XIII
Тихо плывет теплая летняя ночь с таинственными шорохами и вздохами, с далеким звездным сверканием, дышит ароматами пьянящими, и дьявол греха сладостного летает на крыльях ветерка над Никудышевкой…
Полетал над бабушкиным штатом, и заскрипели предательские ступени под ногами крадущегося Петра. Не спится ему от мыслей блудных, и нет сил противиться дьяволу. Тихо вышел во двор: как вор, оглядываясь и прислушиваясь, подошел к каретнику, где спали девки-работницы, и покашлял.
Кашлянула там и Лушка: слышу, дескать, не разбуди других. Выкралась из каретника:
- Приходи, Луша, в парк. Я там подожду…
Поломалась: боюсь, страшно ночью-то там. На Алёнкином пруду вчерась голую девку видели, волосы расчесывает. А когда молодой барин начал сердиться и громко говорить, испугалась, что в каретнике девки проснутся и засмеют. Махнула рукой:
- Иди, молчи уж… Приду сейчас…
Полетал дьявол греха сладкого и над хутором божественным, заглянул в окошечко, в щелку зановесочек: там тайное происходит. Григорий и Петр Трофимович с акушеркой спорят. Акушерка говорит, что "любовь к нам явилась облитой кровью, с креста, на котором Христос был распят", а потому можно и царей, и министров убивать. А тайный гость Вронч собирается какие-то книжечки прятать и с Ларисой шепчется.
- Всего лучше на острове, на Алёнкином пруду, спрятать: там беседка развалившаяся есть, так под камнями. Люди туда не ходят, боятся, да без лодки и увязнуть можно, а я переход знаю: не выше колен, и там у нас старые книги спрятаны.
Горячится акушерка:
- Если ты увидишь, Петр Трофимович, что на твоих глазах разбойник человека убивает, а ты можешь предупредить это, потому что у тебя топор. Убьешь разбойника?
Хитровато улыбнулся Петр Трофимович:
- А я тебя тоже спрошу: а ну как тот - тоже разбойник, да еще пострашнее?.. Добро али зло сделаешь своей защитой?
Ввязался Григорий, и пошла старая мельница работать.
- Теперь на всю ночку это… - шепнула Лариса и жалобно посмотрела в глаза гостю: уедет завтра.
- Может, еще три-то денька прогостите, а потом все на пароходе поедем. До Макарьевского монастыря попутчиками будем, а там мы на Светлое озеро, а вы - по своим делам…
- Уж не знаю, как…
- Поди, еще к нам когда заглянете?
Встретились глазами, и оба смутились. Опустила глаза Лариса:
- Приготовили? Так я пойду и схороню. Будьте спокойны. А кто приедет с вашей запиской, тому и выдам. Только ночка-то темная больно…
Я с вами пойду. Надо мне место знать, на случай.
- Что ж, пойдем вместе… И лучше оно: одной-то страшно.
Захватил Вронч тючок, в клеенку запакованный, и они нырнули в темноту сеней…
А дьявол только и ждал этого: заставил в темноте друг дружку нечаянно в двери прижать. Подошли к забору, где тайный пролаз, и опять то же случилось. Очутились в парке старом: совсем темно, деревья шепчутся, кусты в человека превращаются…
- И откуда этот страх наш, бабий? Никого, кроме Бога, не боюсь, а в темноте душа дрожит, пугается…
Гость тронул кнопку фонарика, скользнул ярким светом по лицу Ларисы. На мгновение сверкнули лукавые глаза, брови, губы, и снова все исчезло, потому что Лариса отшатнулась и прошептала:
- Не надо свету-то! Чужой глаз приманим. Тут дорожка мне хорошо известна, а вот зарослями пойдем, там можно и в пруд попасть. Что-то лягушки начали верещать: дождь, видно, будет.
Примолкла. Свернули в сиреневые заросли. Все шло благополучно, и вдруг Лариса шарахнулась в сторону и прошептала:
- С нами крестная сила!
Вронч брызнул в темноту ярким светом фонарика и вырвал из темноты фигуру Петра. Вдали отчетливо слышался топот убегавших босых ног.
