- Матреша! Матреша! - шептал он, и перед ним вставало прекрасное и грозное лицо подруги.
Почему она не согласилась разделить с ним свою судьбу? Может быть, оба они бросили бы кровавую разбойничью жизнь? Может быть, ушли бы далеко на север, где нет жестоких начальников?
Душевная боль становилась еще более острой от мысли об одиночестве. Впервые Андрей почувствовал необходимость раз и навсегда решить вопрос, кем быть.
- Дедушка Мирон, я пришел к тебе, как к отцу родному. Каюсь, много крови пролил. Посоветуй, помоги… То ли новую шайку собирать, то ли за мирный труд браться?
Глаза деда Мирона потеплели.
- Вот и хорошо, милой сын, что на мирную жизнь тебя потянуло.
Вечером вернулись с рыбалки двое постояльцев дедушки Мирона. Это был есаул Мясников, крупный, с серьезным лицом черноволосый мужчина, и Никифор Лисьих. Никифор прямо с берега побежал к Андрею и упал ему в объятия.
- Нашел! Нашел!
В тот же вечер вчетвером, сидя в землянке, обсуждали они план дальнейшей жизни. Андрей предлагал отправиться на низ.
- Жить будем неподалеку от реки в деревне. Никто не узнает.
- Знать-то нас знают широко, в какую деревню ни забреди, - заметил Мясников.
Этот красавец с матово-бледным лицом, опушенным небольшой курчавой бородкой, с тяжелым пристальным взглядом темно-карих глаз вызывал у Андрея чувство ревности. Может, атаманша ласкала его.
- Что ж, по-твоему, в городе поселиться? - спросил он недружелюбно. - Из благородных, что ли, не привык к деревне?
Мясников добродушно улыбнулся.
- Из самых благородных: кузнец и сын кузнецкий.
- Ну, коли так - в деревне тебе дело найдется. А уходить надо. Скоро зима. Проживем зиму - двинемся на сплав. Там принимают кого хочешь.
- Я не супротив, - отвечал Мясников.
Так и решили двинуться в низовье.
Они пришли в деревню на берегу Камы ниже Сарапула. Староста согласился взять их на зиму в работники. У него они и поселились в большой светлой клети.
Никифор оказался очень расторопным: по-крестьянски обстоятельно поговорил со старостой, с мужиками, рассказал, что пришли они с дальних северных краев, спасаясь от "хлебной скудости", что готовы любую работу робить и "никакого дурна чинить не будут". Мужики кивали головами, но помалкивали: дескать, поживем-увидим. Когда Никифор сказал, что один из них кузнец, а другой грамоте ученый, все обрадовались.
- Вот это, паря, подходяще.
- Как бы нам того грамотея попросить, чтобы жалобу написал. Мы государственные, а нас к Юговскому заводу приписали. Да и кузнецу вашему работа найдется. У нас и кузница есть.
Никифор рассказал приятелям об этом разговоре, и на другой же день они с Мясниковым пошли осматривать кузницу. Андрей поговорил со старостой о мирских нуждах и пообещал написать жалобу кунгурскому воеводе.
Все трое почувствовали себя нужными для людей.
- Может быть, корни здесь пустим? - мечтательно говорил Никифор. - Я уж приглядел тут одну девку. Она по сиротству живет в людях, а родительская изба заколочена.
- Ты поди уж с ней до всего договорился.
Никифор покрутил ус.
- Словечком перемолвился…
- Больно ты хваткий парень, - мрачно отозвался Мясников. - Нам сейчас надо быть тише воды, ниже травы - кто его знает, какой тут народ.
- Народ везде одинаков. Я с любым язык найду.
- Язык языком, а нож и пистолет наготове держи.
- Верно, есаул, - сказал Андрей. - Ты, Никифор, поменьше о нас болтай.
- Эх, вы! Мне ли мужиков не знать?
Деревня Комарова была недалеко от села Полянки, поместья барыни Красильниковой. Это несколько смущало и настораживало Андрея, особенно, когда староста, благообразный плешивый старик, похожий на Николу-угодника, принялся рассказывать о недавних событиях.
- Летось у нас в Полянках разбойники шумели. Напужали госпожу Красильникову до того, что она ополоумела. Так теперь и зовем ее "дура-барыня". Вокруг дома забор поставила, держит свору собак, а дворня, слышь, вся ходит оборуженная, и барыня та бродяг ловит, ни одного нищего не пропустит: под караул да в город.
Когда Андрей поведал друзьям о дуре-барыне и ее порядках, Мясников встревожился.
- Гляди, как бы нас не тряхнули за ворот… Может, податься куда-нибудь подальше? В Бикбарду, на Ик, в Камбарку или уйти в леса под Красноуфимск. Места там гористые, нескоро доберутся.
- Чего раньше времени умирать, - возражал Никифор. - Мужики нами довольны. Кто докажет про нас?
- Ты из-за своей Палашки всех нас под обух подведешь.
Вечером в ворота постучали. Андрей был один в доме: Мясников с Никифором с утра работали в кузнице. На всякий случай атаман взял с собой пистолет и пошел отворять ворота. Каково же было его удивление, когда он увидал перед собой девушку в низко повязанном платке. Большие серые глаза, круглые щеки, широкий, немного вздернутый нос - все это было чем-то знакомо. Где он видел ее?
