Больные прижимали к вискам кусочки луковиц или прикасались к освященным ветвям в руках женщин. Сотни, сотни людей. Их глухое причитание сопровождалось тоскливым воем: облезлые собаки со слюнявыми мордами, хрипло дыша и скуля, шныряли в еле двигавшейся толпе. Люди шли туда, вдаль, где виднелись башни из розового гипса, изразцовый портал и сиявшие желтой мозаикой купола. К бескровным губам кающихся поднимались бутыли, и по подбородкам текла густая жижа - пульке. Слезящиеся, залепленные бельмами глаза; изъеденные экземой лица, бритые головы больных детей, изрытые оспинами лбы, источенные сифилисом носы - отметины завоевателей на телах завоеванных, устремлявшихся пешком, на коленях, на четвереньках к святому храму, воздвигнутому во славу бога теулов. Сотни, сотни. Ноги, руки, реликвии, струи пота, стенания, волдыри, блохи, струпья, губы, зубы. Сотни.
"Нет, надо решиться, у меня нет иного выхода, как только быть до самой смерти женой этого человека. Почему же не примириться с ним? Да, легко сказать. Но не легко забыть причины моей неприязни. Боже, Господи Боже, скажи мне - не разрушаю ли я собственными руками свое счастье, скажи мне, должна ли я предпочесть его отцу и брату…"
Шарабан с трудом продвигался вперед по пыльной дороге, среди людей, не ведавших спешки, тащившихся пешком, на коленях, на четвереньках к святому месту.
Шеренги магеев не позволяли выехать за обочину и обогнать процессию. Тихо покачивалась под зонтом в экипаже, толкаемом странниками, белая женщина: газельи глаза, розовые мочки ушей, ровная белизна кожи, платочек, прикрывающий нос и рот; высокая грудь под голубым шелком, большой живот, маленькие - одна на другой - ножки, атласные туфельки.
"У нас есть сын. Отец и брат - мертвы. Почему меня гипнотизирует прошлое? Надо смотреть вперед. Но я не в состоянии решиться. Или пусть сами события, судьба, что-то помимо меня решит за меня? Может быть. Господи Боже. Я жду второго сына…"
К ней тянулись руки: сначала мозолистая ручища старого седого индейца, потом - голые женские руки из-под накидок. Тихие голоса, шептавшие слова ласки и восхищения; пальцы, старавшиеся прикоснуться к ней, свистящие вздохи: "Мамита, матушка". Шарабан остановился. Он спрыгнул с сиденья, размахивая хлыстом над темными головами, крича, чтобы дали дорогу: высокий, в черном костюме, в обшитой галуном шляпе, надвинутой на самые брови.
"Господи, за что послал ты мне такое испытание?.."
Она схватила вожжи, резко дернула лошадь вправо. Вороная сшибла с ног нескольких паломников, заржала и взвилась на дыбы, выбив у кого-то из рук глиняные бутыли и клетки с клохтавшими, бившимися курами, ударила копытами по головам упавших индейцев и круто повернулась, вытянув жилистую блестящую от пота шею, кося глазами-луковицами. Тело женщины словно покрылось их язвами, потонуло в ропоте, грязи, поте, пульковом перегаре; она встала, тяжелая и устойчивая, и изо всех сил хлестнула вожжами по крупу лошади. Толпа расступилась, раздались возгласы испуга и наивного удивления. Она помчалась назад мимо людей, воздевавших к небу руки, прижавшихся к стене магеев.
"Почему ты дал мне жизнь, в которой надо выбирать? Я не создана для этого…"
Тяжело дыша, ехала она прочь от страшного люда к асьенде, скрытой в блеске разгоравшегося солнца, в листве посаженных им фруктовых деревьев.
"Я - слабая женщина. Мне хотелось бы спокойно жить, чтобы другие решали за меня. Нет… Сама я не могу решиться… Не могу…"
Рядом с храмом на самом пекле были расставлены столы, покрытые газетами. Мошкара густой тучей вилась над огромными горшками с фасолью и горами лепешек, громоздившимися на столах. Кувшины с пульке, настоянной на вишне, сухие кукурузные початки и трехцветные миндальные орехи скрашивали однообразие яств. Глава муниципалитета взошел на паперть, представил его собравшимся, произнес хвалебную речь, и Он ответил согласием на ходатайство муниципалитета, который выдвинул его депутатом в парламент и уже несколько месяцев назад согласовал кандидатуру с властями в Пуэбле и с правительством в Мехико. Правительство признало его революционные заслуги, одобрило его похвальное решение оставить армию, чтобы проводить в жизнь аграрную реформу, и учло образцовое выполнение им обязанностей местной власти в период анархии, когда Он на свой страх и риск навел порядок в округе.
