- Осударево дело, батюшка, осударево, - как бы спохватился старик. - Я вот, осударь, здесь грешным делом рыбку ловлю и на взморье частенько бываю. Так ноне, осударь, утром я и видел корабли шведские в море - от Котлина от острова, надо бы так полагать, сюда идут…
- А много кораблей? - тревожно спросил царь.
- Многонько, осударь. Только я так тебе скажу, царь-батюшка, - эти-то швецки корабли можно голыми руками побрать.
- А как?.. Говори, старик, я твою службу не забуду.
- Спасибо, царь-осударь, на добром слове, а я служить своему батюшке-царю всегда рад.
- И ты говоришь - корабли сюда идут? - нетерпеливо спрашивал царь.
- Надо так думать, осударь. Я их обычаи знаю. Всяку весну они тут плавают - по Неве вплоть до Ладоги… Так я тебя научу, осударь, что делать!.. Вот туда пониже, за этим коленом, от Невы влево речечка махонька течет - Мыя называется, так лесом-то эта самая Мыя и доходит до взморья… А вправо от Невы идет рукав - он идет за островом за Янисари - и тоже в море входит… Так ежели, примером сказать, ты, осударь, пойдешь кочами своими рукавом, а кто другой у тебя с другими кочами войдет в Мыю - речку, так коли швецки корабли придут да в Неву зайдут, тут и бери их, как карасей в верше…
Царь казался взволнованным. Никогда ему не представлялась такою легкою возможность первой морской виктории. И вдруг!.. Да это вероподобно, рассказ старика дышит такой простотой, такой уверенностью… А он и не подозревал о существовании тут лесной речонки, обходной струи, в которую корабли не могут попасть, но которая именно создана для его легких лодочек… Промысл Божий… Дверь райская отворяется… Старик - это посланник Божий, это новый старец Пелгусий, который предсказал победу Александру Невскому, тут же на берегах этой самой заколдованной Невы…
- И ты верно, старичок, знаешь, что есть здесь обход лесом? - с волнением спрашивал царь.
- Есть, осударь, Мыя называется.
- И ты проведешь по ней мои кочи?
- Проведу… как не провести!
………………………………………………
Ночь тихая, прозрачная, с широкою зарею от заката до востока, с прозрачно-голубоватым небом, с робко мигающими звездами, которые как бы боятся, что вот-вот из-за темного бора выглянет бессонное солнце и прогонит их с бледного неба. Но все же это ночь, обязывающая ко сну и к покою. Спит полуразрушенный Ниеншанц, окруженный белыми палатками. Это - русское войско, которое тоже спит, оберегаемое дремлющими часовыми. Спит темная Нева, и только слышится ее тихий, сонный шепот - это катится сонная вода речная от Ладоги до самого моря. Спят, уткнувшись в берега, словно утки, маленькие лодочки, составляющие флотилию царя. А среди их, среди этих серых уточек, спят две огромные птицы - не то гуси, не то лебеди… Это два шведских корабля, взятые с бою маленькими русскими лодочками…
Не спит один кто-то… Вон на берегу реки стоит этот кто-то, задумчиво глядя на воду, на реку, сонно бегущую к морю… Кому же больше быть, как не царю? У кого другого такой нечеловеческий рост - в полтора роста человеческого? У него одного только…
Да, это он - он не спит. Не спится ему после первой славной морской виктории. Могучие грезы одолевают беспокойную голову царя… Радостью и гордостью блестят его глаза всякий раз, как они останавливаются на шведских кораблях…
"Все это мое - мое отныне и до века, - думается царю. - На сем месте созижду дом мой - и будет стоять он, пока стоит российское государство, пока земля стоит…"
И он нетерпеливыми шагами начинает ходить по берегу, останавливается, размеривает, говорит сам с собою… А беспокойная мысль забегает вперед. Уже ему видится на этом месте громадный город, весь изрезанный каналами, охраняемый неприступною крепостью, и корабли, корабли… Никогда в жизни Петр не был так счастлив, как в этот день. То, о чем он мечтал с детства, с тех пор как увидал Переславское озеро, для чего он подтянул на дыбу всю Россию, - сбывалось: ноги его стояли на клочке земли, который омывала морская вода, вода европейского моря - и этот клочок земли был его собственностью, и никто у него этого клочка не отымет… А эти два чудовища морские - и их он взял с бою, как и этот клок земли… Теперь у него будут свои морские чудовища, им есть где разгуляться, расправить свои белые крылья…
- Пойду - напишу про свою радость Аннушке да князю - кесарю, - сказал он, топнув ногой.
