Андрей онемел. Слова незнакомца точно варом обожгли его.
- Откуда ты меня знаешь?
- Знаю. Великая гроза близится, атаман. На демидовских заводах, на сысертских, в Белоярской и Калиновской слободах, под Челябой, на Катав-Ивановском заводе - везде бунтуют. А сколько еще поднимутся… Вся Исетская провинция, как пороховой бочонок, брось искру - взорвется… А ты в лесу сидишь… Эх, ты!..
- Да ты кто?
- Иван Белобородов. Запомни, может, свидимся…
Утром, чуть свет, гость уехал.
Зима подходила к концу, хотя порой еще шумели злые метели. Но вот наступила тихая погода. Прояснилось небо, и солнце блеснуло по-весеннему ярко, заслезилась оттепель. Как будто после долгого сна просыпалась тайга. Громче слышались в ней птичьи голоса, снег на лапах деревьев отяжелел, стал зернистым.
Приближалась весна, и друзья готовились к отъезду на сплав. Дуняше велели сушить сухари. Она ходила с заплаканными глазами.
- Не езди, Андрюша, - уговаривала она. - Сердце чует, не увидимся мы больше с тобой.
- Не тужи, Дуня, не кручинься. Привезу тебе из Нижнего полушалок, из Казани ботинки сафьяновые, из Лаишева…
- Ничего мне не надо. Без тебя я с тоски зачахну.
- Ну, полно, полно. Все равно ехать надо.
Друзья решили отправиться в Шайтанку: во-первых, здесь было знакомо, во-вторых, есть у кого остановиться. Андрей рассчитывал зайти к Балдиным.
Накануне Андрею приснилась Матреша. Снилось, будто оба они поднимаются на высокую крутую гору. Кругом мрачные скалы, обросшие мхом, в расселинах темные, хмурые, островерхие ели и медно-красное небо над головой.
Тягостно было на душе у Андрея, точно оставлял самое дорогое и шел неизвестно куда. Матрена вела его за руку. Ладонь была холодная, и холод ее проникал до самого сердца.
- Ведь ты мертвая, - говорил он.
- Для кого мертвая, а для тебя живая.
- У меня есть невеста, отпусти меня.
- Я твоя жена навеки.
Она смотрела на него неживыми глазами, и взгляд этот был страшен.
- Пусти! - крикнул Андрей, вырвал руку из ледяной Матрешиной руки и проснулся.
Тишина стояла в избе, только слышалось, как капля за каплей падает вода из рукомойника.
- Тьфу, какое наваждение!
У Андрея тревожно стучало сердце. Так он и не мог больше заснуть.
А в день отъезда младший из давыдовичей привез печальную новость: брата его взяли под караул и увезли в Красноуфимск.
- Стало быть, хватились нашего гостя, - сказал Андрей. - Пора и нам связывать котомки.
Уезжали синим мартовским утром.
Как ни крепился Андрей, но, глядя на Дуню, едва удержался от слез: такую душевную боль выражало ее лицо. В последнюю минуту Дуня прижалась к нему, всхлипывая, как ребенок:
- Не отпущу!
Он с силой разжал ее руки и, уже не оборачиваясь, пошел к саням, где сидели товарищи. Вез их Давыд. Старик тоже был печален.
Никифор насвистывал что-то под нос. Мясников пытался развеселить Андрея, но напрасно. Тот сидел молча, грустно глядя на лесную дорогу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
О, горе нам, холопам, за господами жить!
И не знаем, как их свирепству служить!
"Плач холопов"
Ефим Алексеевич Ширяев проснулся в отличном расположении духа. Он сидел в легком шелковом халате у окна, держа в руке чубук, и с удовольствием наблюдал, как по плотине везли руду и уголь. Завод работал в полную силу. На складах все больше и больше накапливалось штыкового и полосового железа. Брат Сергей писал, что можно заключить выгодный контракт в Нижнем и по первому сплаву отправить весь запас. Надо ему ответить…
Писала и сестра Софья из Екатеринбурга. Собирается начать дело об окончательном разводе с Демидовым. Преглупейшая история! Неужели нельзя было завести аманта, сохранив все в тайне от мужа? Нет, понадобилось бежать - и к кому? К мелкопоместному дворянину, из роскоши - в бедность. Чем все это кончится? Недостаточно того, что люди болтают всякую всячину, так дошло до самой императрицы. Беспримерный скандал!
Он, Ефим Ширяев, разумеется, не попал бы в дураки.
Мысли Ефима Алексеевича приняли игривое направление. IB доме все было устроено, как он хотел: в одних комнатах жена, в других - любовница. Имелась еще одна, тайная келейка, в нее приводили к нему для любовной утехи молодушек. Заведывал этим Алешка Кублинский, исполнявший обязанности дворецкого.
Вот и теперь он, наверно, уже дожидается в передней с утренним докладом. Преданный, верный раб.
- Алешка!
- Здесь, ваша милость! - послышалось за дверью.
В комнату вошел мужчина лет тридцати, с темными волнистыми волосами, с карими на выкате глазами, с пухлым красным ртом. Во всей его фигуре было выражение угодливости и подобострастия. В руках Алешка держал довольно толстую тетрадь, "журнал повседневный всяким случаям и обстоятельствам".
