Рядом с ним жара лоснила Лилию. Девушка развязала бюстгальтер и подставила спину солнцу. Тело вытянулось в радостной неге. Она подняла руки, собрала распущенные волосы и свернула их на затылке в пучок, золотистомедный. Тончайшие струйки пота - одна за другой - текли по шее, оставляя влажные дорожки на нежной коже округлых плеч и гладкой спины. Он смотрел на нее из глубины каюты. Сейчас она уснет в той же позе, что и утром. Подложив руку под голову, согнув коленку. Заметил, что волосы под мышкой сбриты. Мотор затарахтел громче, и волны двумя гребнями раздались перед суденышком, оросив мелким соленым дождем Лилию. Морская вода смочила купальные трусики, бедра, ягодицы. Над суденышком, визгливо крича, кружились чайки, а Он медленно потягивал через соломинку коктейль. Это молодое тело не кружило ему голову, не сводило с ума, а ввергало в состояние напряженного ожидания. Приятное самоистязание. Полулежа в шезлонге в глубине каюты, Он забавлял себя тем, что конденсировал свое желание, приберегая его для ночи, безмолвной и безлюдной, когда тела растворяются во тьме и не могут быть предметом для сравнений. Ночью к ней придут его опытные пальцы, любящие неторопливость и внезапность. Он перевел глаза на свои смуглые руки с набухшими синими жилами, возмещающие силу и нетерпение былых лет.
Бухта осталась далеко позади. Над пустынным берегом, ощетинившимся колючими кустами и остриями скал, застыло знойное марево. Яхта круто развернулась, и теплая, парная волна обрушилась на Лилию. Она весело вскрикнула и чуть приподнялась - выше не пустили розовые стерженьки, словно ввинтившиеся в ее твердые груди. Снова легла. На палубе появился бой с подносом - запахло черносливом, персиками, очищенными апельсинами. Он закрыл глаза и невесело усмехнулся своим мыслям: это чувственное тело, эта осиная талия, эти полные бедра тоже подтачивались - где-то глубоко внутри - пока еще незримой бедой, раком времени. Эфемерное диво, чем ты будешь отличаться через десяток-другой лет от этого, другого тела, которое тобой обладает? Труп под солнцем, истекающий потом и расплавленным кремом. Быстро испаряется молодость, улетает в мгновение ока и оставляет усохшую плоть, увядшую от родов и абортов плоть, тоскливое пребывание на земле с ее пошлой и нудной повседневностью. Он открыл глаза. Посмотрел на нее.
Сверху спускался Хавьер. Сначала Он увидел его волосатые ноги, потом провисшие вниз трусы и, наконец, докрасна раскаленную грудь. Да, настоящий волк: крадучись скользнул в каюту и взял два персика из ведерка, погруженного в ледяную воду. Улыбнулся и вышел с фруктами в руках на палубу. Сел на корточки возле Лилии, растопырив колени перед самым ее лицом. Потрогал девушку за плечо. Лилия улыбнулась и взяла один из предложенных персиков, что-то сказав, - Он не разобрал слов, заглушенных стуком двигателя, шумом ветра и волн. Вот они одновременно задвигали челюстями, и сок потек по губам.
Хотя бы уж… Наконец-то. Юноша сел, прислонившись к борту и вытянув ноги. Поднял улыбающиеся сощуренные глаза к белому полуденному небу. Лилия посмотрела на него, губы ее зашевелились. Хавьер что-то ответил и взмахнул рукой, указав на берег. Лилия вытянула шею, прикрывая грудь рукой. Хавьер нагнулся над ней, и оба весело смеялись, когда он завязывал ей тесемки бюстгальтера, мокрого, почти прозрачного. Она поднялась, приставив руку козырьком ко лбу, чтобы разглядеть то, что показывал юноша - заливчик, желтую раковину на далеком, заросшем кустарником берегу. Хавьер вскочил на ноги и отдал рулевому какое-то распоряжение. Яхта снова резко повернула и устремилась к берегу. Девушка села, прислонившись к борту, и подвинула сумку, предлагая Хавьеру сигарету. Завязался разговор.
Он смотрел на них обоих, сидевших бок о бок, одинаково смуглых и одинаково гладких, скульптурно гармоничных с головы до вытянутых ног. Неподвижные, но напряженные тела, замершие в уверенном ожидании, являющие друг для друга нечто неизведанное, едва скрывающие свое стремление познать друг друга, проявить себя.
Он пожевал соломинку и надел черные очки, скрывавшие - вместе с широким козырьком - всю верхнюю часть лица. Разговор на палубе продолжался. Они обсосали персиковые косточки и, должно быть, сказали:
"Недурно",
или даже
"Чудесно…",
или что-то такое, о чем до сих пор не говорилось, - сказали телом, всем видом. Персонажи нового спектакля жизни. Должно быть, сказали…
- Почему мы раньше не встречались? Я часто бываю в клубе…
- А я нет… Ну-ка, давай бросим косточки. Раз, два…
Он увидел, как они вместе бросили косточки со смехом, недолетевшим до него, увидел силу напрягшихся рук.
- Я - дальше! - сказал Хавьер, когда косточки беззвучно шлепнулись в воду далеко от яхты. Она засмеялась. Они снова удобно устроились около борта.
