- Смотри, чтоб не удрали. А то сядут верхом на помело и прямо на гору Геллерт.
- Есть у меня против этого хитрое снадобье. Положитесь только на меня. Сколько нужно жемчужин?
- Хватит и одной. Теперь они в цене. Завтра отвезешь в Тренчен и отдашь в залог Фюлепу Шлезингеру. Из полученной суммы две тысячи форинтов передашь господину Малинке, который помчит оттуда четверкой в Бонтовар и передаст деньги тестю. Упряжка там пускай и останется.
- А я как вернусь?
- Возьмешь с собою мою верховую лошадь.
План Бубеника был прост, как колумбово яйцо. Перед обедом - на это у него еще хватило времени - он повел с собой Малинку прогуляться по деревне (сказал, что это входит в его тактику), на что страстный этнограф охотно согласился. Они прошли до самой кузни и обратно. Малинка с превеликим интересом разглядывал крестьянские постройки, ворота, их резьбу и намалеванные на них тюльпаны, устройство пенькотрепалки и разных других домашних инструментов (говорят, что эта наука этнография как раз и живет такой чепухой). Добрые крапецкие словаки, которым редко доводилось видеть чужого человека в своей деревне, все высыпали к воротам и на крылечки под тем предлогом, что надо же, мол, усмирить этих вздорных собак. Они с большим любопытством разглядывали красивого молодого барина, который прогуливался вместе с Бубеником и так растревожил их псов. Кто он такой и что ему надо? То и дело останавливается, заглядывает во дворы. Это недобрый признак! Должно быть, приехал из-за налогов, а они и без того уже высоки, но, как растут деревья после каждого дождя, так растут и налоги всякий раз, как среди жалких крестьянских лачуг появляется человек господского вида. Иные даже подбирались к Бубенику поближе и, улучив минутку, когда никого не было вокруг, спрашивали шепотом, кто этот незнакомец. Бубеник на сей раз не таился, но, впрочем, держался загадочно и важно:
- Господин приехал из Пешта, и, надо сказать, профессия у него странная. Он - особенный мастер, железо сверлит. Барин нынче привез его с собой.
- Мастер, железо сверлит? Это как же так?
- Гм. Он с такой же легкостью продырявит железо, как вы - арбуз или тыкву. Раз-два, ткнет инструментиком в самое крепкое железо и - трр - дыра готова, да такая, что в нее хоть две руки просунь. - И Бубеник лукаво прищурился. - Странная, доложу вам, специальность.
- А для чего она? - допытывался кто-нибудь из тех, кто любил прощупывать все до самых печенок.
Бубеник пожимал плечами, прикладывал руку к губам, показывая, что вынужден молчать, но все ж согласился хоть чуточку осветить это темное дело.
- Есть у господ, знаете ли, немало странных вещей, но не всегда полезно узнавать, для чего они. А вот к чему такая специальность, об этом могут догадываться даже такие бедняки, как мы с вами. Скажем, замок у шкатулки не открывается, а хочется из нее вынуть что-то, да так, чтоб не заметили…
Бубеник доверительно рассказывал об этом всем, кто подходил к нему, когда они останавливались, потом проводил Малинку обратно в барский дом, где его уже ждали к обеду. Хозяйке разрешалось вставать пока лишь на несколько часов в день, поэтому в полдень она снова легла и попросила подать себе обед в постель. Малинка, надо сказать, даже обрадовался, узнав, что Вильма не будет обедать вместе с ними. Он жаждал минуты встречи, мечтал о ней, но, когда она подошла, испугался. За столом они сидели с бароном вдвоем. Бубеник прислуживал и одновременно подбадривал хозяина:
- Все идет как надо, ваше высокоблагородие, с жемчугами дело пошло на лад. Но Коперецкий уставился на него с сомнением.
- Я, Бубеник, не верю в чудеса. Боюсь, что ты навлечешь на меня бурю, а потом все кончится ничем. У меня дурное предчувствие, очень дурное.
Он и вправду за обедом был молчалив, сидел погруженный в свои думы, произнес едва несколько слов, быстро выпил кофе и спросил Малинку, спит ли он обыкновенно после обеда, потому что сам он всегда засыпает чуток, ровно настолько, чтоб глаза обмануть.
- Я никогда не сплю после обеда. Это только важным господам под стать.
- Что же вы делаете?
- Если нет работы, читаю обычно. Есть у вас в доме библиотека?
- Нет.
- Но книги-то есть? Я выберу себе какую-нибудь для чтения.
- Нет тут ни одной, дружок, сказал же вам, что я ученик животных.
- Тогда я попросил бы тот словацкий песенник, который вы обещали мне дорогой. Лицо Коперецкого просияло.
- Ага! Ну конечно! Я и шкатулку тоже пообещал. Ступайте к себе в комнату, я все пришлю вам.