Барин пососал чубук, выпустил изо рта клуб голубоватого дыма и лениво процедил:
- Читай.
Алешка прокашлялся и густым баритоном нараспев, ибо не очень наторел в грамоте, стал читать повседневную запись случаев за вчерашний день:
"Крестьянские женки Парасковья Прядина и Дарья Никитина за поношение между собою тальем нещадно наказаны.
Крестьянин Семен Репин за ослушность, по выдержании двух суток в цепи, палками наказан.
Крестьянин Пахом Власов за прогул от своей работы батожьем наказан.
Повар Евграшка Трусов за игру в карты, по выдержанию под стражей в цепях одних суток, вицами наказан.
Заводские женки, числом до семи человек, за ослушность от работы, в проводу по улицам палками наказаны".
- Это от какой же работы бабы отказались?
- Работа самая пустяшная - руду таскать.
- Сколько палок дали каждой?
- Пятнадцать.
- Мало! Сыщи тех баб, добавь еще по пятнадцати лозанов и приставь их к подноске руды на вечное время… А теперь поди скажи Катерине Степановне, чтобы кофий сварила.
Алешка на цыпочках подошел к комнатам, которые занимала содержанка. Катерина Степановна Иванова, екатеринбургская мещанка, уже второй год жила в господских хоромах, окончательно оттеснив на задний план законную жену барина.
В первой комнате, гостиной, Катерины Степановны не оказалось.
"До кой поры дрыхнет! - подумал Алешка. - Легко живется суке. Не попалась бы на глаза нашему аспиду, торговала бы калачами в Разгуляе, не щеголяла бы в робронах да фижмах".
Он постучал в дверь спальни.
- Кто там?
- Это я, Катерина Степановна, Кублинский.
Не дожидаясь ответа, вошел в спальню. Катерина Степановна ойкнула и едва успела натянуть на грудь одеяло. Алешка увидел только, как блеснули белое плечо и голая полная рука.
- Алексей Иванович, как вам не стыдно? Без разрешения…
- Ничего-с, - каким-то сдавленным голосом проговорил Алешка и решительно шагнул к кровати, наклонив кудрявую голову.
- Алексей Иванович, что вы? Я барину пожалуюсь.
- Ничего-с, Катерина Степановна, ничего-с…
Напившись кофе, барин отправился на завод совершать свой обычный ежедневный утренний обход. Его сопровождал, почтительно отступив на шаг, Кублинский. Они шли по главной улице - Проезжей.
Навстречу попалась миловидная девушка. Завидев барина, она пугливо перебежала на другую сторону улицы.
- Чего это она? - недовольно спросил барин.
Алешка тотчас же заворотил девку и представил перед барские очи.
- Чья ты?
Девушка молчала, опустив глаза. Румянец стыда заливал ее смуглые щеки.
- Язык отнялся?
- Анютка Нарбутовских, надзирателева сестра, - отрапортовал Алешка.
- Что ж ты, милая, не отвечаешь мне, я ведь не зверь какой-нибудь, - говорил Ефим Алексеевич, на глаз оценивая девичью стать. Под этим липким и бесстыжим взглядом девушка стояла ни жива ни мертва.
- Ну, ступай покуда, - разрешил барин, - Девка или замужняя? - спросил он Алешку.
- Помолвлена недавно за Гришку Рюкова из молотовой фабрики.
- Ты мне ее сегодня доставь. А Гришку отправь в Подволошную и запиши на сплав.
- Будет исполнено, ваша милость.
Ефим Алексеевич пошагал дальше, опираясь на трость. Эту трость хорошо знали шайтанские мастеровые: была она железная и обшита кожей.
Теплело. По обочинам каменистой усыпанной углем дороги бежали звонкие весенние ручьи. Пруд посерел и сверкал разводьями, но на горах еще белел снег.
Только фабрика внизу у плотины в этот весенний день казалась точно еще чернее. Шум воды, лязг металла и удары молотов сливались в сплошной гул.
Ширяев начал обход с кричной фабрики, самой крупной на заводе. В открытые ворота виднелись пылающие горны. У трех молотов стояли мастера с подмастерьями. В горнах "спели" крицы, и работники ожидали, когда можно будет раскаленную массу металла поддеть на вилку и подкатить к наковальне.
Ефим Алексеевич всегда раздражался, когда видел хотя бы малейший перерыв в работе. В заводском деле он разбирался плохо, и ему всегда казалось, что мастеровые отлынивают от работы. Так подумал он и на сей раз.
Подошел к первому молоту, на котором работал мастер Максим Чеканов, костлявый, с клочковатой, обожженной бородой и длинными жилистыми руками. Рядом с ним стоял с клещами наготове его подмастерье Иван Никешев - белокурый, богатырского роста и силы детина, всегдашний победитель в борьбе и кулачных боях.
Оба сняли войлочные шляпы и поклонились хозяину. Тот спросил:
- Почему стоит работа?
- Дожидаемся, ваша милость, когда крица поспеет, - отвечал Чеканов.