Десять минут спустя Балю, зарывшийся в фолианты и рукописи, услышал из своей клетки лязг засова и скрип тяжелой двери. Он поднял голову; полоса яркого света ослепила его. Но никто не вошел. Из-за распахнутой двери послышались только вскрикивания: "О, господи, Иисусе, пресвятая дева!" Дверь снова затворилась, загремел засов. Балю покачал головой и вернулся к своим книгам.
Десять минут спустя все четверо снова появились в зале совещаний; король учтиво улыбался, принц Карл еле держался на ногах, словно пьяный; на нем лица не было. Д’Юрфэ был очень прям и очень бледен. Оливер - серьезен.
- У вас имеются еще возражения, брат мой? - ласково спросил Людовик. Карл покачал головой.
Д’Юрфэ отвечал вместо оторопевшего принца:
- Монсеньор принимает герцогство Гиеньское.
Принц Карл утвердительно кивнул.
- Отлично, - заявил Людовик самым очаровательным тоном, - теперь у нас еще остается одна пустяковая формальность: вы, любезный мой брат, напишите герцогу Бургундскому, что по собственному желанию обменяли Шампань и Бри на более выгодную для вас Гиень; и напишите, пожалуй, еще сегодня.
Снова жуткая тишина.
Д’Юрфэ отвечал за оторопевшего принца:
- Монсеньор напишет не далее, как сегодня, и передаст грамоту вашему величеству!
Принц Карл утвердительно кивнул.
- Чудесно, - сказал Людовик, - и вот еще что, братец, - если мой племянник Карл Бургундский серьезно хочет выдать Марию за вас замуж, - а я в этом сомневаюсь, - то с моей стороны вы безусловно не встретите препятствий.
Оливер, сеньор Тристан и Жан де Бон насмешливо осклабились.
Анна послала Даниеля Барта спросить мейстера, не может ли он подарить ей хотя бы четверть часа времени? Даниель Барт точно передал и слова эти и смиренный тон ее просьбы, как бы подчеркивая брошенный мейстеру немой упрек. Оливер, чрезвычайно холодно отпустив Даниеля Барта, все же поспешил в свои комнаты; он не был там уже целую неделю. Впрочем, - как он сам заметил про себя, - то не была уступка чувству; не было тут и беспокойства об Анне, но было странное какое-то предчувствие, что Анна зовет его недаром, что дело касается того самого темного и трудного вопроса, который занимал теперь и его, и короля, и на который Людовик, - благодаря непривычной внутренней борьбе трезвого политического расчета со страстью, - все еще не в силах был ответить. Оливер очень быстро уловил, что хотя король и ведет переговоры совершенно в его, Неккера, духе, запугивая брата, но это не больше, как компромисс Людовика с самим собою, компромисс, ни к чему в дальнейшем не обязывающий и ничему не могущий помешать.
Что же до династического плана Неккера, ради которого потребовалось бы отпустить Карла на известный срок и призвать на супружеское ложе королеву - старую, совсем уже чужую женщину, - то король ни единым словом, ни единым жестом не давал еще повода думать, что может на это согласиться. Оливер знал, что почти все эти ночи Людовик провел с Анной.
Анна сидела за пяльцами; она подняла бледное лицо, когда вошел Оливер. Ее черты слегка заострились, губы словно стали тоньше от невысказанных мыслей. В углах рта появились тонкие горькие складки, какие бывают у людей, прежде любивших смеяться, а теперь одиноких и безрадостных. Она принадлежала к женщинам, которые не умеют плакать, поэтому тени под слегка затуманенными глазами не носили следов слез и не старили ее, а напротив - в противоположность чистому, целомудренному рту - придавали ее лицу что-то развратное.
Оливер холодно и учтиво поцеловал у нее руку.
- Чего ты хочешь, Анна? - спросил он, скользнув по ней взглядом.
- Спасибо тебе, - сказала она тихо, глядя на него большими, широко раскрытыми глазами, - спасибо тебе, что ты так скоро пришел, Оливер. Я, собственно, ничего не хочу. Меня лишь мучит что-то вроде надежды, Оливер.
Неккер криво улыбнулся.
- Ты что ж… надеешься родить дофина? - грубо спросил он.
Она опустила глаза и печально проговорила:
- Я надеюсь, что ты ко мне вернешься, Оливер.
Неккер сурово, без единого слова покачал головой и повернулся, чтобы уйти. Анна покорно склонила голову и обняла руками колени. И она не подняла головы, когда закричала ему вслед:
- А он этого боится!
Оливер, весь взбудораженный, остановился: неужели Людовик сам сказал ей это? Значит, самых сокровенных своих мыслей Людовик не таит от нее, - мыслей, которые ему, Оливеру, не решается поверить? Неужто любовь эта становится опасной?
- Чего он боится? - кинул Оливер через плечо.
- Что ты, советуя ему, думал обо мне, хотел меня вернуть… хотя…
Она запнулась, боясь сказать слишком много.
- Хотя…? - настойчиво переспросил Оливер.
