- Ну да, - говорит Армстид. - Поехали со мной. - Впервые мулы идут резво по своей воле. - Корм почуяли, - говорит Армстид, размышляя: "Вот они, бабы. Сама же первая дорогу перебежит своей сестре, а сама гуляет по общественной земле, одна без всякого стеснения, потому что знает - люди, мужики, ее пожалеют. До баб ей дела нет. Небось не баба ей вчинила - это, чего она и хлопотами не желает назвать. Да, их сестре дай только замуж выйти или так, без мужа, схлопотать, и сей же час из бабьего роду и племени она выходит и до самой смерти старается к мужскому роду примкнуть. Через это и к табаку их тянет, курить либо нюхать, через это и голосовать им подавай".
Когда повозка проезжает мимо дома к сараю, его жена наблюдает за ними из передней двери. Он в ее сторону не смотрит: и так знает, что должна там стоять, что стоит. "Да, - думает он с язвительной иронией, заворачивая мулов в распахнутые ворота, - знаю, знаю я, что она скажет. Мудрено не знать". Он останавливает мулов; ему не надо оглядываться - и так знает, что жена уже на кухне, уже не наблюдает за ними, просто ждет. Он останавливает мулов.
- Ступай в дом, - говорит он; он уже на земле, а женщина слезает, медленно и все так же вдумчиво, прислушиваясь к чему-то в себе. - Ежели встретишь кого - это Марта. Я скотину накормлю и приду. - Он не смотрит, как она идет через двор к кухне. Ему незачем смотреть. Шаг за шагом вместе с ней он подходит к кухонной двери и наталкивается на взгляд женщины, которая смотрит на кухонную дверь точно так же, как смотрела на повозку из передней двери. "Знаю, знаю я, что она скажет", - думает он.
Он распрягает мулов, поит их, ставит в стойла, задает корму, впускает с выгона коров. Потом идет на кухню. Она еще тут - седая женщина, с неприветливым, суровым, раздражительным лицом, за шесть лет родившая пятерых детей и воспитавшая из них мужчин и женщин. Она занята делом. Он на нее не смотрит. Подходит к раковине, наливает из ведра в таз и закатывает рукава.
- Ее фамилия Берч, - говорит он. - То есть так якобы парня зовут, которого она ищет. Лукас Берч. По дороге ей говорили, будто он теперь в Джефферсоне. - Он начинает мыться, к ней спиной. - Пришла из самой Алабамы, говорит, - одна и пешим ходом.
Хозяйка не оглядывается. Она возится у стола.
- Недолго ей так ходить - в Алабаму свою с прибавлением явится, - говорит она.
- Да небось и к парню этому, к Берчу. - Армстид возится у раковины, - очень занят водой и мылом. Он чувствует ее взгляд на себе - на затылке, на спине, сквозь вылинявшую от пота голубую рубашку. - У Самсона ей говорили, будто парень по фамилии Берч, или наподобие того, работает на строгательной фабрике в Джефферсоне.
- И она надеется его там найти. Ждет ее не дождется. И дом уж, поди, обставил.
Он не может понять по ее голосу, смотрит она на него или отвернулась. Он вытирается распоротым мешком.
- Может, и найдет. Ежели он сбежать от нее думал - ох, и спохватится парень, что оплошал, когда не оставил промеж себя и ее Миссисипи. - А теперь он знает, что она глядит на него: седая, не толстая и не тощая, закаленная, как мужчина, закаленная работой, в прочном сером платье, носимом без жалости и заботы, - руки уперты в бока, лицо - как у генералов, разбитых в бою.
- Эх, мужики.
- Что с ней прикажешь делать? Прогнать? Или в сарае положить?
- Мужики, - говорит она. - Мужики проклятые.
Они входят на кухню, миссис Армстид - первой. Она идет прямо к плите. Лина останавливается возле двери. Голова ее теперь непокрыта, волосы гладко зачесаны. Даже синий балахон на ней как будто посвежел и отдохнул. Она смотрит на хозяйку - та гремит чугунными конфорками и ожесточенно, с маху, по-мужски набивает дровами топку.
- Можно, я помогу? - говорит Лина.
Миссис Армстид не оборачивается. Она свирепо хлопает дверцей.
- Сиди уж. Ногам дай отдых - глядишь, и спина отдохнет.
- Я буду вам очень благодарна, если вы позволите помочь.
- Сиди уж. Тридцать лет затапливаю по три раза на дню. Прошло то время, когда мне помощь требовалась. - Она хлопочет у плиты, не оглядывается. - Армстид говорит, твоя фамилия Берч?
- Да, - отвечает Лина. Тон у нее очень степенный, голос очень тихий. Она сидит, не шевелясь, руки на коленях неподвижны. Миссис Армстид на нее не оглядывается. Она еще занята у плиты. Внимание, которого требует печь, не вяжется с той ожесточенной решительностью, с которой ее разжигали. Внимание к ней такое, словно это дорогие часы, а не печь.
- Стало быть, твоя фамилия уже Берч? - спрашивает миссис Армстид.
