- У-ух! - как пчелиный рой, загудели гости; только Ворылло, дуя без стеснения на руки, простодушно говорил Павлу:
- Вот беру грех на душу, езжу сюда и мерзну. Провалиться мне на этом месте, если не превращусь здесь когда-нибудь в сосульку. Да что поделаешь? Говорят, надо ездить ради детей, вот и езжу. Но видит бог. лопнет мое терпение в один прекрасный день, и тогда на аркане меня сюда не затащишь!
Между тем гости переступили порог столовой, где уже восседала за столом генеральша, и перешептывания, жалобы и дрожь прекратились.
- Кажется, сегодня здесь немного прохладно! - воскликнула она при виде входивших. - Вам не холодно, гости дорогие? Ась? Сама-то я никогда не мерзну, но вы, мои дорогие…
- Нет, что вы, тетушка…
- Нисколько, бабуся…
- Совсем не холодно…
- Мне так даже тепло…
- Удивительно, до чего здесь печки хороши: такие большие комнаты - и всегда тепло…
- Да, да! Я уже давно подумываю, как бы свои переложить по здешнему образцу…
От таких заверений глаза у генеральши загорелись и забегали по сторонам. Тихо засмеявшись дребезжащим смехом, она еще глубже стала тискать в рот носовой платок.
- Что до меня, то к холоду я, сударыня, очень чувствителен, и по-моему здесь довольно прохладно, - подал последним голос Ворылло. - У меня руки совсем закоченели…
Разозленная дерзкой выходкой мужа, Сильвия совсем посинела. А генеральша, вытащив платок изо рта и впившись в Ворылло горящими глазами, выпалила:
- Руки холодные- сердце горячее! Сердце, значит, у вас горячее, сударь…
И, не договорив, обернулась к двери в гостиную, громко спрашивая:
- А где же граф Цезарий с Делицией? Куда они подевались? Почему их нет за столом?
"Почему"? Не так-то просто ответить… Дело в том, что, когда все направились в столовую, пани Джульетта - par mégarde конечно, - ничего не сказала дочери и та осталась в кресле. Цезарий тоже. Тревожно озираясь на исчезающих за дверью гостей, он все смотрел на свою очаровательную vis-à-vis, погруженную в созерцание бронзовой чеканной подставки от лампы. Уходить Це-зарию не хотелось, а оставаться тоже было неудобно.
"Хорошо бы пойти вместе с ней, - подумал он. - Но как это сделать? Она, кажется, и не собирается вставать".
Тут он вспомнил, что на званых обедах, где ему случалось бывать, мужчины подают дамам руку и ведут к столу. Может, и ему поступить так же? Легко сказать! У него дух замирал при одной мысли об этом. Но вот, поколебавшись, он встал, а за ним - Делиция.
- Какая чудесная чеканка! - промолвила она, указывая пальчиком на бронзовую подставку.
- Да, очень красиво! - ответил граф, и с минуту они стояли неподвижно друг против друга: она с глазами, устремленными на лампу, он - на нее.
Последний гость уже исчез в дверях столовой. Дели-ция отвела взор от лампы и, опустив руки вдоль платья, медленно отошла от стола. Она шла так медленно, что у Цезария было достаточно времени на размышление. И он, с внезапной решимостью сунув шапокляк под мышку, подал другую руку величаво выступавшей девушке. Сердце у него бешено колотилось и, казалось, вот-вот выскочит из груди, когда прикрытая кисейным крылышком белая рука легла на черный рукав его фрака и тихий мелодичный голос спросил:
- Вы долго пробудете в наших краях?..
- Да… Нет… Не знаю…
- Потому что, если вы не очень скоро умчитесь опять в этот свой высший свет, который я знаю только по рассказам… - продолжала Делиция, потупив глазки и очаровательно улыбаясь.
- Мне бы хотелось как можно дольше не уезжать отсюда! - вырвалось у Цезария.
- …то, быть может, посетите своих соседей? - закончила Делиция. - Мама всегда рада гостям, и нам будет очень приятно…
- С удовольствием… - начал Цезарий, но Делиция перебила его с кокетливой улыбкой.
- Ах, обманщик, разве это может вам доставить удовольствие!
- Клянусь вам! - горячо воскликнул граф, и с этими словами они вошли в столовую.
Все места за столом, кроме двух, были заняты, и молодая пара уселась рядышком. Соседом Цезария с другой стороны оказался Ворылло; дальше сидел Павел, который, наклонясь за его спиной к Цезарию, шепотом спросил:
- Почему ты не оставил шляпу в гостиной?
Цезарий сконфузился и хотел уже вскочить из-за стола, чтобы избавиться от злополучной шляпы, но тут Ворылло обернулся к нему и сказал без обиняков:
- Поздравляю, граф; от души рад, что вы не продали Малевщизну.
Это помешало Цезарию исполнить свое намерение, и, окончательно сбитый с толку, он положил шляпу на колени, промямлив:
- Я тоже доволен… я люблю деревню, особенно Малевщизну…
- Грех не любить такое имение! - заключил Ворылло.
