Александр Васильич буквально оторопел. "Как! Неужели этот странный, низко кланяющийся человечек, эта жалкая фигура -- тот самый Созонов, мой товарищ по гимназии, подававший когда-то такие блестящие надежды?" -- подумалось ему. Светлов глазам своим не верил.
-- Он сильно переменился...-- заметил Ельников, стараясь не смотреть на крайне озадаченного и совсем растерявшегося приятеля.
-- Боже мой!.. Никак бы не узнал! -- усиленно выговорил наконец Александр Васильич и протянул руку старому товарищу. Он только теперь узнал его, смутно вызвав из памяти прежний образ Созонова.
-- Садитесь-ка, батюшка,-- снова пригласил Ельников гостя.
Созонов стоял и как-то нерешительно переминался. Ельников подвинул ему стул.
-- Вот в монастырь поступить собирается,-- сказал он угрюмо Светлову.
-- Что это вы, Созонов? Что вам хочется? -- почти с испугом спросил Александр Васильич.
-- Спасение души побуждает-с...-- тихо и застенчиво-робко проговорил Созонов.
-- Далось ему это "спасение души"!--сердито проворчал Ельников.
Они в гимназии были большими приятелями.
-- Вы этого влечения, Анемподист Михайлыч, не можете понимать; это кому откроется свыше, тот может...-- тем же застенчиво-робким голосом выговорил Созонов.
-- Экую, брат, ты чушь несешь! Да разве в том, что ли, спасение души состоит, чтоб вот в этаком халате ходить да по неделям не мыться? -- еще сердитее сказал Ельников.
-- Подвиги многообразны... какой кому по силам, Анемподист Михайлыч...
-- Так неужели, Созонов, вас уж ни на что больше не хватит? -- вмешался Александр Васильич.
-- Вы меня хотите искусить, господин Светлов, человеческой мудростью? Я и сам некогда в помрачении ума моего дерзал проникать в тайны божии; знаю, сколь пленительно наваждение сие... Но всевышний просветил ныне мой разум и закрыл его от мирских соблазнов...-- медленно и с глубоким убеждением произнес Созонов, тяжело вздохнув.
-- Мне кажется,-- сказал Светлов,-- угоднее богу должен быть тот, кто больше приносит пользы ближнему; а как же вы достигнете этого, если добровольно закроете глаза на жизнь, от условий которой именно и зависит на каждом шагу ваш ближний?
-- Любовь к ближнему следует приносить в жертву любви к богу -- сказано в писании.
-- Положим. Но ведь это что значит? Это значит, по-моему, просто, что, увлекаясь любовью к ближнему, вы не должны противоречить евангельским заповедям. Если б, например, для спасения ближнего потребовалось клятвопреступление, тогда, разумеется, писание учит вас пожертвовать ближним,-- заметил Александр Васильич.
-- Нет, господин Светлов, не искушайте меня вотще: младенцам открыто -- сказано -- то, что от мудрых сокрыто... Я только, господа, согрешаю с вами...-- вздохнул Созонов.
Светлова что-то больно кольнуло в сердце.
-- Я только добра вам желаю, Созонов, как ваш бывший товарищ, а не искушаю вас,-- молвил он с горечью.
-- Ведь вот,-- желчно сказал Ельников,-- третью неделю я с ним так бьюсь; и книг-то ему предлагал, и спорить с ним пробовал, и доказывал,-- право, кажется, в няньки бы к нему пошел,-- а он все свое, все у него наваждение какое-то; даже медицину считает грехом... Ведь вот вы до чего доработались, Созонов! -- чуть не сквозь слезы заключил Анемподист Михайлыч.
-- Вы что же, собственно, теперь поделываете-то, Созонов? -- спросил мягко Светлов.
-- Молюсь о своем спасении-с...
-- Целый день все только молитесь?
-- И день и нощь...
-- Откуда же вы берете средства? Ведь одной молитвой не напитаетесь же вы?
-- Милостью божией от монастырской трапезы довольствуюсь...
-- Там, при монастыре, и живете теперь?
-- Да, там-с...
Приятели помолчали. Созонов присел было на кончик стула, но сейчас же опять и встал.
-- Я к вам... собственно... Анемподист Михайлыч, вот зачем пришел-с... вы не рассердитесь на меня? -- спросил он смиренно у Ельникова, запинаясь на каждом слове и вынимая что-то из-за пазухи.
-- За чем бы вы ни пришли, Созонов -- я вам очень рад: стало быть, и толковать об этом нечего,-- сказал искренно Ельников.
-- Я вот зачем-с... я вам просфору принес, за здравие ваше вчерась вынул,-- проговорил, краснея, Созонов и подал Ельникову тщательно завернутую в бумагу просфору.
-- Ну что ж... спасибо вам!
Анемподист Михайлыч взял из рук Созонова просфору, развернул ее и поставил на угольный стол.
-- Вы, может, обиделись, Анемподист Михайлыч? -- робко спросил Созонов.
-- За что же? Всякий по-своему выражает внимание. У вас свои убеждения, у меня тоже свои, а жить мы можем дружно.
-- Вы если хвораете чем-нибудь, так она много может облегчения вам принести, вы ее скушайте ужо...
-- Ладно, съем.
