За парком, среди обнаженных полей и лугов, была хорошо видна дорога в Вжеционы. Улевич не раз отмеривал по этой дороге несколько верст, надеясь прогулкой в ту сторону, где жила его Тереня, хоть немного рассеять безысходную тоску. После этих прогулок он поздно возвращался в усадьбу и, избегая разговоров, искал уединения или просто притворялся спящим, целыми часами неподвижно лежа на постели. Шине, видимо, не нравилась эта перемена его настроения. Он уезжал на фольварк или в соседний городок, играл в карты с акцизными чиновниками или же рыскал верхом по полям.
Однажды в послеполуденный час, когда Куба бродил по парку и смотрел, как пашут, а Шина был на винокурне, к дому подъехал пан Взоркевич. Сойдя с брички, он долго отряхивал на крыльце свой забрызганный грязью плащ, ожидая, что кто‑нибудь встретит его, потом открыл дверь в кабинет, прошел по всей квартире и попал наконец в кухню. От старухи, которая в ату минуту тайком сбивала масло, он узнал, что хозяина нет дома, а молодой человек "шляется" по графскому саду. Предполагая, что Куба давным - давно обретается в Варшаве, Взоркевич никак не мог догадаться, какой же это молодой человек может "шляться" по саду. Он был весьма удивлен, когда служанка привела в кабинет Кубу. Тот несказанно обрадовался, увидев лошадей из Вжецион, и вздохнул с таким облегчением, точно струя воздуха долетела сюда из тех заветных мест и проникла в его грудь.
- Что за чудеса? Кубусь здесь! - вскричал Взоркевич.
- Да… так получилось… - пробормотал молодой жених.
- Но почему же? Уж не заболел ли ты?
- Нет, но, видите ли, до станции целых двенадцать миль. Нанять возницу стоит здесь больших денег, а Валерий никак не мог до сих пор дать мне лошадей. В ближайшие дни собираются ехать дети винокура, и я тогда вместе с ними… Они должны были уехать раньше, но почему‑то задержались…
Куба бессовестно лгал, ибо за все время ни разу не заикнулся Шине о лошадях. Правда, денег у Кубы было мало, всего рублей двадцать, взятых в долг все у того же Шины, но от того, что он отсиживался в Скакавках, положение не улучшалось. Просить у Шины нового подкрепления было неудобно, так как большую часть своего заработка тот посылал двум сестрам. Обе они были в губернском городе портнихами, шили плохо, но держались с подлинно шляхетским достоинством. Улевич толком не мог объяснить Взоркевичу истинную причину своей задержки и для того, чтобы избежать лишних вопросов, брякнул первое, что взбрело ему на ум.
Взоркевич с большой готовностью предложил Кубе своих лошадей, объяснив ему, что он дня на два может задержаться в Скакавках, лишь бы дать Кубе возможность поскорее уехать. Он признался откровенно, что приехал к Шине не только с визитом, что ему хочется немного ознакомиться с большим хозяйством и заодно проветриться. Эта жертва со стороны Взоркевича как громом поразила Кубу. Надо было ехать и притом не позднее завтрашнего утра! Надо было вернуться в ненавистный город и опять очутиться на каменной мостовой, где так легко можно умереть и где среди тысячной толпы никто, кроме городового и газетного репортера, не полюбопытствует, кто же это умер. И что ужаснее всего - от Терени его будет отделять такое огромное расстояние! Все же в нем еще раз заговорила врожденная порядочность, он еще раз уверил себя, что Те - реня его жертва и он обязан жениться на ней. Кубусь заставил себя радостно улыбнуться и принялся укладывать свои пожитки. Как раз в это время приехал Шина и, как водится у мелких шляхтичей, с подчеркнутым радушием встретил гостя. За чаем Взоркевич заговорил об отъезде Кубы.
- Как? Разве ты уезжаешь? - воскликнул Шина.
- Да… завтра…
- Почему ты так торопишься? Ничего ведь важного нет? Поживи еще у меня…
- Ну, у него есть важные дела, - произнес с усмешкой Взоркевич. - Удивительно, как он до сих пор выдержал и не уехал.
- Почему?
- Да потому, что ему до зарезу нужно подыскать себе службу.
- Это успеется… - мягко проронил Шина.
- Влюбленные женихи всегда торопятся, - вполголоса, как бы несколько стесняясь своих слов, изрек Взоркевич.
- Женихи? А разве Куба жених? Чей?
- Ну да… почти… - быстро произнес Улевич. - Панна Заброцкая дала согласие выйти за меня замуж, если я сумею устроиться.
- Ах, вот оно что… А я понятия об этом не имел, - процедил Шина сквозь зубы, бросив на Взоркевича насмешливо - пренебрежительный взгляд, и умолк.
Куба заметил этот взгляд и истолковал его как новое доказательство недовольства Шины. Разговор на эту тему оборвался и принял другой оборот. Весь вечер Шина был молчалив и рассеян. Он одинаково холодно поглядывал то на Кубу, то на Взоркевича, как бы выражая этим свое недружелюбие. Несколько раз он менялся в лице под влиянием каких‑то переживаний или волнения. Взоркевич, поняв, о чем думает Валерий, затеял разговор о вещах посторонних. Так они просидели до позднего вечера. На следующее утро чуть свет Куба уехал.
