В темноте он едва различал огромную махину собора; он возненавидел его за томительно долгие богослужения, на которых его заставляли присутствовать. Хорал длился бесконечно, и, пока его пели, приходилось стоять до изнеможения; во время монотонной проповеди, слов которой все равно нельзя было разобрать, ноги затекали до судорог - полагалось сидеть не шевелясь, когда так хотелось двигаться. Филип вспомнил два воскресных богослужения в Блэкстебле. Церковь была холодная и голая, от прихожан пахло помадой и крахмальным бельем. Утреннюю проповедь произносил дядя, вечернюю - его помощник. С годами Филип все лучше узнавал дядю; в голове прямого и нетерпимого мальчика не укладывалось, как можно искренне проповедовать людям одно, а самому поступать совсем по-другому. Обман его возмущал. Дядя был слабовольный эгоист; главная его цель в жизни - избежать какого бы то ни было беспокойства.
Мистер Перкинс говорил о том, как прекрасна жизнь, посвященная служению всевышнему. Филип знал жизнь духовенства в том уголке Восточной Англии, где он рос. Взять, например, священника из Уайтстона (этот приход лежал неподалеку от Блэкстебла): он был холостяком и, чтобы скоротать свой досуг, занялся сельским хозяйством. Местная газета постоянно сообщала о его тяжбах - то он судился с батраками, которым не хотел платить, то с торговцами, которых обвинял в мошенничестве; о его скупости ходили скандальные слухи - говорили, что он морит голодом собственных коров; собирались принимать против него какие-то меры. Или взять священника из Ферна - представительного мужчину с окладистой бородой: от него ушла жена, обвинив его в жестокости, она взбудоражила всю округу рассказами о его пороках. Священника из Сарля - маленького местечка у самого моря - можно было каждый вечер застать в трактире в двух шагах от дома; церковные старосты обратились к мистеру Кэри за советом, как с ним быть. Ни у одного из этих служителей господних не было никого, с кем бы можно было перемолвиться словом, кроме местных крестьян и рыбаков; в долгие зимние вечера, когда дул ветер, тоскливо завывая в голых ветвях деревьев, их окружало лишь пустынное однообразие вспаханных полей; уделом их были бедность и бессмысленный труд; любой изъян характера развивался без всякой помехи, и в конце концов они становились провинциальными чудаками. Филип знал все это, но со свойственной молодым нетерпимостью не находил оправдания для этих людей. Он содрогался при одной мысли о подобном существовании. Ему хотелось вырваться в необъятный мир.
ГЛАВА 21
Мистер Перкинс вскоре убедился, что слова его не подействовали, и до поры до времени махнул на Филипа рукой. Он дал ему в табеле уничтожающий отзыв. Когда табель пришел по почте и тетя Луиза спросила, хорошие ли в нем отметки, Филип весело ответил:
- Хуже некуда.
- Вот как? - откликнулся священник.- Надо бы взглянуть, что там написано.
- Стоит ли мне дальше оставаться в Теркенбери? Лучше, пожалуй, я съезжу в Германию.
- Что это тебе пришло в голову? - спросила тетя Луиза.
- А разве это не отличная мысль?
Шарп уже бросил Королевскую школу и писал Филипу из Ганновера. Он зажил настоящей жизнью, и мысль об этом вносила еще больше смятения в душу Филипа. Он чувствовал, что не вынесет еще одного года взаперти.
- Но тогда ты не получишь стипендии.
- У меня все равно нет никаких шансов. Да мне и не особенно хочется поступать в Оксфорд.
- А как же ты станешь священником? - с огорчением воскликнула тетя Луиза.
- Я уже давно отказался от этой мысли.
Миссис Кэри испуганно на него взглянула, а потом, привычно взяв себя в руки, налила мужу еще чашку чаю. Наступила тишина. Минуту спустя Филип увидел, как по ее щекам медленно покатились слезы. Сердце его сжалось при мысли, что он причинил ей боль. В узком черном платье, сшитом местной портнихой, с морщинистым личиком и усталыми выцветшими глазами, с седыми волосами, завитыми в легкомысленные кудряшки по моде ее молодости, она казалась немножко курьезной, но такой трогательной. Филип заметил это впервые.
Позже, когда священник со своим помощником удалились в кабинет, Филип обнял ее за талию.
- Мне очень жалко, что я тебя огорчил,- сказал он ей.- Но зачем мне быть священником, если у меня к этому нет настоящего призвания?
- Я ужасно огорчена, Филип,- простонала она.- Я ведь так об этом мечтала. Надеялась, что ты будешь помощником дяди, а потом, когда придет наш час - в конце концов не можем ведь мы жить вечно! - ты бы занял его место.
Филип задрожал при одной мысли об этом. Его охватил ужас. Сердце у него забилось, как птица, попавшая в силок. Тетя тихо плакала, положив к нему на плечо голову.
- Уговори дядю Уильяма позволить мне уйти из Теркенбери! Если бы ты знала, как мне там опротивело!
