- А вы, видно, дядюшка, тоже любитель деталей, как Пишта Хорт.
- Да нет, я просто говорю, что мне в ней нравится - дивный стан и походка. Посмотрел бы ты, как она ходит!
- Жаль, глаза у нее невелики.
- Поглядел бы ты на них, когда она смотрит на тебя и смеется! Прекрасные глаза, чистые, как родниковая вода, всю душу через них видно.
- Но, как я вижу, она уже немолода.
- Ей двадцать один, но невинна она, как новорожденный агнец, и здорова, как наливное яблочко.
- То-то и скверно, - заметил Фери.
- Как так?
- Здоровое дерево хуже загорается, дядюшка, а трухлявое мигом вспыхивает.
- Смотря каков огонь, братец. Ты что, не уверен в себе?
- А вы представьте меня ей, дядя.
- С удовольствием. Пойдем к ним наверх.
- Это мать ее, что сидит с ней рядом? - спросил по дороге Фери.
- Да.
- Внешность у нее простоватая. Из какой же она семьи?
- Понятия не имею, твердо знаю только одно, что с Габсбургами в родстве не состоит. Но, вероятно, добрая женщина, наш господин Тоот очень ценит ее. Однако, мальчик мой, поспешим, а то скоро кончится заседание.
Нелегко было выбраться из густой толпы в вестибюль с колоннами, откуда на хоры вели ветхие, крутые ступеньки. Несколько человек по дороге заговорило с Хомлоди, и все по делу, ибо в старину комитатские собрания были одновременно и биржей. Господа дворяне время от времени съезжались сюда со всех концов комитата и что-то продавали, покупали, меняли. У Хомлоди был знаменитый конский завод, и молодые господа, собираясь жениться, покупали у него упряжки; выборные от деревень справлялись у него, нет ли коней-производителей на продажу, а он тоже закупал здесь то, что было ему нужно: коров у Келемена Кайтари, мериносовых овец у Гашпара Балажа, черенки для фруктовых садов у страстного садовода Андраша Капора.
Так что Фери по дороге на хоры получал информацию от Хомлоди только в краткие промежутки между деловыми разговорами.
- Скажите, дяденька, почему она не вышла до сих пор замуж? Этого я совершенно не понимаю.
- Не знаю.
- Конечно, знаете! Такой старый орел, как вы, знает все. Хомлоди улыбнулся.
- Ну, ладно, знаю. Мари потому не вышла замуж, что относится к тем девицам, которые считают себя уродами.
- А разве есть и такие девицы на свете? - недоверчиво спросил Фери.
- Может, и нет, но она такая. Я не стану утверждать, что это закон природы, разумеется, не творец привил животным женского пола такие черты, это попросту болезнь, которая нападает большей частью на богатых невест. А заключается болезнь в том, что они с недоверием относятся ко всем, кто бы к ним ни приблизился, думая, что каждый зарится лишь на приданое. Потому они и сдержанны и подозрительны. И подозрительность все увеличивается, пока не становится навязчивой идеей и не подавляет в них закон природы - тщеславие. Под конец создается почти закостеневшее убеждение, что их никто не любит ради них самих, поэтому они и в ведро, и в ненастье рассыпают кругом одни отказы. Такова Мария Тоот, если заглянуть в ее душу. Ибо, знай, братец, этот миллиончик форинтов, который, улыбается ей, - странное наваждение: он сбивает с толку не только тех, кто хотел бы его заграбастать, но и ту, у кого лежит в девичьем сундуке.
Они подошли уже к дверям на хоры, когда Фери оттащил вдруг Хомлоди и сказал неожиданно:
- Думаю, что не надо туда ходить.
- Как так? Ты не хочешь, чтобы тебя представили?
- Я понял, что задача намного щекотливее и нельзя ее решать с кондачка. То, что вы, дяденька, сказали давеча о миллионе как о злом наваждении, которое только смущает головы, заставило и меня призадуматься. Это, вероятно, так и есть, и, чтобы я не впал в ту же ошибку, повторю пока лишь слова ленивых министров: "Я должен еще изучить этот вопрос". Словом, я хочу досконально изучить рельеф местности и составить стратегический план.
- Как хочешь, - согласился Хомлоди, пожав плечами, - в таком случае вернемся к политике. Что ты скажешь о своем зяте?
- Незаурядный человек!
В этот миг гусары распахнули двустворчатые двери зала заседаний, и члены комиссий хлынули наружу с возгласами: "Да здравствует губернатор!" Стало быть, собрание закончилось.
- Вот тебе и раз! - воскликнул Хомлоди. - Ты правильно поступил, что не пошел на хоры.
Но того, к кому он обращался, уже не было рядом с ним. Хомлоди оглянулся: где он? А Фери вернулся, конечно, к лестнице и поджидал там спускавшихся с хоров девиц которые, сходя по ступенькам, приподнимали юбки, предоставляя озорникам любоваться их точеными ножками.
