4
Вот так дядька Шумский - куда там! Какой крестный?.. Средневековый алхимик! В комнатке кастрюльки, колбы, штофы, сосуды, а на чугунной плите варятся пахучие снадобья, на спиртовках кипят отвары разных цветов и оттенков. Снует по комнате, старается везде поспеть, точно приготовляет кушанья для собравшихся на пир зверей и зверюшек. На дыбы поднялся бурый медведь со стеклянными глазками. Волк с оскаленной пастью, того и гляди, клацнет перламутровыми зубищами. Замер заяц-беляк. Над потолком, раскинув крылья, парит для зайца неопасный орел с подкрашенными лаком когтями.
- Васька заявился! С чего это?
- А вот надо!
- Дело какое?
- Ага!
- Один агакнул да в татарские начальники попал. Потому как у татар "ага" - старший.
Шумский растер в ладонях парафин, залил в деревянный штоф янтарную жидкость.
- Будет то бальзамический состав. Для вечного сохранения зверей и птиц.
Вася чихнул.
- Чихается на правду. - Шумский блеснул глазами, яркими, как вставные стеклышки: - Недолго мне тут осталось! - Побил ладонь о ладонь, отряхивая пыль. - В научную экспедицию! Семьдесят два рубля в год положили. Чучела буду делать - во как!
- За деньги идешь?
- Нет, крестник, не за деньги. Цицерон так молвил в своих диалогах: недостойны свободного человека и презренны заработки поденщиков, чей труд покупается. А не презренно и достойно - искусство! Боязно по первости, Васька, ведь шестой десяток. А пойду. Кости уж заранее трещат, а пойду. Свербит любопытствие. Боязно!
- Чего ж плакаться?
- А русскому человеку поплакаться - сил набраться! Куда Палласу без меня деваться? Мои чучела живут в Англии, во Франции, в Германии. Цена мне потому великая. Обучил бы тебя, да теперь некогда.
- Мертвой натуре не хочу обучаться.
- Мертвой? Мои совушки и зайцы свое отбегали, отлетали, а мне как живые.
Шумский взял в рот капельку вязкого состава, чмокнул, порассуждал:
- Язык недаром мягкая часть во рту. Язык принимает на себя действие распущающихся по нему тел. Так за каким делом?
- Протасов велел шкафы открыть - описание гербариев стану делать.
- Пойдем.
- Дядь Ксень, а Паллас - это кто?
- Паллас-то? Знатный господин. Академик всех мировых академий.
5
В свободные часы Вася торопится во флигель на берегу Невы - в кунсткамеру. Нередко увязывался с ним Мишенька Головин.
Залы музея в вечерние часы пусты. Точеные деревянные столбы поддерживают легкие галереи. С потолка свисают высушенные змеи, рыбы, непонятные чудища. Из шкафов раскрытыми глазами глядят заспиртованные жабы, ящерицы, человеческие зародыши. Склянки завязаны говяжьими пузырями, изукрашенными для натуральности мхом, раковинами, растениями.
И сторожит этот могильный покой восковой царь Петр. Откинувшись в кресло, Петр словно подсматривает за мальчиками.
Жутко! Так и кажется, сейчас встанет, расправит сомлевшие плечи, поведет грозными бровями.
Царь в лазоревом, шитом серебром платье, с орденом Андрея Первозванного на груди, с коротким морским кортиком на бедре. Черные усы топорщатся двумя узкими перышками. Рядом дубинка с набалдашником из слоновой кости.
Но не встанет царь Петр, нет такой силы, чтобы оживила восковую персону, окрасила живой кровью щеки.
Из шкафа вынули толстую папку с засушенными ромашками. Сумерки незаметно расселились по углам залы. В темноте растворились сушеные тела змей и рыб, лишь огарок свечи борется с теменью.
Тихо. То не мышь поскребывает под шкафом - то Васино гусиное перо шуршит по листу бумаги.
Мишенька удивляется:
- Васька, ты так и чешешь: то по-латыни, то по-русски, то по-немецки. Когда успел так насобачиться?
- Раз прочитаю - слова сами и западают.
Неслышно подошел Шумский:
- Долго еще шебуршить будете? Закрываться хочу.
- Скоро, дядя Ксень.
- Ну, пиши, сынок…
- Сколько же путешествие ваше продлится, господин Шумский? - спросил Мишенька.
- Сказывают, лет пять. М-да, ребята. Я не печалюсь. Один-одинешенек, все одно где помирать.
Вася улыбнулся:
- Ему поплакаться - сил набраться.
- А и верно, ребята. По правде, иду в хождение с превеликой охотой. Мир познаша - себя познаша.
- Чего себя познавать? - спросил Мишенька. - Разве за тем ходят в путешествия? Там иные цели.
- Как знать, как знать, - загадочно сказал чучельник. - Себя спытать всегда похвально и полезно. Я так понимаю: пошел в хождение - второй раз родился. Во как! - Был доволен, глаза заблестели, как у ребенка, которому пообещали гостинец.