В полях стояла легкая, прозрачная дымка, которая обычно тает к полудню. На открытых местах ранним утром тянуло холодом, от которого желтели травы и увядали последние листья. По обеим сторонам дороги из тумана выплывали уже вспаханные жнивья и черные картофельные поля, подернутые тонким ледком. Крупные капли воды, точно шарики ртути, лепились на нитях осенней паутины. Вдоль дороги тянулись местами ряды стройных березок с белой корой и оголенными ветвями, на которых еле держались последние жалкие пожелтевшие листочки; вдали на деревцах рябины ягоды краснели кое - где, как кораллы, а на ветвях щебетали стайки свиристелей с розоватыми зобами. Шум подъезжающей брички вспугивал птичек, и они с жалобным криком исчезали во мгле. Улевич каждый раз смотрел им вслед задумчивым взором, и в голове его теснились грустные мысли, похожие на размеренные поэтические строфы.
"Летите, - думал он, - розовые пташки, летите далеко, далеко, далеко… Под окном у нее растет чудесная рябина… Быть может, моя любимая, увидев вас, розовые пташки, догадается, что это я послал вас к ней… Пусть же ваш щебет прозвучит как голос моей любви к ней и моей тоски…"
Лошади бежали резво, легкая бричка быстро катилась по сухой дороге. От непрерывного движения, стука копыт и тряски Якуб все больше погружался в мысли, чуждые реальной действительности, уносился в воображении далеко, к образу милой. На козлах брички восседал степенный кучер. Это был рослый мужик с серьезным и красивым лицом. Он давно служил у Взоркевичей и пользовался уважением всей их родни. Он не раз возил Кубу из Вжецион в Радостов и сейчас живо напоминал ему пережитые там минуты. Галуны на его ливрее, шапка, цвет волос, голова, улыбка - все будило у Кубы сладкие воспоминания, от которых он не мог освободиться. Каждую минуту влюбленный, трезвея, убеждал себя, что он едет не к Терене и что из‑за тумана не появится дом его возлюбленной.
- Что нового, Юзеф, слышно в Радостове? - спросил он, желая как‑нибудь завязать разговор и незаметно повернуть его так, чтобы выудить хоть какую‑нибудь весточку о Терене.
- В Радостове? Что же там могло случиться нового… - ответил кучер, повернувшись боком к Улевичу.
- Не случилось ли вам за это время бывать там? Может, возили туда хозяйку?
- Как же, два раза возил.
- Все ли там здоровы? Не знаете?
- Да ничего… слава богу.
- Пани Заброцкая здорова? - спросил Куба, стараясь издалека подойти к цели.
- Должно быть, здорова. Пани Заброцкую мне не пришлось видеть, а пана Зигмунта я как‑то встретил на гумне.
Куба стеснялся выспрашивать кучера. Он ни за что не хотел обнажить перед этим мужиком свои сокровенные чувства и в то же время страстно желал узнать хоть что‑нибудь о невесте или хотя бы услышать произнесенное вслух ее имя. Потому‑то он задал вдруг кучеру довольно нелепый вопрос:
- А вы не слышали, Юзеф, панна Тереза не собирается замуж?
Кучер помолчал, потом уселся поплотнее и буркнул:
- Нет, не слышал.
Кубусь умолк, поняв, что ничего не добьется. Его стал пробирать холод. Он впал в какое‑то тревожное состояние. Засунул руки в рукава, поднял воротник пальто, поджал ноги под сиденье и спрятал их поглубже в сено. После долгого молчания кучер снова повернулся к Кубе боком, кашлянул и сказал:
- Ведь не выйдет же панна Тереза замуж за этого Вузовского…
- За какого Вузовского? - спросил Куба.
- В Цепелювеке есть эконом, зовут его пан Вузовский. У него сын - у парня уже усы растут. Служит младшим писарем в канцелярии у войта. Так вот он все бегает к ней, только вряд ли господа отдадут ее за него, не может быть…
- То есть… как это… бегает к ней?
- А мне уж давно, с год уж, должно быть, сторож из Радостова рассказывал, что заметил как‑то ночью человека, который пробирался межами к усадьбе. "Я, - говорил он мне, - решил, что это жулик, и пошел издалека следом за ним. Человек дошел до усадьбы, но не полез к конюшням, а перепрыгнул через забор прямо в сад". Ну, сторож тоже полез за ним в сад. Вузовский подошел к самому окну панны Терезы и постучал пальцем в стекло. Она будто бы сразу выскочила к нему через окно, и они чуть не всю ночь провели в кустах.
- И что же, этот писарь часто к ней приходил? - спросил Куба.
- Вавжинец говорил, что он все время бегает к ней. Сейчас, после жатвы, ему труднее, а когда стояли хлеба, он незаметно подкрадывался к самому саду. Теперь, чтобы подобраться к дому, ему приходится идти в обход по лугам и переходить через овраг.
- Так он и сейчас ходит к ней?
- А как же? В воскресенье сторож говорил нам, что на той неделе видел его два раза. Я ему советовал поймать его и отвести к пану, но он не хочет. С этим писарем не стоит связываться, а пан Заброцкий сам хорошо все понимает. Пускай, говорит, себе шляется, не мое это дело…
- Пускай себе шляется… - повторил Улевич.