И он быстро пошел к своей палатке. Ему не спалось в доме, не спалось под крышей - его тянуло под открытое небо, а потому он и по взятии Ниеншанца оставался в походной палатке, где и работал и спал. У входа в палатку стояли часовые. Царь, отдернув полог, увидел, что у самого входа лежит что-то на пологе, скомкавшись в клубочек.
- А, это ты, Павлуша, - сказал царь. - Ступай к себе, спи, я еще писать буду.
Ягужинский, не совсем очнувшийся от сна, тихо удалился в свое отделение палатки. Но царь тотчас же вернул его.
- А бумаги Кенисена где? - спросил он.
- У тебя на столе, государь, - отвечал юноша, бледнея и со страхом глядя на царя.
- Хорошо, ступай спи.
Но Ягужинскому не довелось спать в эту ночь…
Он внимательно стал слушать из-за наружной перегородки, что делает царь… Все слышно - слышно даже его могучее дыхание, слышно, как он потянулся, зевнул, хрустнул пальцами и присел к своему походному столу.
- Боже, благодарю Тебя! - слышалось из-за перегородки. - Сна мне нет от великого счастья… Какой день, какой славный день…
Послышался шорох бумаги, хруст взламываемого сургуча… У Ягужинского сердце упало… Скоро, сейчас он увидит это страшное…
- Эх, бедный, бедный Кенисен! Не дожил ты до моего счастья, - слышался тихий, задумчивый говор царя с самим собою. - Посмотрим, что-то у тебя тут есть… А! Что это такое!
"Страшное, страшное увидал", - думал Павлуша, дрожа всем телом.
- Аннушка… Анна Монцова… Как она к нему попала!.. И письма ее… знакомая рука… Так вот она как… Так вот где змея подколодная… А! "Зейн гетрейсте бет ин мейн дот" … как и мне писала… "по гроб верная"… А! Шлюха…
Что-то звякнуло, разломилось, хрустнуло… Упала табуретка…
- На дыбу!.. На плаху!.. Нет! На кол, на кол немецкое отродье!.. - Голос царя страшен. Он быстро ходит по обширной палатке, роняя и разбрасывая все, что попадалось ему на пути… Потом он снова шуршал бумагами, комкал их, бормотал несвязные слова…
- Вот тебе и радость - вот тебе и виктория… Что ж! Из-за сей мрази радость великую погубить?.. Нет!.. Не люба мне была Москва, а теперь стала еще постылее… Там убить меня хотели, в Москве же и обманули меня… К черту Москву! У меня есть новое место для столицы, и отныне будет оно моим парадизом и парадизом всего российского царства.
Ягужинский стал спокойнее прислушиваться. Он знал, что когда беспокойный царь заговорит о российском царстве, о его славе, то все другое, личное, уже менее острым становится для него.
- Я здесь сооружу мою новую столицу… Се будет новый мех, и в новый мех я волью новое вино - и просвещение, и новые доблести российские… А Москва - пусть останется Москвою… Ишь ты! Москва-де сердце России - ну ин и пусть останется сердцем, кое присно живет в разладе с рассудком… Так и Москва… А эта немка - Анна… Что ж! Пускай ее… не любит уж… Да и любила ли, полно? Не царя ли видела во мне, а не любовника?.. Да, любить и царь не может заставить…
Ягужинский видел, как громадная тень царя наклонилась над столом. Голова опустилась на руки. Тихо стало в палатке.
- А эта - Марта, что ли? Какие глаза - чистые, невинные… Может, эта и полюбит не как царя… Ну да благо - быть здесь "Питербургу"!
Царь даже кулаком об стол стукнул… Потом зашуршала бумага, заскрипело перо…
Под скрип царского пера и уснул Павлуша Ягужинский.
IV
Малороссия… Украина… Всегда, во все века исторической жизни русской земли, край этот выступал из могильного мрака истории под дымкою очарования, поэзии, чего-то чудесного… Да, чудесное, героическое, легендарное прошло и сквозь всю историю этого симпатичного, но несчастного края. Яркость исторических красок так бьет в глаза, когда вы переноситесь в прошедшее Украины: первые богатыри народного эпоса, богатыри стихийные и полумифы, потом богатыри - запорожцы, гетманы, казаки, гайдамаки, чумаки - на всем этом лежит печать поэзии.