В воздухе разливалось монотонное глухое причитание богомольцев, которые то входили в храм, то выходили, плакали в голос, жаловались и молились своей Святой Деве и своему богу, слушали речи и прикладывались к кувшинам. Вдруг кто-то вскрикнул. Защелкали выстрелы. Кандидат, однако, не повел и бровью, индейцы продолжали жевать лепешки. Он передал слово другому местному ученому оратору, которого встретила приветственная дробь индейского барабана. Солнце уже клонилось к горам.
- Я предупреждал, - прошептал Вентура, когда крупные капли дождя настойчиво застучали по его шляпе. - Это молодчики дона Писарро. Они вас взяли на мушку, как только вы поднялись на паперть.
Он, без шляпы, накинул на себя пальто цвета кукурузных початков.
- Ну, и что с ними?
- Лежат, как живые, - ухмыльнулся Вентура. - Мы их окружили еще до начала праздника.
Он вдел ногу в стремя.
- Швырните их к порогу Писарро.
Он ненавидел ее, когда входил в белый полупустой зал. Она сидела одна, покачиваясь в кресле-качалке и зябко поглаживая руки, словно появление этого человека обдавало ее холодом, словно дыхание мужа, холодная испарина его тела, просительный тон его голоса леденили воздух.
Он бросил шляпу на стол; по кирпичному полу зачиркали шпоры. Дрогнули ее точеные ноздри.
- Они… Они меня испугали.
Он не ответил. Стащил с себя пальто и развесил на стуле у камина. По черепичной кровле стучал дождь. Впервые она попыталась оправдываться.
- Спрашивали, где моя жена. Сегодняшний день многое значил для меня.
- Да, я знаю…
- Как тебе сказать… Всем… Всем нам нужны спутники в жизни, чтобы идти…
- Да…
- А ты…
- Я не выбирала свою жизнь! - выкрикнула она, уцепившись за ручки кресла. - Если ты заставляешь других подчиняться своей воле, ты не требуешь от них за это ни благодарности, ни…
- Значит - моей воле? Почему же ты от меня в восторге? Почему в кровати ты вопишь от удовольствия, а потом ходишь с кислой физиономией? Кто тебя поймет?
- Подлец!
- Брось лицемерить и ответь - почему?
- С любым мужчиной было бы так же.
Она подняла глаза и в упор посмотрела на него. Вот и все. Лучше унижение.
- Что ты знаешь? Я могу наделять тебя другим лицом и другим именем.."
- Каталина… Я полюбил тебя… Дело ведь не во мне…
- Оставь меня. Я и так навсегда связана с тобой. Ты получил, что хотел. Будь доволен и не проси невозможного.
- Зачем ты все ломаешь? Ведь я нравлюсь тебе, я знаю…
- Оставь меня. Не трогай. Не смей попрекать меня моей слабостью. Клянусь тебе, что больше не приду… для этого.
- Ты же моя жена.
- Не подходи. Я не собираюсь бросать дом. Мы - твои… Мы - часть твоих побед.
- Да. И ты будешь ходить у меня в женах до самой смерти.
- Ничего. Я знаю, чем утешиться. Я буду жить со своими сыновьями… С Богом. Мне больше ничего не надо…
- Значит, будешь жить с Богом? Посмотрим!
- Меня не грязнят твои оскорбления. Я сумею перетерпеть.
- Что перетерпеть?
- Стой, не уходи… то, что живу с человеком, который ограбил моего отца и предал моего брата.
- Ты пожалеешь, Каталина Берналь. Ты подала мне мысль - я буду напоминать тебе о твоем отце и твоем брате каждый раз, как ты будешь приползать ко мне в постель…
- Тебе больше не оскорбить меня.
- Не будь самоуверенной.
- Делай что хочешь. Но ты боишься правды. Ты предал моего брата.
- Твой брат не дождался, чтобы его предали. Ему не терпелось стать мучеником. Он не хотел спастись.
- Он умер, а ты здесь, жив-здоров и хозяйничаешь вместо него. Вот все, что я знаю.
- Нет, не все, можешь лезть на стену, но знай - я никогда не дам тебе свободы, никогда, хоть убей. Я тоже умею брать за горло. Ты пожалеешь о своей глупости…
- Недаром у тебя было такое зверское лицо, когда ты уверял меня в своей любви.
- Я полюбил не просто тебя, а тебя рядом с собой…
- Не прикасайся ко мне. Этого тебе больше не купить.
- Лучше - забудь о сегодняшнем дне. Подумай, ведь нам жить вместе всю жизнь.
- Отойди. Да, я об этом думаю. О предстоящих долгих годах.
- Тогда прости меня. Еще раз прошу тебя.
- А ты простишь меня?
- Мне нечего тебе прощать.