Хомлоди направился через зал заседаний во внутренние покои, куда проследовал и губернатор вместе со своей приумножившейся свитой - подобострастными льстецами и мамелюками, которые уже примазались к нему. Но, впрочем, эка невидаль! Ведь и бдительные мошки сразу слетаются к лампе, едва только чиркнула спичка. Янчи Чова, победоносно несший вслед за губернатором забытые им кожаные перчатки, двумя-тремя замечаниями окатил этих прилипал, будто ушатом холодной воды:
- Ну, ясно, теперь все мухи слетелись на мед, а ведь час назад, когда думали, что это отрава, порхали в других краях. Старик Ности окликнул Хомлоди:
- Ты не видел Фери?
- Он поджидает Мари Тоот, - шепнул ему на ухо Хомлоди.
- Рад, - заметил старик, так и искрясь от удовольствия, - наконец-то парень взялся за какое-то дело.
А Коперецкий принимал поздравления. Каждый был счастлив пожать ему руку и сказать комплимент. Ах, это было великолепно, превосходно, такого в комитате Бонто еще не случалось! Старик Ности тоже был в восторге.
- Теперь ты хозяин положения! Бонтоец брыкается, лягается, кусается, точно свирепый жеребец, но коли уж ты ухитрился вскочить ему на спину, он тут же смирится и затем покорно трусит под тобой.
- Но как пришла тебе в голову эта превосходная идея повторить речь Полтари! - восхищался Раганьош. - А ведь этим ты и одержал победу.
- Как? - оправдывался Коперецкий со свойственным ему легкомыслием. - Да проще некуда - ведь только одна эта речь и была заготовлена. Да и ту составил Малинка, как оно ведется. Сами знаете, голова секретаря прокладывает дорогу губернатору.
Обступившие его весело рассмеялись. И, разумеется, не поверили. Да и как мог сочинить Малинка речь, которая только что родилась! Замечание губернатора было воспринято как едкий намек на его предшественника, который и в самом дело заставлял секретаря писать речи. Однако ж как тонко он иронизирует. Ну и умница!
И пока губернатор, словно какой-нибудь князек, принимал своих придворных и складывал в карман льстивые словесные цветочки ("Поверьте, ей-богу, не думал, что губернаторство такое легкое ремесло", - заметил он при этом грубовато и искренне), Палу Ности все не давала покоя нерасшифрованная правительственная депеша, и он вместе с Малинкой до тех пор копался в губернаторских чемоданах, пока не разыскал, наконец, среди официальных бумаг ключ к шифру. Размахивая бумагой, вошел он к Коперецкому:
- Вот он, ключ, вот он!
- Это ключ? - с любопытством глянул Коперецкий. - Подумать только, господа, какая глупость - наш официальный язык. Разве можно в здравом уме назвать это ключом? Скажем, простой народ называет якорь железной кошкой, и это очень умно, ибо он вцепляется во все, как кошка в мышь. И здесь не может быть никакого недоразумения, ибо настоящая кошка не железная. Но что сказали бы итальянцы, если б якорь назвали попросту кошкой, а кошку якорем? Вот если б министр окрестил эту свою шифровальную штуковину письменным ключом, я бы не возражал, а так выходит чепуха. Все одобрительно закивали.
- Истинный крест, правда. Его высокоблагородие отлично подметил! Вот, наконец, единственный губернатор, который не боится правительства. Да, этого бесхребетным не назовешь, и не только тогда, когда он с нижестоящими говорит, но и когда к вышестоящим обращается.
Какой необычайный успех! Час назад еще смеялись, глумились над ним, дескать, не знает даже, что такое ключ. Час назад его называли за это ослом, теперь все, что ни скажет - мудрость чистейшей воды, истина в последней инстанции. И ослом стал теперь министр. Впрочем, ему это проще снести, потому что он сильней, да и подальше отсюда.
Часы на башнях пробили полдень, и тотчас зазвонили колокола четырех церквей различных вероисповеданий.
- Ну вот, - весело воскликнул Коперецкий, - а как славно было бы сейчас пообедать! Но, говорят, из этого ничего не выйдет, не хотели вы быть моими гостями. Во всяком случае, вчера еще казалось, что обед не может состояться, вот его и исключили из программы. Поэтому я вместе с родней пообедаю сейчас у Раганьошей. Но для этого мне надо еще немцем переодеться. Вот что, вы оставайтесь здесь, угощайтесь поповской водкой, а я мигом оденусь. Все были возмущены, все ругали тех наглецов, кто повинен был в этой истории.
- А я не обижаюсь, - ответил Коперецкий, - вы дома еще лучше пообедаете, да и я лучше пообедаю у родичей, вот и дело с концом. А шампанское, что осталось, ужо выпьем через несколько недель, когда я привезу домой жену.
И это всем тоже понравилось, что жену он "домой" привезет. Как сердечно и просто сказано!
И Коперецкий скрылся во внутренних покоях, отдавшись в руки Бубеника, который ждал уже с крахмальной манишкой и фраком в руках - ведь все дамы семейства явятся в декольтированных туалетах, и тут без фрака не обойтись. Противовесом недостачи в чем-то одном всегда служит недостача в другом. Разница лишь в том, что у одного пола эта недостача обнаруживается в верхней части туалета, а у другого - в нижней. Ну, не чудачество ли это - считать признаком роскоши, когда от привычно сшитой одежды отхватывают какой-нибудь кусок!