! - тихо, оглядываясь по сторонам, говорил будочник. - Жалко барина-то, Павла Николаевича. Завсегда ласковый со всеми был. На чай меньше целкового не давал…
- Да уж такой человек, что и днем с огнем не сыщешь! Сколько лет хорош был, а как за народ заступился - марш с места на край света, где, сказывают, всякие дикие звери и народы… полгода спят, а другие пол года в шкурах сидят и собак жрут… Вот как с такими людьми-то, как наш председатель земский!..
Удивительнее всего было геройство самого жителя. В былые времена он по трусости и мимо бабушкиного дома перестал бы ходить, чтобы на себя подозрение в сочувствии преступнику со стороны властей не навлечь, а теперь среди белого дня ползут и едут к бабушкиному дому, чтобы выказать свое внимание и тем засвидетельствовать свою солидарность! И купцы, и водяные и железнодорожные инженеры, и техники, и учителя прогимназии и уездного училища, и земские врачи, и служащие земской и городской управы, и даже гимназисты с гимназистками…
Даже и отец Варсонофий побывал, не говоря о генерале Замураеве, который, как отец Леночки и друг бабушки, должен был высказать свое соболезнование по случаю постигшего их несчастья.