Созонов несколько минут постоял молча, переминаясь на месте и нерешительно поглядывая на Александра Васильича.
-- Я бы и за ваше здравие, господин Светлов, вынул просфору, коли вам не во гнев...-- боязливо выговорил он наконец.
-- Ах да, Созонов, пожалуйста, заходите ко мне. Я бы и сам попросил вас об этом, хоть бы вы и не напоминали мне. Смотрите, заходите же. У нас с вами много найдется о чем потолковать: слава богу, давнишние товарищи, так вы без церемонии,-- сказал Светлов приветливо.
Какая-то странная полуулыбка осветила суровое лицо Созонова.
-- Истинно у меня к вам душа лежит,-- сказал он, тяжело вздохнув и ни к кому в особенности не обращаясь,-- пошли вам господь просветление!..
Анемподист Михайлыч порылся в чемодане и достал оттуда литографированный экземпляр лекций Фейербаха {Фейербах Людвиг (1804--1872) --выдающийся немецкий философ-материалист. В своей книге "Сущность христианства" (1841) утверждал, что так называемые высшие существа созданные религиозной фантазией,-- это только фантастические отражения собственной сущности человека.} о сущности христианской религии.
-- Вот вам, Созонов, от меня на память,-- сказал он, подавая старому товарищу книжку.-- Пусть это будет моей просфорой. Я съем вашу, а вы зато прочтите вот это, дайте мне слово.
-- Да это ведь, верно, светская книжка, Анемподист Михайлыч? -- спросил Созонов, нерешительно принимая подарок из рук Ельникова.
-- Все равно, какая бы ни была, вы ее прочтите. Я же ведь не отказался от вашей просфоры, а все-таки остаюсь при своем убеждении. Так и вы сделайте. Прочтете? даете слово?
-- Греха бы мне какого от этого не последовало?..
-- Где же, в таком случае, стойкость-то ваших убеждений? В том-то и заслуга, чтоб всякие искушения вынести бодро,-- сказал серьезно Ельников.
-- Враг ведь рода человеческого силен-с...-- потупился Созонов.
-- Вот вы и закалите себя против него,-- заметил ему Анемподист Михайлыч.-- Впрочем, меня-то вы уж, верно, не считаете "врагом рода человеческого"?
-- Сохрани господи! -- встрепенулся Созонов и бережно спрятал книгу за пазуху.-- Да будет над вами благодать божия!
Он стал торопливо прощаться. И Ельников и Светлов несколько раз крепко пожали ему руку, прося не забывать их и заглядывать к ним почаще. Созонов ушел, по-прежнему низко кланяясь.
-- Вот она, жизнь-то наша, что производит! -- весь взволнованный проговорил Ельников, едва затворилась дверь за Созоновым.-- Счастье, брат, наше с тобой, что мы вовремя выкарабкались отсюда; ведь это душу рвет на части... Проклятая!..-- затрясся он, весь побледнев.
-- Ты успокойся,-- сказал Светлов,-- тебе это вредно.
-- Вредно!.. А не вредно мне каждый день задыхаться от злости, зная, что подобные явления встречаются у нас на каждом шагу? уж лучше, брат, пластом растянуться! -- горячо заметил Анемподист Михайлыч и в изнеможении опустился на диван.
Светлов молчал. Он сам чувствовал то же самое.
-- И ничего ведь не поделаешь против таких явлений; ходишь смиренно, как какая-нибудь собака с ошпаренным хвостом! -- продолжал Ельников, судорожно сжимая кулаки.-- Тьфу ты! -- плюнул он озлобленно.
-- Вот потому-то мыслящим людям, как ты, и надо беречь себя,-- сказал успокоительно Светлов,
-- Много мы с тобой намыслим! -- саркастически улыбнулся Ельников.
-- Скажи, пожалуйста,-- спросил Александр Васильич,-- ты расспрашивал Созонова? знаешь, как это все с ним случилось? Ведь не ни с того же ни с сего...
-- Черт, брат, знает как. Нас просто, кажется, с самой утробы матерней уродуют. Он и прежде был немного меланхоликом, тосковал по родине, даже учиться одно время из-за этого перестал. Пороть, разумеется, стали... ну, и выпороли из человека весь здравый смысл. Эх, и говорить-то не хочется!-- ответил сквозь зубы Анемподист Михайлыч.
-- Он ведь классом ниже нас шел, так что я лично-то мало его знаю, а только слышал о нем многое, особенно от тебя; вы с ним ведь пансионеры были, так виделись каждый день,-- сказал Светлов, помолчав.
-- Ты не поверишь, когда он в первый раз пришел ко мне сюда, я просто голову потерял. Этакая светлая голова пропала! Тут, разумеется, причин много было, только я теперь не в состоянии рассказывать... Это меня просто бесит, рвет... понимаешь? -- рвет! -- проговорил Ельников, с кашлем приподнимаясь на диване.
-- На меланхоликов, брат, всегда плоха надежда.
-- Да ведь и меланхолию можно направить в хорошую сторону, а тут черт знает что такое вышло! -- снова закашлялся Анемподист Михайлыч.
-- Видишь ли, душа моя...-- начал было Светлов, но стук подъехавшего экипажа остановил его.
Ельников встал и заглянул в окошко.
-- "Крыса",-- сказал он лаконически.