5
"Уверенность - дитя неведения, сомнение - плод опыта жизни", - говорил адъюнкт Мокеев.
Когда Зуев принял предложение Палласа, он и не подозревал, какую ношу взваливает на себя. Путь на Югру - не пробежка по Невской першпективе. Но только здесь, в Березове, осознал, на что решился. Сдюжит ли?
В церкви похрабрился маленько. А что на самом деле ведает о самоедах?
Как соединить уверенность и сомнение, не знал даже Мокеев.
Но мальчишество взяло верх, и скоро освободился от тяжкого чувства, которое испытал в беседе с батюшкой.
Петька молча семенил рядом. Шейка худенькая, на ногах сапоги с мужской лапы.
- Ты самоедских тадыбов видал? - спросил Вася.
- Ворожей ихних? Издаля.
- Вот бы мне на них поглядеть.
- У-у-у, русских они не пускают. Если задобрить…
- Чем?
- Да хоть ружье подарить. Или еще чего. Ты богатый?
- Ружье найдется.
- Мне-то ружье ни к чему. Я из лука стреляю.
- Метко?
- Когда как придется.
- Толковый ты малый.
- Ты меня держись! - уверенно заявил Петька.
- Дитя неведения, - усмехнулся Зуев.
- Чего, чего?
- Это я так, про себя. Грамоту знаешь?
- А ты?
- Да помаленьку…
- Твой отец небось боярин? Или ахицер?
- В солдатском кафтане и треуголке.
- А не врешь?
- Чего ж мне врать, какая выгода.
- Каждый свою выгоду знает, - с взрослой серьезностью произнес Петька.
- Какая ж твоя выгода?
- А так тебе и скажи, - засмеялся Петька. - Пошто тебя сюда сослали?
- Отчего ж сослали? По своей воле.
- Врешь небось. Я все одно дознаюсь. Сюда еще графа ссылали. И князя. В меньшиковском остроге жили, под караулом. Отсюда не убежишь.
Зуев скатал снежок, метнул в стаю ворон.
- Записки сделаю об этих краях. Что увижу, то и запишу.
- Царице?
- Нет.
- Губернатору?
- Чудак ты, Петька. Учиться бы тебе. Упроси атамана послать в Тобольск. Там есть школа.
- Не, казаком стану. А то, глядь-поглядь, и атаманом. Кафтан с медалью надену, пойду собирать ясак.
- Откуда медаль возьмешь?
- С турками пойду воевать.
- Высоко сидишь, далеко глядишь.
- Чего ж не глядеть далеко? Мне об себе далеко надо глядеть.
- Где родители?
- Померли. Батьку самоеды в бою прибили, мать не помню. Знаю только: Марьей звали.
- Мою тоже зовут Марьей.
- Жива?
- Жива. Редко в последние годы видел ее. Четыре года в гимназии учился. Да вот в пути уж сколько. Так что, выходит, мать у меня сирота.
- И верно, сирота, - печально согласился мальчик. - Но ты не грусти. Я тебе подарю соболью шкуру. И еще куничью. Матери отвезешь. Я сам настрелял. И еще сколько хочешь могу настрелять. И уток, и всякой птицы, и всякого зверя. Я всякую птицу знаю. Турпана знаю, шилохвость, синьгу, зуйка, сокола. Я и лису могу прибить. У меня всякие стрелы, с разными беловятками.
- Что за беловятки?
- Беловятки-то? А то не знаешь?
- Не видал.
- Я покажу. Какой конец у стрелы - это и есть беловятка. Наконечник узенький - лучшее дело бить уток. На лису другая стрелка - с развилочкой. У меня разные беловятки. От отца остались. Я тебе дам. Самоеды за беловятками гоняются, а тебе так дам.
- Спасибо, Петька, я не стреляю. Ерофеев есть у меня - тот стрелок. С лету из ружья бьет.
- А из лука?
- И из лука.
- Тогда я твоему Ерофееву дам беловяток.
