Прежде всего, надо было удостовериться: вымышлены имена и прозвища подписавших каракулями уполномоченных от общества или такие крестьяне существуют в действительности. Расследование этого вопроса генерал поручил своему сыну, земскому начальнику. Оказалось, что жалоба не придумана, а подана выборными и подписи принадлежат установленным мужикам, проживающим в Замураевке и хорошо известным самому генералу. Хотя Николай Владимирович Замураев только погрозил набить морды и постращал тюрьмой и высылкой в Сибирь на поселение, но для всех мужиков стало ясно, что царский комитет стакнулся с помещиками, выдал их жалобу замураевским господам и правды тут опять не добиться… Кому морду набьют, кого под арест, кого выпорют, а до суда не допустят, хода этой жалобе не дадут…
Ход жалобе дали, но совсем не тот, которого добивались мужики…
Генерал лично передал ее исправнику как вещественное доказательство, что у них в уезде работают агитаторы. Исправник поручил становому приставу произвести строгое дознание и установить личность подстрекателя. В Замураевку приехал становой с двумя урядниками, остановился на "въезжей избе", вызвал волостного старшину и сельского старосту и, давши им нагоняй и настращавши преданием суду, начал следствие. Привели подписавших жалобу двух выборных, Пахома Еремина и Евдокима Быкова, почтенных бородатых мужиков с апостольскими лицами.
- Вы жалобу подали?
- Обчество. А мы, стало быть, выборные…
- Ваши подписи?
- Так точно.
- Кто вас научил подать эту жалобу?
- Кому нас учить? Некому. Сами. Миром порешили.
- А кто написал жалобу?
Выборные помолчали, переглянулись, потом Пахом Еремин переспросил:
- Кто писал?
- Ну да! Я тебя русским языком спрашиваю: кто писал вам жалобу?
Не выдали Моисея Абрамовича и стали объяснять, как научил он: написал человек один, а кто - неизвестно. В трактире было. Спросили: можешь нам жалобу написать? Ну, он допрос снял и написал…
- Как же он писал? Рукой?
- Да ведь как люди пишут? Знамо, рукой, а не ногой…
- Вот тут и попались! Не рукой написано, а на машине. Признавайтесь, кто и где писал жалобу!
Повторяют одно и то же: в Симбирске, в трактире, а кто - неизвестно им…
- Сознаться не желаете?
Молчат.
- Взять под арест!
Стариков повели в арестантскую камеру при волостном правлении. Окружавшая "въезжую избу" толпа мужиков глухо заворчала, послышались выкрики:
- Тогда уж всех арестуйте! Весь мир! Мы все жалобу подали!
Урядники разогнали толпу.
К вечеру старшина со старостой собрали мирской суд, на котором становой выступил с увещанием - открыть имя подстрекателя.
- Все по круговой поруке ответите за укрывательство смущающих вас преступников!
Становой стал разъяснять, по приказанию циркуляра, вредоносность агитаторов и лживость их учения:
- Они вас натравливают на бар, помещиков, врут, что все люди равны! Никакого такого равенства на свете не может быть! Всякому свое место Господь Бог указал: и барину, и крестьянину, и мещанину, и дворянину! Как нельзя без мужика, так нельзя и без барина. Барин - голова, а мужик - руки, ноги. Как голова без рук-ног, так и руки-ноги без головы ничего не стоят! Тоже вот и без купца нельзя. Вам земский начальник читал, что сказал государь крестьянским депутатам?
Становой еще раз прочитал опубликованную в особом циркуляре речь царя на Курских маневрах…
Слушали и молчали, потупясь в землю. Потом стали просить выпустить на волю арестованных выборных. Одного говоруна еще арестовали и увели в арестантскую. Толпа снова загудела ропотом. Ее снова разогнали урядники.
Становой уехал, а ночью толпа разбила дверь арестантской и освободила Пахома Еремина и Евдокима Быкова.