- Не узнал? - спросила девушка. - Я Дуня из Полянок.
- Дуня? Теперь узнал. Проходи в избу.
Девушка тихо сказала:
- Пришла тебя упредить. Прослышала наша барыня, где вы схоронились, весть до нас дошла. Вишь, ты какой приметный. Барыня говорит: беспременно это разбойники, те самые, что мужа моего и сына убили. Мой совет: уходите, да поскорее. А дорога вам на восток до большого увала.
- Спасибо, Дуняша.
- Будете бежать, так я вам и место назову. Тятька мой живет в лесу возле куреней. Их видать с увала. Давыдовский починок зовется. Там и укроетесь… А мне идти пора. Наверно, уж хватилась барыня… Придете на починок, так и скажите: Дуня, мол, послала.
Дуняша поправила на голове платок и поднялась все с тем же тревожным выражением в глазах. За калиткой они расстались. Андрей тотчас же отправился в кузницу предупредить товарищей. Он застал их за горячей работой. Никифор держал в клещах раскаленный добела кусок железа, а Мясников бил молотом. Андрей рассказал о грозящей опасности.
- Вот и нажились, - с грустью сказал Никифор, бросая клещи. - Все одно, я Палашу с собой уведу.
- Ты о своей голове думай, - возразил Мясников, - а чужую не завязывай.
Стоял серый прохладный вечер. Как будто паутиной затянуло окрестность. Вечерний дымок поднимался над крышами и лениво таял в бледно-васильковом небе. Курица, подняв лапку и опустив хвост, стояла над мутной лужей. Стайка воробьев, нахохлившись, сидела на огородном прясле. Все дышало таким покоем, было так обычно, даже не верилось, что в это время где-то на господском дворе снаряжается в розыск команда и надо бросать обжитый уют.
- Куда вы, кормильцы? - спросила соседка, увидав приятелей, собравшихся в дорогу.
- Куда глаза глядят, бабка. К медведю в берлогу, вместе будем лапу сосать, - отвечал Никифор.
Веселостью он хотел скрыть тоску по девушке, по привычному крестьянскому жительству. Ему всех горше было расставаться с деревней.
Дорога до Давыдовского починка оказалась на редкость тяжелой.
Друзья пробирались меж гигантских сосен и лиственниц, сквозь частый ельник и заросли можжевельника. Пахло папоротником, муравьиным соком и палой гниющей листвой.
- Бредем, как видно, наугад? - недовольно спросил Никифор.
- Лучше нам заночевать здесь, - предложил Мясников.
- Взберемся на увал, там, может, не так сыро, - сказал Андрей.
На увал они взошли, уже когда настала ночь, холодная, сырая, мглистая. Выбрали полянку и разожгли костер. Стало теплей, и на душе немного легче. Озаряемые пламенем костра из темноты выступали черными великанами деревья. Снизу, из мочежины, доносился волчий вой.
- Теперь бы на полатях погреться, - проговорил Никифор, развязывая мешок с провизией.
- Поживем здесь с недельку, может, корни пустим, - пошутил Мясников.
- Мы от настоящей жизни отвыкли.
- Скажи: отучили. Неужели Андрей с его грамотой не нашел бы работу по душе, ты бы за сохой ходил, а я бы в кузне ковал. Как сковырнули нас со своего места, вот мы и нéлюди стали.
- Я так думаю: человеку завсегда лучшего хочется.
- Вишь ты до чего додумался. Кабы не беда, ты, Никифор, не поумнел бы. Верно, стало быть, говорят: худа без добра не бывает.
- Тебе все шутки, а я озяб до того, что зуб на зуб не попадает.
Никифор и Мясников легли возле костра, Андрей сидел и любовался игрой огня. Он думал о том, что человек может перенести очень много, если не потеряет веру в свои силы.
Волчий вой из долины слышался все громче. На разные голоса выла большая стая. Андрей подбросил сучья в костер. Языки пламени взвились и заплясали в клубах дыма.
Поворачиваясь то одним, то другим боком к огню, приятели пытались заснуть на постелях из пихтовых веток. Андрей то и дело просыпался, наконец, чувствуя, что уж не сможет заснуть, принялся поддерживать костер.
Туман стоял на дне долины такой густой, что горы казались повисшими в воздухе. Утро вставало студеное, неласковое.
Мясников потянулся до хруста в костях и открыл глаза.
- Эх, и сладкий же сон мне снился!
- Матрена? - спросил Андрей.
Мясников приподнялся на локте.
- Слушай! Сердце у меня не телячье, а рука - кузнецкая. Может, и Матрена снилась. Ну и что? Любил ты ее, я тоже, и еще неведомо, кто жарче любил. Кабы жива была, померялись бы силами…
"Что я в самом деле?" - подумал Андрей и сказал сердечно:
- Прости меня.
Мясников ничего не ответил.
Когда совсем рассвело, перед глазами беглецов во всю ширь раскрылись лесные дали. Внизу, по дну долины, текла речка, и вода в ней по-осеннему была глубоко-синей. В одном месте над лесом поднимались голубые дымки.