XVIII
Весной, до выхода кавполка в летние лагери, Иргизов уволился в запас. Сколько раз оставляли его рапорты без внимания, а тут помог случай. Объезжая жеребца, вылетел Иргизов из седла, сломал руку - больше месяца пролежал в госпитале. Пока был в гипсе, Нина каждый день приходила к нему в палату, уводила во двор и там, прохаживаясь по аллее, говорили они - как им жить дальше. Решили, что Иргизов подаст документы в САГУ, на исторический факультет, Нина же спишется с узбекским театром, где, наверняка, не хватает актрис, и уедут они в Ташкент. Уговорились и начали действовать. Примерно через месяц Иргизова, правда с трудом (вмешался опять Морозов, чуть было не испортил дело), комиссовали. А еще через неделю Нина получила письмо из Ташкента, от главного режиссера. Главреж писал, что с удовольствием ждет ее на заглавную роль в "Интервенции", которую он собирается ставить.
Немного покапризничала Зина: страшно оставаться одной. Пристыдил Иргизов сестренку: ей ли кукситься! Из Оренбурга до Ашхабада добиралась, на чем бог послал, не дрогнула, не растерялась, хотя всего-то было ей тринадцать лет. А теперь - двадцатилетняя красавица с медицинским образованием, заведующая здравпунктом прядильно-ткацкой фабрики. Да и надолго ли уезжают они с Ниной?
На всякий случай Иргизов позвонил в Наркомздрав Тамаре Яновне, попросил, чтобы присматривала за Зиной. Красовская с удовольствием согласилась, и тоже не высказала никаких опасений. Напротив, пожурила свою ученицу, когда встретила ее, чтобы нюни не распускала, а дала возможность брату получить высшее образование.
Иргизов с Ниной стали готовиться в дорогу. Уже накануне самого отъезда, когда Нина зашла в театр, чтобы проститься с друзьями, режиссер предложил ей выступить на городском вечере, в честь создания Все-туркменского объединения писателей. Нина охотно согласилась - решила прочесть со сцены любимые стихи.
В тот же день Иргизов позвонил Аману и Ратху - пригласил их на вечер. От обоих получил согласие. Согласилась пойти в театр и Зина. В фойе встретились с Аманом и Галией.
Зал театра был полон. Зрители заняли все ряды. Некоторые стояли в проходе. В ложах и бельэтаже тоже тесно. Пестро от цветастых платков - это первый туркменский пролетариат - работницы недавно вступивших в строй текстильной и шелкомотальной фабрик.
Средняя часть зала выделяется форменной черной робой железнодорожников. За ними - зеленая полоса: командиры и красноармейцы. Аман с Галией и Иргизов с сестрой в этой полосе.
Галия-ханум в вечернем, черном платье, с белым ридикюлем. Зина нервничала: кажется, Галия - единственная из присутствующих женщин разрядилась "в пух и прах". Зина касается плечом се шикарного шелкового платья, от которого пахнет духами, и стыдливо отодвигается: всё-таки, Зина Иргизова - комсомолка, а тут такой шик… Она смотрит в президиум на сцену и ей кажется, все писатели смотрят на Галию и не сводят с нее глаз. Вот на трибуну поднялся Мурадов. Встретили его аплодисментами. Он соединил руки над головой, приветствуя новый, нарождающийся рабочий класс Туркмении, по посмотрел, как показалось Зине, на Галию-ханум. "Надо же было Ивану посадить меня рядом с ней! - подумала она стесненно. - Сел бы сам… А то сами с Аманом отодвинулись, разговаривают между собой, а я должна отвечать на вопросы этой павы и слушать ее восхищения".
- Мурадов сегодня прямо бесподобен, - сказала Галия-ханум. - Посмотрите, как он держится. Усики какие отрастил… - И Оразов - тоже…
- А почему Тамара Яновна с мужем не пришли? - спросила Зина, чтобы не казаться совсем уж дикушкой.
- Ах, девочка, у них там такое теперь. Ратха же сняли с должности, передвинули куда-то.
- Да? А я и не знала, - удивилась Зина. - Ваня мне ничего об этом не говорил.
Иван Иргизов сам только сейчас узнал от Амана о некоторых переменах. Оказывается, приезжал секретарь Средазбюро ВКП(б) товарищ Кахиани.
- За что же, конкретно, сняли Ратха? - с недоумением спросил Иргизов, и оглянулся на сидящих рядом, красноармейцев. - У него же партийный стаж с девятьсот пятого. Могли бы учесть. Да и прислушаться к его принципиальности следовало бы.
- Его подвел Бабаораз, - тихонько отозвался Аман. - Бабаораз представил материалы о сплошной коллективизации в Чарджупском округе. Ратх подтвердил данные. А потом все это назвали "левацкими" ошибками, перегибами, и отменили прежнее решение. Да и какая там коллективизация! - усомнился Аман. - Дехкан загоняли в колхозы силой. А теперь опять действует басмачество, и колхозы разваливаются.
- Да, дела, - с сожалением сказал Иргизов. - Вероятно, поэтому и не пришел сегодня Ратх?
- А почему же еще. Он, знаешь, какой самолюбивый. Партия для него - все на свете. Она ему заменяет и отца, и мать, и брата. Ратх так переживает, словно тяжело заболели все его близкие.