Слова Шумского больно задели Васю - завидовал он старику: какая выпала удача! Повезет ли когда-нибудь ему? Не на что надеяться. Кончит гимназию - и куда? Какой толк, что он знает немецкий, латынь, кое-что из ботаники, географии, астрономии, литературы, разными лоскутками знаний сшита его память. Все для того, чтобы в конечном счете плюсовать прибыля откупщика Саватеева? Худородный отрок - дальше не дадут дороги. Он зло смотрел на крестного, точно тот был виноват в окаянной Васиной судьбе: дед народился, внук удавился. И впрямь хоть давись…
Словно догадываясь, о чем размышлял товарищ, Мишенька Головин утешил:
- Не унывай, Васька. Дядька мой тебе карту северных стран на что подарил?
Однажды тут увидал их астроном Румовский.
На крыше дома размещалась обсерватория - выпуклый глаз в небо. Астроном ныне в телескопе отыскал, как выудил, редкую звезду. Весьма обрадовался. Спускаясь по лестнице, напевал:
Тобою утешаюсь,
Тобою восхищаюсь.
Тебя душой зову,
Тобою я живу.
Редкой звездой утешался. Мечтал со временем открыть новую звезду в темном полунощном небосклоне. Звезда Румовского! Или нет - Румовская звезда. А? Хе-хе! Вот недруги взвоют от зависти. Возможно, сам Делиль, главный астроном французского короля, припомнит: Румовский, Румовский! Да, да, как же. Рос-си-я-нин!
На выходе из флигеля Румовский столкнулся со школярами.
- Что тут делаете в столь неурочный час? - спустился астроном с небес на землю.
- Зуев для берлинского ученого, господин Румовский, альбом готовит.
- Для Палласа? Восхитительно.
- Протасов велел.
- Ну, ну, - одобрил астроном.
- В хождение он идет, - сказал Вася. - В Сибирь.
- Как не знать. Сама императрица приказала снарядить экспедицию. Растения, животных, минералы, всякие залегания примечать.
- Минералы плохо знаю, - вздохнул Зуев. - Что на Финском берегу найду - вроде разбираюсь. Камешки. А они, глядишь, минералы.
- Вон что у тебя на уме! - изумился астроном. - Тебе, братец, который год?
- Да год-то большой. Четырнадцатый.
- Бо-о-льшой год, - рассмеялся Румовский. - Все ж пока головастик. Ты до лягушки сначала дорасти. Хотя, Зуев, есть в тебе приметные склонности к постижению, э-э-э… Бегу, бегу.
Напевая занятную песенку про звезду, что утешает и восхищает, Румовский завернул за угол. Походка у него легкая, танцующая, точно он вышагивал по зыбкому Млечному Пути, а не по бревенчатому тротуару.
- Долго-о-о-та, - передразнил его Зуев.
И Вася, пританцовывая, пробежался по доскам.
У плашкоута остановились.
- Искупаемся? - предложил Мишенька.
Вася пошипел от предвкушения холодной воды, раздул щеки, нырнул. Хотел достать дно - не дотянул. Забрался на плашкоут, поднял над собой руки и солдатиком пошел ко дну. Его выбросило наверх.
- Достал! - счастливо вскричал. - Аж пятками ударился!
У середины реки повернули обратно.
Прыгали на одной ножке, чтобы вода из ушей вылилась, - посиневшие, в пупырышках.
- Чехарда!
Мишенька уперся ладонями о колени. Вася с разбегу вспрыгнул ему на спину, подтянулся на руках, поболтал ногами и сиганул далеко вперед.
Потешились вволю.
- Чехарда - самая лягушачья игра. Опираешься на задние лапы, а голова вперед.
- Вот и показал, что не головастик, а лягушка!
- Я бы Палласу всякую службу мог служить, - сказал Вася. - И гербарий соберу, и блинчики испеку, и речку переплыву первым.
С той ночи казенноштатный ученик академической гимназии Василий Федоров Зуев все чаще и чаще возвращался мыслями к экспедиции, снаряжаемой в дальнюю сибирскую дорогу.
И то ли наяву, то ли во сне приходили видения…
…Марсельный ветер толкает паруса фрегатов.
…Дорожные повозки переваливают ухабы на избитых российских трактах.
…Степан Крашенинников шагает по Камчатке.
Глава, в которой рассказывается, как Петер Симон Паллас приехал в Санкт-Петербург, знакомился с членами будущей экспедиции, в том числе со школяром, которого он мысленно назвал "пуповкой"
1
В гербовой бумаге, писанной вязью, говорилось:
"Приехавший сюда из Берлина 30 июня 1767 года господин доктор Паллас выписан ординарным членом и профессором натуральной истории в Академии наук на следующих основаниях:
Во время его службы обещается он ревностно исправлять касающиеся до его должности профессии, изобретать нечто новое в своей науке, подавая со временем сочинения для академических изданий… В предстоящей экспедиции обучать своей науке определенных к нему учеников".
За окнами кабинета открывался вид на Неву. Адмиралтейская игла пришпилила облако. Сквозняк прошелестел по странице, вскинул штору, обретя форму пузыря. У спрятавшегося ветра есть не только форма, но и запах, и вкус. Вкус дегтя, смоляных канатов, рыбы. Воздух самой России льется в окошко.