Внутри, в комнатах, в эксцентричном беспорядке переплеталась суровая нетребовательность с величайшей роскошью. В передней несколько шкафов твердого дерева, вешалка, на ней среди выцветших, подбитых овчиной тулупов старого Тоота шубка Мари из голубого песца (первоклассная вещь от Ворта). На стене - венецианское зеркало, а рядом - соломенный венок косарей; под зеркалом стояла мышеловка и корзина, в которой сидела кошка со слепыми еще котятами. Котята то и дело высовывали свои крошечные славные мордашки, затем снова жались к теплому материнскому боку. Хотя, что до этого, так они явились на свет вполне прилично экипированные - все в меховых шубках. В большой гостиной картина была та же, что описанная выше. Все, относившееся к Мари или являвшееся ее собственностью, отличалось аристократичностью и было по-настоящему ценно, прочее же отдавало мещанским душком. Трухлявый комод, несколько стульев, обтянутых дешевым полосатым канифасом, такой же провалившийся бугорчатый диван, безукоризненная тигровая шкура на полу и поблекший, весь в розах бархатный ковер с бахромой, на стене - скверная репродукция ханаанской свадьбы с пасхальной вербой за рамой, а напротив нее - великолепный, кисти Ленбаха, портрет Мари в детстве пианино красного дерева, обошедшееся в две тысячи форинтов некрашеный посудный шкафчик, мягкого дерева (изделие батрака-резчика) и столик времен Людовика XIV из розового дерева с бронзовыми украшениями и художественной инкрустацией на столешнице, изображавшей дворец в Фонтенебло. В другом углу комнаты стоял еще один столик, но уже отнюдь не шедевр, а самая обыкновенная столярная поделка с ножками-козлами - на нем в дорогих майоликовых горшочках зимовали любимые цветы Мари. И так было во всем. В комнате госпожи Тоот, - украшало ли это ее обитый зеленым репсом гарнитур или нет, - у двери стоял набитый озадками ларь; выходя из комнаты, она всякий раз запускала в него руку: на дворе у нее полно было домашней птицы, ненасытных нахлебников, которые, завидя хозяйку, с писком сбегались отовсюду и которых сия почтенная особа очень любила.
Интересно заглянуть и в комнату Мари, такая она чистая, приветливая, сверкающая - вся в пене кружев, словно гнездышко принцессы, - но туда заходить, когда вздумается, не наложено; самая же характерная комната здесь - кабинет самого Тоота; однако, когда там гудит токарный станок, беспокоить хозяина нельзя. В такое время кабинет этот - храм, а обитатель его - жрец, приносящий жертву богу или, вернее, первой своей любви: с закатанными рукавами, в зеленом переднике, он мастерит пенковые трубки для своих слуг и помощников управляющего.
Впрочем, есть существо, кому все дозволено. Вот и сейчас Мари широко распахнула дверь; на лице ее был написан испуг.
- Папа, папа, - выдохнула она, - к нам гость!
- Ну и что? - спросил старик весьма флегматично.
- Скорей, скорей, сними передник… передник…. я видела в окно, сейчас он будет здесь. И сама подбежала к отцу развязать передник.
- Уймись, что ты меня дергаешь? Чего ты так передника боишься? Я ведь его не украл. Мари топнула ножкой.
- Это же он, он, - в смущении запиналась она, - ну, как его…
- Уж не архиепископ ли эстергомский? - с некоторым удивлением спросил старый Тоот. Но послышался стук в дверь, и вошел новый исправник Ности.
- Добро пожаловать, добро пожаловать, - заторопился ему навстречу хозяин, пытаясь припомнить, кто же его гость. - Ба, да ведь это мой советник! - весело воскликнул он и потряс обе руки вошедшему.
- Как новый чиновник уезда, счел долгом засвидетельствовать вам свое почтение.
- Рад, рад. Но пройдемте в гостиную, здесь такой беспорядок! Я вырезаю трубки для своих слуг. Дело мне немножко знакомое. Когда-то я трубочником был. Эх, хорошие были времена!
Ности тактично заметил, что истинный барин тот, кто не только головой, но и руками может хлеб зарабатывать, ибо он двойным богатством владеет.
В гостиной вскоре появилась и госпожа Тоот. Она встретила неожиданного гостя с шумной радостью. Извинилась, что не вышла раньше, - не заметила прибытия коляски. На улице слякоть, грязь, колеса не грохочут, а шуршат только. Хотя она-то заранее предчувствовала, что сегодня будет приятный гость.
- Мое тело - настоящий календарь или книга Сивиллы, - продолжала она в своей обычной манере, забывая основную мысль ради незначительных деталей. - Коли в ноге ломота, дождь будет, виски горят - ветер, левый глаз чешется - приятный гость явится, нос чешется - что-то в доме сломают… в правом ухе гудит - плохую новость услышу, а может, в левом, не помню точно. А ты, Михай, не знаешь?
- В левом, Кристина… ты ведь только левым ухом слышишь, - насмеялся господин Тоот.