Но священник из Блэкстебла не так-то легко менял свои планы; давно предполагалось, что Филип пробудет в Королевской школе до восемнадцати лет, а потом поступит в Оксфорд. Во всяком случае, дядя и слышать не хотел, чтобы Филип бросил школу немедленно,- ведь они не предупредили об этом директора заранее и, следовательно, все равно придется платить за будущий триместр.
- Значит, ты сообщишь, что я ухожу на рождество? - спросил Филип к концу длинного и крайне неприятного разговора.
- Я напишу мистеру Перкинсу и посмотрю, что он ответит.
- Ах, хоть бы мне скорей исполнился двадцать один год. Ужасно, когда ты во всем от кого-то зависишь.
- Филип, нельзя так говорить с дядей,- мягко упрекнула его миссис Кэри.
- Но как же ты не понимаешь - ведь Перкинс захочет, чтобы я остался. Каждый ученик - это для них лишние деньги.
- Почему ты не хочешь поступать в Оксфорд?
- Зачем мне это надо, если я не собираюсь посвящать свою жизнь религии?
- Ты уже посвятил себя ей,- возразил священник.
- Речь идет о том, что я не желаю становиться священником,- нетерпеливо ответил Филип.
- А кем ты хочешь стать? - спросила миссис Кэри.
- Не знаю. Я еще не решил. Но кем бы я ни был, мне пригодятся иностранные языки. Провести год в Германии для меня куда полезнее, чем торчать в этой дыре.
Он не договорил, что, по его мнению, учение в Оксфорде было бы немногим лучше его школьной жизни. Ему так хотелось стать самостоятельным. И потом, в Оксфорде он непременно встретит кого-нибудь из школьных товарищей, а ему не терпелось расстаться с ними навсегда. Он чувствовал, что его школьная жизнь не удалась, и мечтал начать все заново.
Его желание поехать в Германию случайно совпало с кое-какими новыми веяниями, проникшими даже в Блэкстебл. К доктору иногда приезжали друзья, а с ними приходили и вести из внешнего мира, да и дачники, проводившие август на море, порой высказывали свои собственные взгляды на жизнь. Священник прослышал, что некоторые люди больше не считают старомодную систему образования такой уж полезной, а новые языки приобретают значение, какого не имели в дни его молодости. Сам он не знал, что и думать; одного из его братьев отправили в Германию, когда он провалился на каких-то экзаменах, и тем самым, казалось, в семье уже был создан прецедент, но, поскольку брат его умер там от брюшного тифа, этот опыт явно следовало считать опасным. В результате бесконечных обсуждений было решено, что Филип вернется в школу еще на один триместр, а потом оттуда уйдет. Филип был доволен таким решением. Но уже через несколько дней после возвращения в школу директор ему сказал:
- Я получил письмо от твоего дяди. Оказывается, ты хочешь ехать в Германию, и он спрашивает у меня, что я об этом думаю.
Филип был поражен. Он отчаянно разозлился на опекуна за то, что тот нарушил свое слово.
- Я считал это делом решенным,- сказал он.
- Как бы не так! Я написал, что твой уход был бы величайшей ошибкой.
Филип немедленно сел за стол и сочинил крайне резкое письмо дяде. Он не стеснялся в выражениях. Он был так зол, что долго не мог заснуть и рано утром проснулся в мрачном настроении. Он едва дождался ответа. Ответ пришел через два или три дня. Это было кроткое, грустное письмо от тети Луизы; по ее словам, ему не следовало так писать дяде: он причинил ему большое горе. Он поступил жестоко и не по-христиански. Надо ему понять, что они стараются для его же блага; они куда старше его, и им виднее, что для него лучше. Филип сжал кулаки. Он часто слышал такие доводы, но не понимал, почему их надо принимать на веру; дядя и тетя не знают современных условий; почему они так уверены, что раз старше его, значит, и умнее?.. Письмо заканчивалось сообщением, что мистер Кэри взял обратно заявление об уходе племянника из школы.
Филип кипел негодованием до следующего вторника: во вторник и четверг после обеда их освобождали от уроков, потому что по субботам они вечером ходили в собор.
Филип задержался в классе позже других.
- Прошу вас, сэр, разрешите мне после обеда поехать в Блэкстебл,- попросил он.
- Нет,- отрезал директор.
- Мне нужно поговорить с дядей по важному делу.
- Разве ты не слышал, что я сказал "нет"?
Филип не стал возражать. Он вышел из класса. Его душила ярость от перенесенного унижения - унизительного отказа. Он ненавидел директора. Филип приходил в бешенство от всякого проявления деспотизма, особенно когда человек даже не считал нужным объяснить причины совершенного им насилия. Он был слишком зол, чтобы обдумывать свои поступки; после обеда он пошел знакомыми закоулками прямо на станцию и как раз поспел к поезду в Блэкстебл. Дядя и тетя были в гостиной.
- Ба! Откуда ты взялся? - спросил священник.
Он не мог скрыть, что совсем не рад приезду Филипа, и был слегка смущен.