- Ты любишь водные лыжи?
- Не знаю.
- Погоди, я тебя научу…
О чем они могли говорить? Он кашлянул и придвинул поднос с напитками, чтобы приготовить еще один коктейль. Хавьер, видимо, допытывается: что за пара - Он и она? Она, наверное, рассказывает краткую и грязную историю их знакомства. Парень пожмет плечами и заставит ее предпочесть волчью страсть, хотя бы на одну ночь, для разнообразия. Главное - любить… Хотеть друг друга.
- Не сгибать локти, понимаешь? Держаться на вытянутых руках…
- Я сначала посмотрю, как у тебя получается…
- Конечно. Вот войдем в залив…
Да! Быть молодым и богатым.
Яхта остановилась в заливчике у самого берега и закачалась, усталая, отфыркиваясь бензиновым перегаром, мутя стеклянно-зеленую воду и белое дно. Хавьер бросил лыжи в воду, нырнул, потом показался, улыбаясь, на поверхности и надел их.
- Кинь мне веревку!
Девушка нашла канат и спустила за борт. Яхта снова рванулась в открытое море, и Хавьер, поднявшись на ноги, летел по воде в кильватере суденышка, махая одной рукой. Лилия смотрела на Хавьера. А Он пил gin-and-tonic. Полоска моря, разделявшая молодых людей, каким-то таинственным образом сближала их, единила больше, чем самое тесное объятие, и запечатлевала эту окаменевшую близость.
Казалось, яхта замерла на море, Хавьер стал статуей, прикованной к корме, а Лилия застыла на одной из волн, которые бесплотными тенями взлетали вверх, рушились, умирали и вновь сливались. Волны. Те же самые и другие, всегда мятущиеся и всегда одинаковые - нечто вне времени, свое собственное отражение и отражение первозданных вод, зеркало ушедших тысячелетий, ушедших и грядущих.
Он совсем утонул в низком удобном шезлонге. Что она теперь сделает? Избежит ли соблазна, рожденного влечением, которое не подчиняется воле?
Ближе к берегу Хавьер отпустил канат и упал в воду. Лилия нырнула, не взглянув в сторону черных очков ни разу. Но объяснение будет. Какое же? Лилия станет давать объяснения ему? Или Хавьер объяснится с Лилией? Или Лилия с Хавьером? Когда голова Лилии - вся в ярких брызгах солнца и моря - показалась в воде рядом с головой юноши, Он уже знал, что никто, кроме него самого, не решится требовать слов. Там внизу, в спокойной воде прозрачного залива, никто не будет обращаться к доводам рассудка или противиться фатальному стечению обстоятельств, никто не отступит от того, что есть, что должно быть. Какая преграда может встать между молодыми людьми? Не это ли тело, утонувшее в кресле, одетое в спортивную рубашку, фланелевые брюки и кепи с козырьком? Или этот беспомощный взгляд? Там, внизу, они молча плавали, и борт мешал ему видеть, что происходит. Хавьер свистнул. Яхта рванула с места, Лилия на мгновение показалась на поверхности моря и упала. Яхта остановилась. Смех, звонкий, заливистый, прервался сквозь шум двигателя. Он никогда не слышал, чтобы она так смеялась. Словно только на свет народилась, словно не катится все ниже и ниже с грузом скверны на шее, с балластом позора, со всем тем, что совершено ею, им.
И совершается всеми. Всеми. Вот оно - паскудство, называемое у нас "чингадой". Все это совершается… всеми. Невеселая усмешка сопроводила последнее слово. Слово, которое подрывает основы власти и вины, безраздельного господства над другими, над кем-то одним, над девочкой, принадлежавшей ему и купленной им, и заставляет вступить в обширный мир общих деяний, сходных судеб, бесцеремонного обладания. Значит, эта женщина не опозорена навсегда? Значит, никому нет дела, что она побывала в его руках? И его временная власть над нею не будет ее предопределением и ее судьбой? Лилия может любить, словно его никогда и на свете не было?
Он встал, подошел к корме и крикнул:
- Уже поздно. Пора возвращаться в клуб, чтобы успеть пообедать.
Он как бы со стороны увидел свое лицо и всю свою фигуру, прямую, словно осыпанную крахмалом, когда понял, что его зов не услышан - едва ли могли что-нибудь слышать два легких тела, которые скользили рядом в опаловой воде, не касаясь друг друга, словно летели в самом нижнем слое воздуха.
Хавьер Адаме распрощался с ними на молу и вернулся на яхту - хотел еще покататься на лыжах. С кормы помахал им рубашкой. В его глазах не было того, что Он хотел бы увидеть. И во время обеда на берегу под навесом из пальмовых листьев Он не нашел в карих глазах Лилии того, что хотел бы найти. Значит, Хавьер ни о чем не спрашивал. И Лилия не рассказывала о своей грустной истории - мелодраме, которую Он втайне смаковал, вдыхая ароматы соусов. Обычный мещанский брак с прохвостом, хулиганом, волокитой, забулдыгой, развод и проституция. Вот бы рассказать - да, следовало бы рассказать про это Хавьеру. Однако при воспоминании о ее истории стало тяжело на сердце, ибо сегодня, сейчас Он уже не существовал для Лилии, так же как поутру для женщины уже не существует ее прошлое.