- Ой, Михай, Михай! - возмутилась госпожа Тоот. - Ты зачем жену краснеть заставляешь? Ты б еще гайдука на бонтоварский базар послал на весь мир прокричать, что я глухая. Пора бы знать, всякая женщина - женщина, ни одна не любит, когда о ее недостатках трубят.
- А я, сердечко мое, боюсь, как бы тебя у меня не отбили, - пошутил господин Тоот.
Госпожа Кристина улыбнулась и обратилась к молчавшей Мари, которая чувствовала себя в этот момент, как никогда, смущенной, неловкой и несмелой.
- Сбегай, дочка, принеси на стол сливовицы и пышек. А сама все потирала левый глаз, который чесался по-прежнему.
Господин Ности отказывался, не стоит барышне ради него хлопотать, ничего он не хочет, и, чтобы помешать уже вышедшей в соседнюю комнату Мари, он бросился за ней и там вдруг протянул ей несколько сложенных старых газет.
- Вот, я выполнил обещание. Помните - волшебница с Шомьо?
- Помню, - робко ответила она и спрятала выцветшие газеты под черный жакет.
- А теперь вернитесь, я ведь выбежал вслед за вами с тем, чтобы вернуть вас.
Вскоре Ности встал и начал прощаться. Как принято в каждом венгерском доме, хозяева сетовали на то, что он не остается обедать, делали вид, что оскорблены, угрожали, что никогда не простят, соблазняли филе косули, балатонским судаком и послеобеденной партией в тарок - управляющий их имением один из лучших "тарокистов" Венгрии и всех присоединенных территорий. Однако Ности отговорился тем, что прибыл лишь с кратким визитом, дабы засвидетельствовать свое уважение, ибо зван на обед в Воглань, где встретится с сестрой, супругой губернатора, которую еще не видел с тех пор, как сюда приехал. После долгой канители договорились напоследок, что на будущей неделе он явится на целый день и потом всегда будет заезжать к ним, если окажется в их краях по долгу службы. На прощанье ему пришлось торжественно поклясться во всем этом.
- Я так зачащу, что и надоем вам, сударыня-тетушка, - пообещал он.
- Вот уж нет, - запротестовала совершенно очарованная госпожа Тоот, для которой это почти родственное "сударыня-тетушка" было как маслом по сердцу.
Снаружи на террасе последовало так называемое малое прощанье, когда любезные хозяева еще раз подытожили все добрые пожелания и заверения в скорой встрече, - естественно, дрожа от холода, так как вышли они из комнат без верхней одежды (хорошо гостю, он-то уже в шубе), но ничего не попишешь, так уж положено, деревня есть деревня, особенно когда находится она в Венгрии. Но тут вдруг Мари вспомнила:
- Ой, подумайте, я и не показала вам, что у меня есть!
- А что у вас есть?
- Ну, зайдите, поглядите! И она поманила его в переднюю, где показала маленьких котят с их мамашей.
- Право, Мари, какой ты еще ребенок, - покачала головой госпожа Тоот. - А ведь взрослая девица!
Старая кошка подозрительно, враждебно смотрела на любопытствующих, глаза ее, словно рубины, светились красным светом, а из взъерошенных усов, казалось, сыпались искры. Малыши ее дремали, лишь один приоткрыл глазки-щелки.
- Видали когда-нибудь такую прелесть? Ности улыбнулся, как человек, не знающий, что ответить наивному ребенку.
- Нет, никогда, - сказал он и погрузился в созерцание личика Мари. Ее словно огнем обожгло, она горела, таяла, краснела под его взглядом.
Но настал конец и этому, а затем - и третьему прощанью, у коляски, куда провожал гостя уже один Михай Тоот, чтобы еще раз пожать Ности руку, когда он усядется.
- До свидания, дядюшка Михай!
Исправничья коляска покатилась, и овчарки набросились на нее со свирепым сварливым лаем, а в доме тем временем шел обычный обмен мнениями. Михай Тоот сказал:
- Надо отдать должное, красивый молодой человек. Госпожа Тоот добавила:
- А приятный-то какой, и притом знатный. Мари не высказывалась. Михай Тоот заметил это и спросил:
- А тебе как он понравился, доченька? Она выпятила губки, вскинула брови, чуть повела плечами, потом ответила:
- Мне? А я и не смотрела на него.
Весело и шумно, напевая какую-то песенку, она выбежала, затворилась в своей комнате, закрыла ее на ключ, разложила перед собой газеты, нашла объявление и с наслаждением принялась читать:
"Девушку в платье цвета черешни, с желтой розой в волосах появившуюся на празднике сбора урожая ремесленников Паце на горе Шомьо и назвавшую себя Кларой, просит подать о себя весть в адрес издателей этой газеты ее партнер по танцам на которого она произвела неизгладимое впечатление. Девиз - "Вечная рана".
Бессильно опустив газету на колени, она погрузилась душой в мечты и грезы, пытаясь разгадать то, что скрыто за так называемым мелким газетным объявлением; каким прекрасным оно ей казалось (и как гнусно, как пошло было в действительности - мы-то уже знаем!).
- Любит, любит, - прошептала она, потом вскочила, покружилась по комнате, остановилась у зеркала, разглядывая себя, и сделала два-три церемонных пируэта перед своим отражением.