Она торопливо зашептала:
- Хотя ты и сказал ему, что он может ни в чем не изменять привычек своей частной жизни.
"Буквально мои слова! - удивился про себя Оливер. - У него нет тайн от нее; но он скрытничает со мной!" - Оливер снова обернулся к Анне.
- Его боязнь так же необоснованна, как и твоя надежда; теперь ты это знаешь, Анна, - сказал он сурово. - То, что я советовал ему, я советовал честно. Ты не будешь его удерживать, Анна?
Ока не глядела на него.
- У меня нет на это права, - просто отвечала она, - но видишь ли, Оливер, - она говорила все медленнее, - он, кажется, очень меня любит и… думается мне, всякая другая женщина ему противна… И он, пожалуй, не сможет…
Оливер прикусил губу. Это было как раз то, чего он боялся. Горькие воспоминания охватили его: разве сам он, обладая Анной, помышлял о другой женщине?
- Ты сегодня ночью у него? - спросил он, отвернувшись.
- Да.
- Я приду с ним вместе в башню, - сказал он. - Устрой так, чтобы ты могла слышать наш разговор.
- Да, - сказала она и протянула ему руку. Он холодно и вежливо склонился над ней и пошел к двери.
На пороге он сказал:
- Хорошо было бы, Анна, если бы ты заболела, на то время, когда здесь будет королева.
- Я охотно заболею, Оливер, - прошептала она.
Был канун отъезда новопожалованного герцога Гиеньского. Акт инвеституры заканчивался помпезным пиршеством. В этот вечер принц Карл, благодаря вину, бесконечным тостам и поздравлениям, стал настолько беззаботен, что даже решился смеяться и болтать. Легкое опьянение помешало ему заметить, что король становился в течение вечера все сдержаннее и нелюбезнее. Но Оливер отлично знал, какие мысли роятся в мозгу Людовика и бороздят морщинами его лоб. То резкий взгляд из-под полуопущенных век, то резкое слово Людовика давали Оливеру заметить, что судьба Карла все еще не решена, что король откладывает окончательное решение на эту последнюю ночь. Оливер приготовился к бою.
В полночь, по окончании пиршества, король сам приказал Оливеру следовать за ним в башню. Там Людовик после минутной нерешительности открыл потайную дверь и поднялся по витой лестнице. Изумленный Неккер остался ждать; король впервые так неприкрыто сознался в том, что Анна здесь. Скоро Оливеру послышались голоса обоих, а затем - через несколько секунд - шаги короля, спускавшегося по лестнице. Оливер слегка усмехнулся, когда Людовик вошел в комнату и затворил за собой потайную дверь.
- Государь, - сказал мейстер, - у нас с вами одно общее желание: я, со своей стороны, тоже просил госпожу Неккер присутствовать при нашем разговоре.
Король опешил; затем рассмеялся и крикнул:
- Войдите, сударыня!
Оливер тотчас же открыл потайную дверь.
Анна стояла в дверях, застыв в испуге и замешательстве, с распущенными волосами, завернувшись в опушенный мехом ярко-красный шелковый плащ, в ватных туфельках на босу ногу.
- Войдите, сударыня, - повторил король с тонкой улыбкой и галантно пододвинул ей тяжелое свое кресло у письменного стола. - Мы оба, я и Оливер, пожелали совершенно независимо друг от друга, чтобы вы были свидетельницей нашего разговора, поэтому вам нечего больше прятаться. Займите подобающее вам место.
Анна слегка повела плечами и прошла мимо обоих мужчин мелкими шажками и опустив голову. Оливер не глядел на нее.
Она села в кресло властелина, бледная как мрамор, в пламенеющей одежде; и эта бледность лица, яркость ткани и величие трона составляли сложную гармонию, оттеняли ее манящую и необычную красоту. Она сидела прямо, не прислоняясь к спинке, сложив руки на коленях. Голова была слегка опущена. Она смотрела прямо перед собой.
Король прислонился неподалеку от нее к большой, тяжелой укладке. Оливер остался стоять около раскрытой потайной двери.
- Говори, друг, - просто сказал Людовик. - Ведь ты знаешь, что нужно обсудить.
Оливер покачал головой.
- Я знаю, - произнес он, четко разделяя слова, - нечто, что не подлежит уже обсуждению: принц Карл, живой и невредимый, завтра покинет Амбуаз.
- Ты отлично знаешь, - задумчиво проговорил король, - что я как раз об этом хотел с тобой говорить. В последние дни я потратил на этого несчастного выродка больше времени, чем стоит вся его никчемная жизнь. Он может мне повредить. И он повредит мне. Д’Юрфэ тотчас же начнет плести сеть своей интриги через Бретань и Нормандию к герцогу Бургундскому и через клику Немура - Арманьяка к Испании. Год - это долгий срок, Оливер. А вот если бы в течение четырех недель у меня явился законный повод объявить Гиень коронным доменом и занять ее войсками, то вся эта сеть была бы порвана раз и навсегда.