Делом заинтересовался жандармский ротмистр и со свойственной ему опытностью очень быстро установил, что жалоба написана на одной из пишущих машинок земской управы. Жандармский ротмистр арестовал секретаря земской управы, знакомого нам Елевферия Митрофановича Крестовоздвиженского и произвел обыск на его квартире.
Арест секретаря земской управы был крайне неприятен Павлу Николаевичу как председателю управы: это давало повод врагам бороться с земским самоуправлением, подкрепляя свои нападки арестом Крестовоздвиженского, посаженного когда-то на это место самим председателем.
И вот получилось новое "дело о сопротивлении властям при исполнении служебных обязанностей и о насильственном освобождении арестованных преступников". Двадцать пять обвиняемых: четырнадцать мужиков и одиннадцать баб.
Так власти в угоду "опоре трона" делали из мухи слона и помогали революционерам возбуждать бунты и волнения в народе.
Попытка же жандармских властей устроить из мухи еще одного слона и превратить земскую управу в тайный очаг революции - не удалась. Тут все держалось на ниточке. Этой ниточкой, на которой держалось все обвинение, была предательская буковка в шрифте пишущей машинки: буква "щ". У этой буковки стерся или просто отвалился хвостик. В тексте жалобы мужиков было слово "раскрепощение", и в нем буква "щ" оказалась тоже без хвостика. Так как машинка эта стояла в кабинете секретаря Крестовоздвиженского, в прошлом которого имелись политические грешки, а барышня Пупыркина, работавшая на этой машинке, устроенная на службу в управе по протекции самого жандармского ротмистра, была вне всяких подозрений, то - совершенно естественно - подозрение пало на самого секретаря, который и был арестован.
Барышня Пупыркина в разговоре с сослуживцами разболтала эту улику преждевременно, когда машинка не была еще конфискована как вещественное доказательство. Это и спасло невинно пострадавшего секретаря. Сослуживцы его перехитрили жандармского ротмистра: дежурный по канцелярии, выбрав момент полного уединения, сбил осторожненько еще один хвостик: у буквы "ц". Машинка была изъята уже без двух хвостиков, и это было установлено экспертизой сличения текста жалобы с текстом, напечатанным на машинке. Не будь другой бесхвостой буковки, секретарь не миновал бы тюрьмы и ссылки в Сибирь лет на пять. Теперь он отделался административной высылкой на два года в Архангельск… Однако не будем забегать вперед…
Новый симбирский губернатор, так гордившийся спокойствием во вверенной ему губернии, узнав о событиях в Замураевке и в алатырском земстве, вызвал к себе предводителя дворянства и председателя земской управы.
После беседы с обоими губернатор явно стал на сторону Павла Николаевича:
- Народ как дети: легко возбуждается, а мы сами этих детей дразним… Надо было эту бумажонку просто изорвать, и никакого сопротивления властям не было бы.
Губернатор лично приезжал в Замураевку и говорил с народом. Мужики и бабы, родственники преступников, бросались на колени, умоляли простить арестованных, плакали, жаловались на то, что работать по хозяйству некому. Новый губернатор еще не успел закалить свое сердце долгом службы и разжалобился. Простил бы этих детей, которые то буянят, то смиренно стоят на коленях и плачут. Но уже не мог: было поздно. Это рождало в нем досаду на нетактичность генерала Замураева. Сделавшаяся ему известной история с двумя бесхвостыми буквами на земской машинке, напротив, расположила к умному Павлу Николаевичу, и губернатор был с ним чрезвычайно любезен, чем, конечно, Павел Николаевич и поспешил воспользоваться, когда зашел вопрос о задачах "Особого совещания" и работах местных комитетов.
Ах, если бы губернатор знал, что дни и часы "комитетов" уже сочтены и рука возмездия готовится опустить меч свой на главы всех мечтателей о конституции и непрошеных помощников правительству в разрешении государственных вопросов!