В стороне, на маленьком столике, Леокадия из большой серебряной миски разливала суп по тарелкам настоящего саксонского фарфора. Амброзий разносил тарелки со странной розовато-мутной жидкостью, в которой плавало несколько сиротливых крупинок. Гости дружно взялись за ложки и с аппетитом (быть может, притворным?) принялись хлебать тепловатую водицу. Только Ворылло, отведав это непонятное на вид и вкус кушанье, преспокойно отложил ложку и продолжил начатый разговор:
- Малевщизну ваш дед купил у камергера В., человека редкой души, прямо, можно сказать, святого. Их семье имение принадлежало с незапамятных времен. И некогда там собирались просвещенные умы со всего уезда. Происходили даже шляхетские сеймы, конфедерации…
Цезарий внимательно слушал своего соседа.
- Я ничего не знал об этом… Как интересно! - сказал он.
- Интересно… - повторил Ворылло и как-то печально посмотрел на Цезария. - Не годится память о прошлом в чужие руки отдавать. Вот почему я искренне рад, что вы не продали Малевщизну.
- Я тоже, - сказал граф. - Вот приеду туда, непременно осмотрю старый дом и залу…
- То-то же! - буркнул Ворылло.
Цезарий задумался, ложка его застыла над тарелкой, а глаза машинально следили за редкими крупинками, плававшими в розоватой водице. Видно, рассказ Ворылло задел его за живое. Из задумчивости его вывел мелодичный голосок Делиции:
- И мы тоже… очень рады, что вы не продали Малевщизну, - с очаровательной улыбкой прощебетала Девушка. - Теперь уж вы bon gré mal gré наш сосед…
Слова, вернее, тон, каким они были сказаны, заставили Цезария обернуться к своей соседке.
- Вам в самом деле это небезразлично? - с блаженной улыбкой спросил он.
- Конечно, нет, - Делиция кокетливо улыбнулась. - У нас здесь совсем нет общества, а людей, с которыми…
- Но ведь вы меня почти не знаете, - робко заметил Цезарий.
- Разве для этого много времени нужно?.. Разве сердце не подсказывает, кто нам друг, а кто нет?..
Цезарий просиял.
- Значит, и вы верите голосу сердца, - чуть слышно сказал он и, словно вспомнив о чем-то неприятном, печально продолжал: -А мне вот твердят, что порывы сердца надо смирять ради интересов семьи и кто иначе поступает, тот bon à rien
То ли от волненья, то ли сдерживая смех, Делиция быстро поднесла платок к губам. Но, тотчас овладев собой, она подарила графа долгим взглядом и спросила:
- А вы как думаете?
- Мне очень трудно не прислушиваться к голосу сердца, поэтому мама всегда говорит: mon pauvre…
Он уже собирался посвятить Делицию в свои домашние неприятности, как вдруг толчок в плечо заставил его подскочить на стуле и отвернуться от себеседницы. Оказывается, это Амброзий нечаянно толкнул его (с годами старик стал совсем неловок), обходя гостей с серебряным блюдом, на котором в живописном беспорядке громоздились тощие ножки, крылышки и ребра двух зарезанных ради такого торжественного случая петушков. С усердием, достойным лучшего применения, гости принялись препарировать петушиные скелеты.
Видно, они порядком проголодались, но одеревеневшие от холода пальцы не слушались, и дело не спорилось. Ножи скрежетали по тарелкам, вилки гнулись, обтянутые тоненькой, подгоревшей кожицей кости ускользали, увертывались, - словом, не давались в руки. Первым оставил это неблагодарное занятие Ворылло, его примеру последовал Цезарий.
- Что, граф, не нравится? - спросил Ворылло с лукавой улыбкой на добродушном лице.
- Мясо немножко жестковато, - признался Цезарий. - Но это неважно, мне есть не хочется…
- Вот счастливец! - буркнул шляхтич, оборачиваясь к Павлу. - А я так, признаться, чертовски голоден..
Цезарию и впрямь было не до еды. Перед глазами у него мелькнула белая, как алебастр, девичья ручка, чуть прикрытая кисеей, - это Делиция, отодвинув тарелку, потянулась к графину с водой. Цезарий воззрился на это чудо природы и опять не заметил, как Амброзий, собрав тарелки с костями, расставил чистые и стал обносить гостей новым блюдом - лакомым, но отнюдь не изысканным: картошкой в мундире.
Тут опять разыгралась комедия, - пожалуй, позабавней, чем с жареными петухами. Картошка была горячая, а гости - голодные, как волки. И они с жадностью накинулись на нее, немилосердно обжигая себе губы, шипя от боли и дуя, что есть сил… Но чтобы полакомиться картошкой, надо сперва ее очистить. А это можно было сделать только с помощью пальцев, одинаково белых и нежных как у дам, так и у мужчин. Обожженные губы, перепачканные руки, неэстетичный вид тарелок с картофельной шелухой очень скоро заставили дам бросить это занятие, а мужчины, у которых аппетит разыгрался не на шутку, принялись пожирать картошку прямо с подгоревшей, горьковатой кожурой.
Генеральша подавала гостям пример поистине спартанской непритязательности. Она смаковала каждый кусочек и, проглотив, верещала на всю столовую: