- Глянул на торгу - шумит народ. "Веди на бояр, - соль добудем!" Судите по совести, зовут казака обиженные, мочно ли ему не идти? Пошли, убили… Царь того боярина сам выдал…
- Чего еще? Сам царь выдал!
- Дьяка убили - вор был корыстный, ну ино - хлеб режут, крохи сыплются, - пограбили царевых ближних… Бояре грабят, пошто и народу не пограбить бояр?.. Метился народ, а утром глянул: висит на торгу бумага: "имать отамана"; чту - мои приметы. Угнал я на Дон, а на Дону - сыск от бояр… Да и мало ли наших казаков Москва замурдовала!
- Ой, немало, хлопец!
- Не выдаем своих!
- Гуляй, Стенько! На то ты казак…
- Отписать Москве: "Поучили-де его своим судом!"
- А ты, хрестник, берегись Москвы! Потому и дьяков не позвал в круг я…
- Не робок, пускай ловят!
- Еще скажу я вам, матерые казаки: в верхних городках много село беглых с Москвы; люд все более пахотной, и люд тот землю прибирает. Годится ли такое?
- Оно верно. Корней! Не годится казаку землю пахать…
- Пущай украинцы пашут!
- За посошным людом идут воеводы!
- За пашней на Дон потекут чужие порядки, у Московии руки загребущие!
- Оно так, браты-атаманы, матерые казаки, не примать бы нам беглых людей - не борясь с Москвой, себя оборонить!
- Эй, Корнило, отец, как же обиженных нее примешь?
- Как закроешь им сиротскую дорогу?
- Не согласны, браты?
- Не согласны!
- А это Москву на нас распаляет!
- Вот еще, Корней, слушь! Москва попов шлет нам, и попы - убогие старцы. Убогих своих много…
- Нам московского бога не надо! В Москве, браты-казаки, все кресты да церквы, - богов много, правды нет!
Атаман перебил Разина:
- Ты, хрестник, бога не тронь! Бег один, что у Москвы, что у нас. Москва ближе нам, ее Литва она, не татаре…
- Люты ляхи нам, матерые казаки, лет турчин, ино Москва не менее люта!
- Не позабувайте, браты-атаманы, что Москва шлет жалованье, шлет хлеб за то, что чиним помешку турку и татарве… Мой хрестник Стенько млад, он не ведает, что исстари от Москвы на нас идет зелье и свинец, а ныне и народом надо просить помочь: турчин загородил устье Дона, завязил железными цепями, выше Азова поставил кумфаренный город с башнями, оттого нет казаку хода в море!
- Добро, батько! Пущай Москва помочь даст зельем и народом.
- Народ московский не дюж на военное дело!
- А слабы свои, то немчинов пущай шлет!
- Немчин худо идет в рейтары, в казаки не гож, в стрельцы идти не думает!.. Немчин на команду свычен, - у нас же свои атаманы есть.
- Есть атаманы!
- Еще, вольное казачество, слышьте старого казака Разю!
- Слушаем, дид, сказывай.
- Прошу у круга отписку на себя да на сына Степана; хочу идти с ним в Соловки, к Зосиме-Савватию, - раны целить.
- Ото дило, дид!
- Раны меня изъедают, и за старшего Ивана, что к Москве в атаманы отозван воевать с поляками, свечу поставить, - ноет сердце, сколь годов не вижу сына…
- Тебе отписку дадим, а Степану не надоть… Он и без отписки ходит!
- Я благодарствую кругу!
- Пысари есть?
- Печать батько Корней пристукнет!
- Я ж много благодарствую вам!
- Еще что есть судить?
- Будем еще мало, атаманы-молодцы! Так хрестника моего Степана Москве не оказывать?
- Не оказывать!
- Стенько с глуздом. Недаром один от молодежи он в кругу…
- То правда, браты! Еще спрос: с Москвы на Дон не закрывать сиротскую дорогу?..
- Не закрывать!
- Пущай от воевод народ спасается!
- Патриарх тоже лих! И от патриарха…
- Помнить надо, атаманы-молодцы, что на Дону хлеба нет, а пришлые с семьями есть хотят!
- По Волге патриарши насады с хлебом ходят!
- Исстари хлебом с Волги живы, да рыба есть.
- С Украины - Запорожья!
- Оно атаман сказал правду: думать надо, как с хлебом?..
- Додумаем, когда гулебщики вернутся, да с ясырем с моря; большой круг соберем!
- Нынче думать надо-о!
Круг шумел, спорил. Атаман знал, что бросил искру о хлебе, что искра эта долго будет тлеть. Он курил и молча глядел на головы и шапки казаков. Обойдя шумевший круг, во двор атамана, пробираясь к крыльцу, вошла нарядная девка с крупной фигурой и детским лицом, в красной шапочке, украшенной узорами жемчугов. Под шапочкой русые косы, завитые и укладенные рядами. Степан Разин встал на ноги, соскочил с крыльца, поймал девку за большие руки, поволок в сторону, негромко торопливо спросил:
- Олена, ты зачем?