Вронч моментально потушил фонарик. Они остановились переждать в гущине сиреневой. Лариса взволновалась и смущенно объясняет:
- В садах ягода поспела… Девки дворовые лакомятся… Ежели нас увидали, нехорошее подумают. Положим, это для меня важности не составляет. Думай что хочешь! Про меня и так всяку всячину говорят. А вот вам, может, неприятно будет…
- А мне наплевать! Разве Григорию Николаевичу наплетут - вот это будет неприятно нам обоим…
- Ну, этого не бойтесь! Он это безо всякого внимания оставляет. Мы греха в этом не видим, да признаться давно уже в святости живем…
Лариса говорила просто, наивно, без всякой задней мысли. Между тем ее спутник от этой простоты и наивности сразу забеспокоился, ибо почувствовал их как намек и вызов. Фразы Ларисы "наплевать, что подумают", "этого не бойтесь!" и "мы давно с ним в святости живем" подействовали на елейного лицемера и идеологического бабника поощрительно…
- Верно. Греха тут никакого нет, а просто повеление природы. Это мы, горожане, наложили печать пошлости на такие радости жизни. А Бог сказал: будьте, как дети…
Спутник начал рассказывать про секту адамитов, которые жили, как в раю, ходили голыми и любились свободно и бескорыстно…
Но вот без фонарика нельзя уже было обойтись: вступили в самую гущу зарослей. Тропинка вилась под плакучими березами, меж густых кустарников жимолости, бузины и малинника, попадала в высокие камыши. Под ногами трясинник. Синевато-серебристый свет фонарика, вылавливая из темноты замысловатые комбинации растительности, создавал сказочное настроение. Камыши, затрагиваемые путниками, издавали шелковые шорохи, болотце под ногами позванивало: прыгали и лопались пузырики. Взорвался бекас и, вознесясь к небесам, заблеял там в темных облаках, как заблудившийся молочный барашек…
Вронч шел позади, и дерзкая и грешная мысль преследовала его, как надоедливая муха, которую никак не отгонишь. Поскользнулась Лариса, а он этим воспользовался и, поднимая ее с колен, подхватил под руки и привлек, не выпускает… Она и сердится, и смеется:
- Да отцепись же! Что с тобой?
Вырвалась и убежала в темноту. Вронч постоял, огляделся, отдышался, поискал фонариком - нет, не видать. Поднял выроненный тючок с "Искрой" и пошел назад, весь в эротическом тумане. Добрался по памяти до плакучих берез и дальше не знает куда. И вдруг женский затаенный смешок в сторонке, близко. И от этого женского смешка снова помутилось в голове блудливого идеолога. Метнулся на смешок в темень под плакучими березами и осветил ее фонариком: стоит Лариса, оправляет косы распавшиеся и лукаво улыбается…
- Чур меня! Хотела убежать от вас, да жалко: в болоте, пожалуй, завяз бы!
Тяжело дышит, мешает "вы" с "ты".
- Околдовала ты меня… колдунья…
- А ты перекрестись, и пройдет!
- Не проходит…
Подошел. Она не успела рук от головы опустить - опять облапил…
- Отпусти, медведь этакий! Не поборешь… Я сильная…
А сама смеется и в смехе теряет и силу, и волю…
Уже бес сладкого греха готовился торжествовать победу, как вдруг сиповатый мужицкий окрик:
- Что за люди?
Никита с палкой. Барыня приказала по ночам сад и парк обходить: ягоды воруют.
- Мы это, мы!
Очень сконфузился старик. По голосу признал Ларису Петровну. Подумал, что с мужем она, с Григорием Миколаичем, разыгралась, - такая темень, что не признать человека.
- Прости Христа ради… Думал: воры, по ягоды… Хм!..
Пошел в сторону, тихо посмеивался в бороду и шептал:
- Хм! Ровно глухари на току!
Затрещал в колотушку.
Вернулись Лариса с гостем. Гость что-то не в себе, а она улыбается. Акушерка еще тут.
- Долго вы… - говорит.
- Да темно. Хоть глаз выколи!.. Назад принесли…
- Да, да… Неудачно…
- Совсем было дошли, да на Никиту напоролись. За воров нас принял…
Лариса смеется.
- Давайте мне: я на подволоке спрячу, - предложила Марья Ивановна.
- Пожалуй!.. Дней на пять… Со стеклянной фабрики человечек придет один. Лучше без всякой записки. Пароль скажет: "От кума поклон!" А мне надо в Нижний торопиться… к Максиму Горькому.
- Обожаю Горького! - подумала вслух Марья Ивановна и начала декламировать:
Рожденный ползать летать не может!
- Это что же за господина Горьким-то называете? - поинтересовался Петр Трофимович.