6
Невелик Березов, быстро его обошли. Глубокий, поросший березами овраг отсекал слободу от елового бора. Чуть правее, на берегу Вогулки, - остяцкие юрты. Тут жили обрусевшие инородцы - они приняли православие, но держались от казаков подалее, по другую сторону земляного вала. Русскому богу отдали веру, но привычки, поверья, повадки оставались, как у прародителей. Знали, что русский бог всемогущ, но втихомолку поклонялись божеству по имени Аутья-Одыр, который воплощен в щуке, и от него зависит улов рыбы. Русский бог далеко, и у него много своих дел, а повелевает обской птице Ас-Толах-Торум, принимающий вид чайки, - вон чайка парит над бескрайним половодьем, крылья распластаны, клюв настороже, глаз птнцы зорок. Зачем сердить Ас-Толах-Торума и Аутью-Одыра?
Зуев с любопытством смотрел на остяцкое поселение, где шла своя жизнь. Гортанно покрикивали мужчины, запрягая в нарты оленей, грелись на солнцепеке собаки, о чем-то судачили разношерстно одетые женщины.
Из инородческого становья к валу бежали ребятишки. Живые, пушистые зверьки, все на одно лицо. Петька быстро говорил им по-остяцки. Зуев догадался: речь о нем, дети разглядывали его, как диковинное существо.
Вася подхватил маленькую девочку лет шести, поднял над головой, весело заржал, изображая лошадь. Девчонка зажмурила глаза от страха, задрыгала ногами в оленьих чижах.
По становью уже прошел слух об этом человеке, прибывшем в Березов из самого царского города, с запада - ыл вата. Этот русский - луце - будет строить еще одну церковь. Мальчишки то и дело указывали пальцами на виднеющуюся в другом конце Березова колокольню.
Петька засмеялся.
- Чего они лопочут? - спросил Вася.
- Взрослые в становье сказали: ты пришел строить церковь.
- Какую церковь?
- Каменную, какую еще. Дескать, луце из царского города будет класть церковь, а привел тебя сюда тобольский остяк.
- Вану?
- Ну, с тобой который приехал.
Вася присел на корточки перед укутанным в теплый гус мальчиком с круглым ртом, круглыми глазами, круглыми щеками. Казалось, подтолкни его к оврагу, он покатится, как шарик.
- Тебя как звать? - спросил по-остяцки.
- Вит-Хон! - строго ответствовал малыш.
- Вит-Хон?
Петька перевел:
- Это по-ихнему водяной царь. Вишь чего выдумал. Пугает…
- Тогда я повелитель снега Сяхыл-Торум.
- Не Сяхыл-Торум, не Сяхыл-Торум, - загалдели ребятишки. - Ты русский поп.
- Я - поп?
Рядом валялась смоляная доска, вырванная из баркаса. Острый конец ее был закруглен. Выдернув доску из сугроба и подхватив малыша, Зуев подбежал к довольно крутому скату. Примостился на доске, усадил рядом малыша и, оттолкнувшись, съехал в овраг.
Ребятишки бежали к Зуеву, требуя каждого прокатить на доске.
Петька снисходительно поглядывал на эту затею. Не выдержал, растолкал малышню, облепившую Зуева, и решительно заявил:
- Я, что ли, рыжий?
- Конечно, рыжий.
Петька сорвал шапку, тряхнул белыми кудрями.
- Ну, не рыжий, - поддразнил его Вася, - но ведь и не водяной царь. Ладно, садись.
И они скатились на дно оврага.
- Луце, луце, луце! - наперебой галдели маленькие остяки.
Зуев дал каждому по кусочку сахара.
- Какой же я поп? - хохотал он. - Разве попы катаются на доске с горки?
Назавтра березовский комиссар Денисов пригласил к себе домой членов экспедиции на обед.
Похлебали жирной ухи из муксуна, отведали жареной оленины. Комиссарша потчевала гостей моченой морошкой, брусникой, медом. Ерофеев и Шумский налегли на бражку.