Молодая отвечает не сразу. Миссис Армстид уже не гремит у печки, хотя по-прежнему стоит спиной к Лине. Наконец она оборачивается. Они глядят друг на друга без утайки, наблюдают друг друга: молодая - на стуле, причесана гладко, руки на коленях неподвижны; старшая - тоже замерла, отвернувшись от плиты, седые волосы безжалостно скручены на затылке, лицо словно вытесано из песчаника. Наконец молодая говорит:
- Я вам сказала неправду. Моя фамилия еще не Берч. Меня зовут Лина Гроув.
Они глядят друг на друга. Голос хозяйки ни холоден, ни ласков. Он не выражает ничего.
- Стало быть, хочешь догнать его, чтобы твоя фамилия вовремя сделалась Берч. Так, что ли?
Лина смотрит вниз, словно разглядывая свои руки на коленях. В ее тихом голосе - упорство. Но и безмятежность.
- Мне ведь от Лукаса обещаний не нужно. Так уж вышло нескладно, что ему пришлось уехать. А приехать за мной, как он задумал, - видно, не получилось. А слово друг другу давать нам незачем. Той ночью, когда узнал он, что должен ехать, он…
- Какой же это ночью он узнал? Когда ты ему про ребенка сказала?
Молодая отвечает не сразу. Лицо у нее невозмутимо, как камень, но без жесткости. В ее упорстве - что-то мягкое, оно освещено изнутри тихим, бездумным покоем, отрешенностью. Миссис Армстид наблюдает за ней. Лина начинает рассказывать, не глядя на хозяйку.
- Он еще задолго до этого узнал, что ему, наверно, придется уволиться. Только мне не говорил, потому что не хотел огорчать. А когда он в первый раз услыхал, что ему, наверно, придется уволиться, он понял, что лучше уехать, - может, на новом месте мастер не будет к нему цепляться и ему будет легче продвинуться. Но все откладывал. А когда уж это самое случилось, откладывать стало нельзя. А мастер к Лукасу цеплялся, невзлюбил его, потому что Лукас молодой и никогда не унывает, а мастер хотел устроить на его место своего родственника. А он от меня скрывал, не хотел огорчать. А уж когда это самое случилось, нам больше нельзя было ждать. Я ему сама велела ехать. Он сказал, я останусь, если скажешь, пускай его придирается. А я ему сказала - ехай. А он все равно не хотел ехать, даже после этого. А я сказала - ехай. Только весточку пришли, когда сможешь меня принять. Да вот не получилось у него вызвать меня вовремя, как он хотел. Ведь на новом месте устроиться, среди чужих - молодому время нужно. Он-то этого не знал, когда уезжал, не знал, что устроиться - больше времени нужно, чем он думал. А в особенности - парню вроде Лукаса, если он такой живой и компанию любит, и повеселиться, и ему в компании тоже рады. Не знал, что у него больше времени уйдет, чем он думал, - и сам молодой, и люди льнут к нему, потому что охотник посмеяться и побалагурить, от работы отвлекают, а ему невдомек, ему людей обижать неохота. Да и я хотела, чтобы он погулял напоследок, - ведь для парня молодого, веселого женатая жизнь - не то, что для женщины: для парня молодого, веселого она ох как долго тянется. Неправильно я говорю?
Миссис Армстид не отвечает. Она разглядывает сидящую на стуле женщину, ее гладкую прическу, неподвижные руки на коленях, кроткое, задумчивое лицо.
- Он уж, верно, послал мне весточку, только она по дороге потерялась. Отсюда до Алабамы - и то путь неблизкий, а ведь до Джефферсона - еще идти. Я ему сказала, что письма от него не жду, - письма-то писать он не мастер. "Ты мне устным словом, говорю, передай, когда принять меня сможешь. Я буду ждать". Сперва, конечно, - как он уехал, - я немного волновалась, что фамилия моя еще не Берч, а брат со своей семьей не так хорошо знают Лукаса, как я. Откуда им знать? - На лице ее медленно появляется кроткое и радостное удивление - как будто в голову ей пришел ответ на вопрос, о самом существовании которого она до сих пор не подозревала. - Ну, правда, откуда им было знать? А ему сперва надо было устроиться, вся трудность-то на него легла - среди чужих жить, а у меня забот никаких - только ждать, покуда он со всеми заботами и трудностями сладит. А уж после - надо было о ребенке думать, а не о фамилии своей, да о том, что люди скажут. А слово друг другу давать нам с Лукасом незачем. Там какая-то неожиданность случилась, или, может, он послал мне весточку, а она потерялась по дороге. Так что решила я двигаться и больше не ждать.
- Откуда же ты знала, в какую сторону идти, когда в путь пустилась?
Лина рассматривает свои руки. Теперь они движутся - сосредоточенно собирая подол в складки. Робости, смущения в этом нет. Кажется, что это - непроизвольное движение самой задумчивой руки.
- А спрашивала. Лукас - парень молодой, веселый, с людьми сходится легко и скоро - я и думаю, где он побывал, там люди его запомнят. Ну, и спрашивала. Люди очень хорошо относились. И правда, третьего дня мне сказали на дороге, что он в Джефферсоне работает на строгательной фабрике.
Миссис Армстид разглядывает склоненное лицо. Она подбоченилась и наблюдает за молодой бесстрастно, с холодным презрением.
- Думаешь, он там будет, когда ты явишься? Это если он вообще там был. Услышит, что ты с ним в одном городе, и до вечера там усидит?