III ВЛАДИМИРКО СОБЕСЕДНИЧАЕТ
Около двух часов пополудни приезжий Светлов открыл, наконец, глаза и с приятностью потянулся. Александр Васильич отлично выспался и был в самом веселом расположении духа. В доме царствовала теперь невозмутимая тишина. Старики Светловы, утомленные отчасти радостью, отчасти хлопотами этого утра, тоже легли вздремнуть перед обедом; они рассчитали, что отдых даст им возможность вполне воспользоваться вечером, чтоб поговорить с сыном. Под влиянием тишины Александр Васильич только что стал впадать в раздумье, как вблизи от него кто-то робко сморкнулся. Он повернулся на другой бок и с удивлением увидел Владимирку. Мальчуган преважно восседал на кресле у письменного стола и смотрел во все глаза на брата, полуоткрыв, по обыкновению, рот. Он очень сконфузился, увидя, что брат проснулся, и стал было слезать с кресел.
-- Постой, куда же ты? -- засмеялся Александр Васильич.
Владимирко еще больше сконфузился, но остался на месте. Дело в том, что старики никак не могли уложить его спать в это утро. Как только сами они заснули, он на цыпочках пробрался в комнату брата,-- заглянув предварительно в щелку, спит ли тот,-- и все время, пока Александр Васильич спал, имел терпение просидеть, не шелохнувшись, на кресле, с любопытством разглядывая то спавшего брата, то вещицы его на письменном столе.
-- Итак, Владимир Васильевич, здравствуйте! -- сказал ему старший брат, еще раз засмеявшись и протягивая руку.
Владимирко робко слез с своих кресел и как-то нерешительно пожал протянутую ему руку.
-- Мама еше спит и папа также,-- сказал он, очевидно желая оправиться.
-- А ты разве не ложился спать?
-- Нет, не ложился; я ночью лягу... Да мне и спать-то не хочется...
-- Что же, брат, так? -- зевнул Александр Васильич,
-- Не хочется...-- коротко ответил Владимирко и сам невольно зевнул, глядя на брата.-- У нас сегодня макароны будут,-- сказал он для храбрости.
-- Значит, мое любимое кушанье,-- отлично! А еще что будет?
-- Суп с колобками да тетерька, да еще мама крем сделает.
-- Батюшки! какая роскошь: все мои любимые блюда. Да я просто объемся сегодня.
-- А вы любите красную икру? -- спросил Владимирко, который был страшный охотник до всякой икры.
-- Красную и черную, всякую люблю,-- засмеялся Александр Васильич к полному удовольствию брата. Последний, по поводу такого очевидного сочувствия его вкусам, решился даже осторожно присесть на кончик постели.
-- А вы красную с луком любите? -- продолжал он выпытывать.
-- Непременно с луком!
-- И я тоже с луком люблю,-- окончательно повеселел Владимирко.-- А вот Ванька, так тот прямо у рыбы из брюха ест.
-- Неужели?
-- Ей-богу-ну, ест; он ее оттуда выдавливает. Мама ему не дает икры, так он, как с базару рыбу несет, и выдавит.
-- Вот какой хитрец!-- рассмеялся Александр Васильич.-- Только зачем ты его называешь "Ванькой"? -- спросил он серьезно через минуту,-- разве тебя кто-нибудь зовет "Володькой"?
-- Нет. Да его мама так зовет, и все так зовут...
-- Значит, мама нехорошо делает. Зачем же его обижать, ведь он такой же, как и ты, человек, такой же мальчик.
Владимирко широко раскрыл глаза: он еще от первого человека слышал, что его мама может что-нибудь "делать нехорошо", а его "наилюбезный камердинер" -- такой же мальчик, как и он сам.
-- У Ваньки ни отца, ни матери не было,-- пояснил он в оправдание себя и мамы.
-- Вот ты и опять так его назвал. Скажи: "У Вани".
-- Ну, у Вани...
-- Вот видишь ли ты, это неправда, что у него ни матери, ни отца не было. Нет такого человека на свете, у которого бы их не было; иначе он бы и родиться не мог,-- сказал Александр Васильич очень серьезно.
-- Да ведь Ваньку-то на улице нашли,-- возразил Владимирко.
-- Опять "Ваньку"! А еще мне писали, что ты его очень любишь...
-- Ну Ваню, Ваню...-- конфузливо поправился Владимирко.
-- Что ж такое, что на улице нашли? Все-таки у него и мать была и отец; только нехорошие, видно, люди они были, коли ребенка на улицу выбросили,-- заметил Александр Васильич.
-- Зачем же они его выбросили?
-- А уж этого я не могу тебе сказать. Это надо у них спросить.
Владимирко задумался и несколько недоверчиво покосился на брата.
-- У нашей Милашки тоже мать была, а отца не было,-- сказал он, как бы желая уяснить себе новую мысль.
-- У какой это Милашки? Ах, да! у собаки... И у ней непременно отец был, только ты, видно, не видал как он к Милашкиной матери бегал.
-- А к Милашке отчего же он не прибегал?
-- Да он, может быть, и к ней прибегал, а ты не заметил.
