- И это говорит честному человеку тот, кто подделывает векселя! - возмутился Кожехуба.
- Поосторожнее, молодой человек, прикусите-ка язычок, - с высоты своей объективности призвал его к порядку старший Ности. - И не дразните его. Не видите разве, что у него сабля на боку? Раз уж вы натворили дел и не подождали нас, а поступили, как Шейлок, то лучше помогите все распутать. Ну так вот! Вы предъявили полковнику вексель, а как же повел себя господин полковник?
- Господин полковник уплатил по векселю.
- А что он сказал?
- Сказал, что сам его подписал. Отец с сыном удивленно переглянулись.
- Пойдем, - промолвил старик, - здесь нам больше делать нечего.
- Но меня оскорбил этот господин! - злился подпоручик. - За это кровью платят.
- Иди ты к черту, он правду сказал!
Старик силой вытолкал сына из комнаты, и тому, вместо крови, пришлось удовольствоваться гордым презрительным взглядом.
- Да иди ты, наконец, здесь ужасно пахнет краской! Двери в самом деле были заново покрашены, подпоручик прислонился к одной из них, выходя, яростно лягнул ее ногой и тотчас принялся счищать краску с темляка сабли.
- Ей это уже не повредит, - вздохнул старик, - она и без того запачкана. Выйдя за дверь, оба остановились в нерешительности.
- Что ж теперь делать будем, отец? Куда пойдем? Старик пытался собраться с мыслями.
- Полковник, бесспорно, джентльмен. Он поступил прекрасно. Не захотел погубить тебя, спас твою жизнь. Уплатил за это тысячу форинтов. Не пожелал, чтобы свет узнал, кто ты такой, но сам-то он уже знает. Какой же из этого вывод? Что он джентльмен и относится к тебе благожелательно. Военные в большинстве своем добросердечные люди. Их не стоит обижать. Но это уже сюда не относится. Сейчас главное - сделать из конкретного события кардинальные выводы. Они и помогут нам в дальнейших действиях. Первым делом надо прощупать как велика его благожелательность и что можно из нее извлечь. Это во-первых. Ибо если благожелательность его очень велика, то не исключено, что дело можно загладить окончательно. Но я ведь констатировал, не правда ли, еще и другое? Что он джентльмен. Это - второе. И тогда опять встает вопрос - настоящий ли он джентльмен или попросту добрый дяденька с барскими замашками. Ибо если он настоящий джентльмен, то не позволит замазать свинство, которое ты совершил, и хоть не убьет тебя, но навсегда избавит от тебя офицерскую корпорацию. А ну, не перебивай! И напрасно скрежещешь зубами. Я твой отец, но не хочу быть ослом и размышляю трезво. Стало быть, исходя из всего этого, задача моя ясна. А ты ступай сейчас к сестренке в гостиницу и утешь ее. Закажите и мне обед, я же немедленно отправлюсь к полковнику, поблагодарю его, верну ему деньги и заберу твой вексель. Одним словом, сделаю все, что могу сделать ради тебя. Ты покажи только, где он живет.
И старик Ности пошел направо, а подпоручик налево. Встретились они только за обедом, когда у стола их сидел уже Коперецкий. Козел лежал возле него, и барон грел ноги в его пышной шерсти, говоря, что в осеннюю пору, когда еще не топят и легко простудиться, козел служит ему грелкой для ног. Но особенно незаменим он во время зимней охоты.
- Прелестная Вильма, положите и вы на него свои ножки! Хитрец хотел таким образом полюбоваться обольстительными ее щиколотками.
По лицу старика нельзя было ничего прочесть, черты его были точно стальные. Он с аппетитом ел, непринужденно болтал с Коперецким. Подпоручик счел это добрым знаком, однако сомнения не переставали мучить его. Он терпел, терпел, потом не выдержал и, многозначительно взглянув на отца, спросил:
- Так как же с ним, батюшка?
- Он настоящий джентльмен, - абсолютно равнодушно ответил отец. (О, эти политики! Как они умеют владеть собой!) "Чтоб он лопнул!" - подумал подпоручик, опечалившись.
Можно себе представить, как скучно было ему сейчас выслушивать любезности Коперецкого, его мужицкие комплименты, грубоватые шутки и долгие тирады. Коперецкий объяснял как раз, что никогда не слушался своих учителей и всему, что он знает, выучился у животных.
- Быть может, и козел служит у вас за профессора? - подтрунила Вильма.
- Конечно. Он учит меня терпенью, так же как и пчелы на здании ссудо-сберегательной кассы напоминают мне об усердии и бережливости. Я ученик животных и этим горжусь больше всего.
Подпоручик с любопытством разглядывал козла. Хорошо бы научиться у него терпенью. Ведь с каким нетерпением ждет он сейчас конца застолья, чтобы поговорить, наконец, с отцом!
- Что тебе удалось сделать? Старик вынул из кармана брюк разорванный пополам вексель и отдал сыну.