- К атаману…
Казак, не выпуская загорелых рук девки, глядел ей в глаза и ничего не мог прочесть в них, кроме каприза.
- Ой, Стенько! Не жми рук.
- Забыла, что наказывал я?
- Уж не тебя ли ждать? По свету везде бродишь, девок, поди, лапаешь, а я - сиди и не пляши.
Она подкинула ногой в сафьянном желтом сапоге, на нем зазвенели шарики-колокольчики.
- Хрестный дарил сапоги?
- Не ты, Стенько, дарил!
- Жди, подарки есть.
- А нет, ждать не хочу!
- Неладно, Олена! К старому лезешь. Женюсь - бить буду.
- Бей потом - теперь не твоя!
Зажимая трубку в кулаке, атаман поднялся во весь рост и крикнул:
- Гей, дивчина, и ты, казак, - кругу мешаете…
- Прости, батько, я хотела к тебе.
- Гости, пошлю за тобой, Олена, а ныне у нас будет сговор и пир. Пошлю, рад тебе!
- Я приду, Корнило Яковлевич!
- Прошу и жалую, пошлю, жди…
Девка быстро исчезла. Степан поднялся на крыльцо. Атаман сказал тихо, - слышно было только Разину:
- Хрестник, не лезь батьке под ноги… Тяжел я, сомну.
В голосе атамана под шуткой слышалась злоба, и, повысив голос, Корней крикнул:
- Атаманы-молодцы! Вас, есаулы и матерые казаки, прошу в светлицу - наше немудрое яство отведать.
- Добро, батько-атаман!
Заскрипело дерево крыльца, - круг вошел в дом.
2
В хате атамана на дубовых полках ряд свечей в серебряных подсвечниках. На столе тоже горят свечи, стол поставлен на сотню человек, покрыт белыми, с синей выбойкой цветов, скатертями. На столе кувшины с водкой, яндовы с фряжским вином, пивом и медом. Блюда жареных гусей, куски кабана и рыба: чебаки, шемайки жареные. На больших серебряных подносах пряники, коврижки, куски мака, густо обсыпанного сахаром. Пониже полок белые стены в коврах. На персидских и турских коврах ятаганы с ручками из "рыбьей зубы", сабли, пистоли кремневые, серебряные и тяжелые, ржавые, те, с которыми когда-то атаман Корней являлся к берегам Анатолии, да ходил бурными ночами "в охотники" мимо Азова, по "гирлам" в море за ясырем и зипуном. По углам пудовые пищали с золочеными курками-колесами, из колес пищалей висят обожженные фитили. Тут же, в углу, на длинной изукрашенной рукоятке - атаманский чекан с обушком и булава.
Гости обступили стол, но не садились. Хозяин, сверкнув серьгой в ухе, сказал:
- Прошу, не бояре мы, а вольные атаманы - на земле брюхом валялись, у огней боевых, сидели: кто куда сел, тут ему и место!
Сам ушел в другую половину, завешенную ковром; вскоре вернулся в атласном красном кафтане, на кафтане с серебряными шариками-пуговицами петли, кисти и петлицы из тянутого серебра. Поседевшие усы висели по-прежнему вниз, но были расчесаны и пушисты. К столу атаман вышел без шапки, голова по-запорожски обрита, на голове черная с проседью коса. Он сел на скамью в конце стола, поднял волосатую руку с жуковиной - золотым перстнем на большом пальце, на перстне - именная печать, - крикнул молодо и задорно:
- Пьем, атаманы, за белого царя!
- Пьем, пьем, батько!
Зазвенели чаши, иные, роняя скамьи, потянулись чокаться. Держа по своему обычаю в левой руке чашу с медом, Корней Яковлев протягивал ее каждому, кто подходил позвенеть с ним. Многие целовали атамана в щеку, украшенную шрамами.
Выпивая, гости раздирали руками мясо. Сам хозяин, засучив длинные рукава московского кафтана, брал руками куски кабаньего мяса, глотал и наливал ближним гостям, что попало под руку. Около стола бегали два казачка-мальчика, наполняли чаши гостей, часто от непосильной работы разливая вино.
- Лей, казаченьки! Богат Корней-атаман!
- Богат батько!
- Не один разбойной глаз играет на его черкасском жилье!
- Дальные, наливай сами! - кричал хозяин.
- Не скупимся, батько!
Слышалось чавканье ртов, несся запах мяса, иногда пота, едкий дым табаку - многие курили. Дым и пар от многих голов подымались к высокому курному потолку.
- И еще пьем здоровье белого царя!
- Пьем, батько!
Когда хозяин кричал и пил за белого царя, не подымал чаши старый казак Тимофей Разя и сын его Степан - тоже. После слов хозяина "и еще пьем" старик закричал. Его слабый крик, заглушенный звоном чаш, чавканьем и стуком о сапоги трубок, был едва слышен, но кто услыхал, тот притих и сказал о том соседу.
Старик заговорил:
- Ой, казаче! Слушьте меня, атаманы.
- Сказывай, дид!
- Слышим!..
- А-а, ну!