- Да, дела…
- Чего ты все время "дакаешь", - рассердился Аман. - Время опять начинается такое, что не дай бог. У нас уже поговаривают - скоро оба полка двинутся в Каракумы. Басмачи уже совершили налет на Ташаузский округ.
- Так, наверное, и будет, - согласился Иргизов.
- Так, конечно, - уточнил Аман. - Но у тебя не так. Зачем ты уезжаешь в такой момент? Разве твое место в университете? Твое место на коне, в кавалерийском эскадроне.
- Аман, все давно решено. Вещи собраны. - Иргизов помолчал, посмотрел на сцену, где сменился выступающий, и добавил: - Я не пришел бы сегодня сюда. Только ради Нины. После собрания концерт. Она будет читать Блока. Это ее последнее выступление в ашхабадском театре.
- Слышал уже, - сказал Аман. - Галия мне говорила. Но мы не очень-то радуемся вашему отъезду. Ты меняешь конское седло на коровье, - понял?
- Еще бы не понять!
- Твою археологию я вообще не признаю.
- Ладно, потише, на нас с тобой уже люди смотрят. Вон смотри, Кермолла выходит.
Шестидесятилетний старик в тельпеке и халате, поднявшись на трибуну, начал читать стихи о большевиках.
Туч больше нет. На небо вышла луна.
Ночь ушла. Пришел яркий день.
Нет царя. Давно прогнали царя.
Молодец ты - правишь страной, большевик!
Зал зааплодировал. Кермолла рассказал в стихах о победе большевиков, поклонился и гордо сел на место. Ему долго хлопали, и председательствующий попросил, чтобы Кермолла выступил еще. Старый поэт, однако, лишь приподнялся со стула, еще раз раскланялся и сел.
- Я понять не могу, Ваня, что тебе даст археология? - сказал Аман. - Я все в тебе понимаю. У тебя добрая душа, ты любишь женщин. Еще больше любят женщины тебя. Все правильно: так и должно быть, потому что женщины - это жизнь и продолжение жизни. А археология - что?
- Археология - воскрешение жизни, - ответил Иргизов. - Я хочу оживить всех когда-то погибших великих людей. И не только людей, но и целые эпохи, в которые жили великие люди.
- Товарищи, можно, в конце концов, потише, - попросили сзади.
- Все, молчим, - сказал Аман, оглянувшись, и спросил: - Интересно, долго еще будут выступать поэты.
- Сиди. Все равно, пока моя жена не выступит - никуда не уйдем. Вон, опять Мурадов на трибуне, смотри.
- Хороший парень, - подтвердил Аман. - Он мне нравится. Но тоже не пойму, зачем он в поэзию ударился? Медресе окончил, ученый человек, а сочиняет стихи. Слушай, о чем говорит!
Иргизов не согласился:
- Хорошо говорит, брось незаслуженно обижать человека. О раскрепощении женщин никто пока не писал. Он первый.
Через несколько минут начался концерт. Выступили туркменские бахши. Показали отрывок из "Ревизора" артисты Туркменского драмтеатра. Женскую роль в отрывке исполнял мужчина, знакомый Амана, и это доставило ему особое удовольствие. Он все время наклонялся к Иргизову и, смеясь, шептал:
- Это Курт. Я его давно знаю. Он моложе меня лет на пять. Это первый бабник был, клянусь. А теперь сам вышел на сцену женщиной. Вот как меняется жизнь, Ваня. Один из красного командира превратился в археолога, а другой - из мужчины в женщину!
- Эй, прекратите же вы! - опять потребовали сзади.
- Ладно, все. Молчу. Извините. - Аман разогнулся, привалился к спинке стула и стал смотреть на сцену.
Нина Ручьева вышла в длинном, до пят, светло-голубом платье. Иргизов замер. Аман сказал тихонько:
- Сиди тихо, а то еще скажешь ей что-нибудь.
Зина пододвинулась к Галие-ханум.
- Правда, у нее красивое платье? Мы вместе с ней шили.
- Ах, Зиночка, она так мила, - ответила Галия.
Нина свела ладони. Громкий бархатный голос актрисы заставил замереть всех. Нина читала Блока "На поле Куликовом". Читала не торопясь, с какой-то, незнакомой доселе Иргизову, приподнятостью.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь…
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Аман опять приклонился к Иргизову. Тот вздрогнул, поморщился: любые слова сейчас неуместны.
- Ваня, это она о ком?
Иргизов отыскал руку Амана, пожал. Когда Нина прочитала и, после долгих аплодисментов, ушла со сцены, сказал:
- Это о нас.
Публика, выйдя из театра, растекалась по улицам и улочкам Ашхабада. Два молодых актера, держа под руки Нину Ручьеву, подвели ее к Иргизову.
- Пардон, дорогой товарищ, - сказал один. - Вот ваша возлюбленная.
- Идите, гуляйте, - грубовато спровадил их Иргизов.
Галия и Зима тотчас подхватили Нину под руки и защебетали около нее, словно весенние ласточки.
- Ну, что, Аман, едем в Гранд-Отель? - предложил Иргизов.
- Ну, разумеется. Как ты скажешь, так и будет. Стол давно заказан…