- Это я принес, - сказал он, - честь твою кое-как спас, но мундир потерян.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что о манипуляции с векселем знают двое: полковник, который никогда не проронит об этом ни слова, и Кожехуба, который может и брякнуть что-нибудь, но это сочтут сплетней. Тем не менее, чтоб это был твой последний такой поступок, ибо он и отвратителен, и опасен. А теперь тебе предстоит следующее: поднимись в мой номер и напиши прошение об отставке. Полковник требует, чтобы ты снял мундир и ушел из армии. Потом уложишься и поедешь домой. Если хочешь обставить все прилично, начни кашлять, ибо ты уезжаешь по болезни. Резкий воздух Северной Венгрии оказался вредным для твоих легких.
Так проходила и этим закончилась экскурсия семейства Ности в северные края. Из Тренчена увезли самого красивого подпоручика. Правда, маленький словацкий городок не потерпел особого урона - вместо него приехал другой подпоручик. Розалия Велкович плакала, когда ее никто не видел, а кредиторы - их было уйма - ругались, когда их слышали все. Какое-то время они слали письма вслед то самому Фери, то его отцу, но ответа все не было, и они понемножку отстали, как отстают осы от отцветшего дерева.
О Фери Ности забыли бы совсем, если бы с некоторых пор Коперецкий не зачастил в Будапешт; оттуда он привозил вести о том, что Фери сильно кашляет, потому и военную службу оставил. Затем рассказывал уже, что харкает кровью. ("Это наша кровь", - сетовали кредиторы.) Иногда Коперецкий передавал привет от него Розалии Велкович, и бедняжка бледнела и краснела при этом.
Кто хотел, мог строить разные догадки. Впрочем, строить догадки можно было и на том, что Коперецкий, приезжая в Будапешт, всякий раз встречался с Ности. Более того, он и дома не забывал о них, ибо всю форель, что ловили в Ваге, и всех диких козлов, которых стреляли в Крапецком лесу, он отправлял в столицу на адрес Ности.
А подозрительных признаков набиралось чем дальше, тем больше. Весной начали приводить в порядок древнее совиное гнездо - Крапецкий замок - и сад, заросший бурьяном, лебедой и песьим языком. Прокладывали дорожки, сажали декоративный кустарник. Да, да, Коперецкий что-то задумал, вот посмотрите!
А задумал он вот что: полгода спустя явился к старику Ности, у которого, впрочем, с некоторых пор был частым гостем, и заявил, что срок векселя истек, он принес залог и просит вернуть ему две тысячи форинтов. Пал Ности принял все это за шутку.
- И что ты приходишь всегда за тем, чего нет? Подожди, пожалуйста, до осени, пока я смогу сколотить такую сумму. Коперецкий покачал большой головой.
- И дня не буду ждать. Предупредил тебя заранее. Либо плати немедленно, либо увезу оригинал залога.
- Какой оригинал?
- Твою дочь Вильму. Ну что ты на меня глаза выпучил, будто съесть хочешь? Либо деньги, либо дочь твоя - такой был уговор. Лицо Ности стало круглым, будто каравай хлеба.
- Ну что ж, ладно, только не кричи так! Зачем поднимать шум, прислуга, чего доброго, подумает, что мы деремся. А Вильму - ты ее и даром получишь, более того, за счастье почту. Что ж ты раньше не сказал, что любишь ее. Или у вас так принято просить руки девушки?
- Эх, тебе этого не понять! - И барон презрительно махнул рукой. - Знаю я, что делаю. Понимаешь, батенька мой, вернее, тестюшка, мой братец Янош, Янош Девятый, по желанию покойного нашего батюшки, попросил руки девицы Абафи из Липто, - а ведь он даже и не любил ее! Девица Абафи ответила ему отказом. А мой братец Янош был такой же скромный, застенчивый человек, как и я, и так ему стало тут стыдно, что он прыгнул в Ваг и утонул. Папенька очень близко принял это к сердцу и, когда был на смертном одре, заставил меня поклясться, что я никогда не попрошу руки женщиной рожденной девицы. Потому и не женился я до сих пор. Все ждал, авось какая-нибудь сама навяжется мне на шею, как это в романах бывает, да только ни одна чертова кукла на меня не позарилась. Понял ты теперь, почему я требую залог? Ности ласково потряс руку Коперецкого и обнял его.
- Вижу, сынок, вижу, Дваи, что для тебя форма - прежде всего. Это я люблю. С этим в Венгрии ты далеко пойдешь. У тебя есть будущее, Дваи. Я еще такого губернатора сделаю из тебя, что любо-дорого. Но ты вправду любишь мою дочку?
Коперецкий только поморгал и бессильно опустил руки, - так опускает крылья подстреленный сыч.
- А Вильма любит тебя? Коперецкий мечтательно уставился в небеса и сказал, вздохнув:
- Это одному богу известно.
- Тогда пойди и поговори с ней. Коперецкий печально покачал головой.
- Вот этого-то и нельзя. Ведь было бы то же самое, что просить ее руки и сердца. Тут можно и отказ получить. Боже упаси, чтоб я сам заговорил. Да я лучше язык проглочу. Я могу вести себя только пассивно. Я держусь своей клятвы. Я ведь не политик, я ученик животных.
- А говоришь так, будто ученик иезуитов.