Малинка пошел к себе и после сытного обеда лениво прилег на зеленый репсовый диван, пуская кудрявые пряди дыма в воздух. Задумался о том, почувствовала ли госпожа Коперецкая, что он здесь. (Сам он непременно почувствовал бы на ее месте.) А как они встретятся? Что она скажет? Испугается или обрадуется? И Малинка решил: что бы ни случилось, он будет владеть и сердцем и нервами.
Две дородные кошки уже охотились под кроватью: они сидели, уставившись на щель в полу, - очевидно, подстерегали ускользнувшую туда добычу. Малинка от скуки наблюдал за охотницами и с великодушием сытого человека чисто теоретически сочувствовал стремлению алчных кошек, сам тоже с нетерпением поджидая появления мыши. Но где же она, трусишка, что даже показаться не смеет? Бедные кошечки, сколько им приходится вот так стоять на страже ради крохотной добычи. Да, все-таки лучше быть секретарем губернатора!
Но едва он предался сочувственным размышлениям о кошках, как раздался стук, и в ответ на "войдите" в дверях показалась румяная крестьянка лет сорока, круглолицая и тупоносая.
- Вам кого? - спросил Малинка.
- Того молодого господина, который приехал из Пешта. Это вы и есть, наверное?
- А вы кто?
- Я нянька маленького барона, - ласково ответила крестьянка и, облизнув пальцы, кокетливо поправила на лбу волосы, которые были такие же желтые, как и здешняя глинистая почва.
- Нянька? - удивился Малинка. - А что вам нужно от меня?.. Я-то ведь не грудной младенец?
- Да у меня и нет молока, - кокетливо и жеманно возразила баба. - Я не кормилица. Была когда-то кормилицей, - она горестно вздохнула, - но теперь уже только певчая нянька. Пою по ночам маленькому барону, после того как Марта покормит его грудью.
- Ну, а от меня что вы хотите, добрая женщина?
- Девица я, слава богу, - поправила она его. - Девица Мария Колесар.
- Сами же сказали, что были кормилицей, вот я и подумал…
- А что ж тут такого? - Она потупила совсем незлые глазки и добавила: - Ведь вы не поп, да и я не монашка.
- Ладно, ладно, - с нетерпением воскликнул Малинка, все больше и больше изумляясь. - Но что вы хотите от меня?
- Да ведь я могу то же самое спросить у вас, барич? - И она лукаво, выжидательно посмотрела на него.
- Я? Ничего.
- Тогда ума не приложу, зачем барин прислал меня сюда.
- Ага! - Малинка догадался вдруг о смысле игривой шутки Коперецкого. Стало быть, это и есть песенник! - Вот оно что! Теперь я понял. Вы, верно, много песен знаете?
- Что верно, то верно. Я знатная певунья. В этом деле я дока. Все песни знаю, какие тут у нас окрест поют. Потому что, когда еще жива была моя матушка, царство ей небесное, в доме у нас двадцать два года подряд была прядильня, а уж туда все песни залетали.
Малинка понял, что принципал поставил его в смешное положение, и даже разозлился (ох, уж я отплачу ему за это!), но сообразил, что разумнее всего не подать виду и как-нибудь половчее, без шума покончить с этой дурацкой шуткой.
- Вот что, Мария Колесар, я очень люблю деревенские песни, не меньше, чем те, что птицы поют. Но когда птица в клетке поет, это не доставляет мне никакого наслаждения, я люблю слушать ее издали, когда она сидит среди ветвей. Вот так и песня - только издали хороша. Поэтому пойдите, пожалуйста, в сад и пойте там, а я открою окошко и буду слушать.
Мария Колесар была чуточку смущена таким странным предложением, ну да ведь баре всегда дурью мучаются! Поэтому она молодо повернулась веретеном и сказала:
- Как хотите, голубок!
Выбежала из комнаты, и вскоре в саду под окном зазвучала занятная словацкая песенка. Пела женщина тихо, усыпляюще, так жужжит полевая муха.
Кто же ты, Анчурочка-девица? Лен волос да незабудки глаз… Не могла, как роза, ты родиться, - Знать, с небес упала ты на нас! И меня позвали: "Ну-ка, Дюри, Залатай худые небеса!.." Я ищу прореху - там, в лазури, Гибну я, Анчурочка-краса!
По-словацки все это звучало красиво, складно, не то что по-венгерски, - будто вилами набросали слова. А Мария Колесар все пела о горестях умирающего Дюри Кралика, потом перешла к песням про бетяра Яношика, затем стала сказывать о душевных переживаниях удалых или печальных рекрутов… Под эти песенки о рекрутах и засыпал обычно маленький барон. Когда он уже очень плачет, это самые верные песни. Услышит - и тотчас замолчит: сразу видно, что будет военным. В своих необычайно разнообразных песнях словацкий народ не только любовь или кражу овец воспевал, не только сельские драмы отливал в форму баллады или романса, но сплетал цветастыми рифмами еще тысячи и тысячи разных своих невзгод.