-- У воробья тоже отец и мать есть,-- сказал Владимирко, на этот раз уже не с вопросом, а совершенно утвердительно.
-- И у воробья есть,-- подтвердил, в свою очередь, Александр Васильич.
-- Смешно воробей скачет. Он -- вор.
-- Это отчего?
-- А как же? Они все овес из конюшни у лошадей воруют.
-- Отчего же непременно "воруют"? Просто знают, что там овес есть, и прилетают клевать.
-- А вот же в кухню не прилетают: я на окошко насыпал.
-- Да в кухне всегда кто-нибудь есть, они и боятся.
-- Нет, воробей -- вор,-- сказал Владимирко с убеждением.
-- Значит, по-твоему, и голубь тоже вор?
-- Нет, он не вор: он не так людей пугается.
-- Стало быть, воробей только похитрее будет, а голубь к людям больше привык, все же, по-твоему, вор выходит.
-- Голубя убивать нельзя...-- схитрил Владимирко.
-- Да и воробья не следует убивать.
-- А клопа?
-- И клопа не следует убивать.
-- А мама убивает клопов...
-- Это еше не значит, что их следует убивать; а надо так сделать, чтоб в комнате они не разводились,-- держать комнаты чисто.
-- Да они в диване сидят...
-- Надо сделать, значит, чтоб их и там не было.
-- Да голубь ведь чистая птица?
-- Чистая, коли не запачкается.
-- Да нет! не то...-- замялся Владимирко.
-- А! знаю. Ну, чистая, чистая.
-- А клоп чистый?
-- И клоп чистый.
-- Он пахнет.
-- Что ж такое, что клоп клопом пахнет? И голубь пахнет голубем; ты понюхай-ка когда-нибудь.
Владимирко на минуту задумался, и затем лицо его приняло самое лукавое выражение.
-- А мышь... чистая? -- спросил он с очевидным коварством.
-- Разумеется, чистая.
-- Вот и врешь: мышь поганая! -- засмеялся Владимирко, торжествуя.
-- Что же это значит "поганая"? --- смиренно схитрил, в свою очередь, Александр Васильич, прикидываясь, что не понимает значения этого слова.
-- Поганая-то что значит? -- переспросил Владимирко, очевидно, затрудняясь ответом.
-- Да.
-- Ее есть нельзя...
-- Как нельзя? Ты разве пробовал?
-- Чего вы еще выдумали!
Владимирко даже обиделся.
-- Так как же ты говоришь, что есть нельзя, коли не пробовал?
-- Мама говорит...
-- А мама пробовала?
Владимирко еще больше обиделся и сделал гримасу человека, которого начинает тошнить.
-- Ну уж, чего вы говорите...-- сказал он несколько сердито.
-- Так почему же ты думаешь, что мышь нельзя есть, коли никто не попробовал, можно ли ее, в самом деле, есть?
-- А вы ели? -- оправился Владимирко.
-- Я тоже не ел, только не потому, что ее нельзя есть, а потому, что у нее мясо невкусное, пахнет скверно жиром.
-- А вкусное было бы -- съели?
-- Съел бы.
Владимирко повторил свою гримасу.
-- А как же вы знаете, что она невкусная, когда и сами ее не ели? --спросил он лукаво.
-- А вот, видишь, есть такие люди, ученые, которые стараются все испробовать,-- пробовали и мышиное мясо и нашли, что оно невкусно. Все-таки есть его можно: китайцы вон едят.
-- Они сами вам это рассказывали?
-- Кто? Китайцы-то?
-- Нет, другие-то...
-- Ах, ученые! Нет, не сами. То есть сами же, пожалуй, да только в книгах, а не лично мне.
Владимирко посматривал на брата крайне недоверчиво. Александр Васильич заметил это и сказал:
-- Да вот, лучше всего, мы когда-нибудь сами поймаем мышь, сварим ее, да и попробуем, какой у ней вкус. Вкусной окажется -- съедим, а коли невкусная -- выбросим.
Владимирко опять скорчил было прежнюю гримасу, но сейчас же и прояснился.
--- А вы где будете мышь ловить? В подполье лучше; там их много: во какие!..-- показал он двумя пальцами.
-- Можно и в подполье поймать.
-- А вот уж таракана, так никто не съест: он с усищами...-- захохотал Владимирко.
-- Я, брат, однажды съел таракана.
-- Съ-е-ли? -- растянул удивленно Владимирко.-- Зачем съели?
-- Да так, дурачился; хотел показать одной барыне, что можно и таракана съесть, не поморщившись, коли захочешь.
-- Невку-у-сный? -- снова растянул Владимирко, отчаянно сморщив нос.
-- Нет, ничего; почти никакого вкуса нет.
-- Вы мертвого или живого съели?
-- Мертвого.
-- А живой в брюхе будет ползать?
-- Нет. Он сейчас же переварится в желудке, так что от него и следов не останется.
-- Какой вы смешной! -- сказал Владимирко.-- А я умею по-вороньи каркать,-- прибавил он вдруг.
-- Ну-ка, каркни.
Владимирко каркнул очень похоже.
-- А вы умеете? -- спросил он у брата.