76. Мы причалили. Я сошел на берег; это была маленькая гавань маленького городка. Какие-то люди бродили вокруг по мраморным плитам, я заговорил с ними, но не понял их языка. По-видимому, это был какой-то итальянский диалект. Я позвал моего рулевого, он по-итальянски понимает, но этих людей тоже не понял; он сказал, что это не итальянский. Впрочем, все это меня не слишком беспокоило, у меня было единственное желание - немного отдохнуть, наконец, после бесконечного плавания, а для такой цели это место годилось так же, как и любое другое. Я еще раз поднялся на борт, чтобы сделать необходимые распоряжения. Всей команде было приказано пока что оставаться на корабле, только рулевой должен был сопровождать меня; я слишком отвык от твердой земли и, наряду со стремлением к ней, мной овладел и некий известный страх, от которого было никак не отделаться, поэтому рулевой и должен был меня сопровождать. Кроме того, я еще спустился в женскую каюту. Жена кормила грудью нашего младшего, я погладил ее нежное раскрасневшееся лицо и сообщил о своих планах. Она, подняв ко мне лицо, одобрительно улыбнулась.
77. Как ни хотелось мне этого избежать, я все же вынужден вновь досаждать Вам моим основным возражением (это не было возражением, так далеко я не захожу, это было лишь выражением неприятия) против Вашего "Швайгера", еще раз вернувшись к нему. После нашего тогдашнего вечернего разговора я всю ночь чувствовал невыносимую тяжесть, и если бы наутро одно неожиданное событие не отвлекло меня, я наверняка написал бы Вам сразу.
Мучительное воспоминание о том вечере (а я вспоминал разговор с самого начала, с открывания двери, с того, как подошел - со злостью, и она отняла у меня почти всю радость этого посещения) было вызвано тем, что я, собственно, ничего против "Швайгера" не высказал, просто поболтал немного, да к тому же был зануден, тогда как то, что - прекрасно - говорили Вы в оправдание некоторых особенностей пьесы, показалось мне неожиданным и совершенно справедливым. Однако опровергнуть мои убеждения это не могло, они стали совершенно неопровержимы задолго до того, как я дошел до этих особенностей. Если же я тем не менее не мог сформулировать мои возражения так, чтобы они стали понятны хотя бы мне самому, то причина этого в моей слабости, проявляющейся не только в мышлении и речи, но и в приступах своего рода сознательного бессилия. Пытаюсь я, к примеру, высказать что-то против пьесы, и уже на второй фразе это бессилие начинает одолевать меня вопросами: "О чем ты говоришь? О чем вообще речь? Что это такое, литература? Откуда она приходит? Какая от нее польза? Какие же все это сомнительные вещи! А наложи на эту сомнительность еще сомнительность твоих речей - и получится что-то чудовищное. Как тебя занесло на эти бесполезные горние тропы? Заслуживает ли это серьезных вопросов, серьезных ответов? Возможно, но не твоих: это дело высочайших правителей. Скорей назад!" И это "назад" означает, что я тут же оказываюсь в кромешной тьме, из которой меня уже не может извлечь ни помощь моего оппонента, ни чья бы то ни было еще. В себе Вы, похоже, ничего подобного не замечали, хоть и написали "Человека из зеркала". Впрочем, я и в спокойном состоянии отдаю должное этому внутреннему собеседнику; Вы иногда слишком строги к нему, а ведь он - не более чем ветер, играющий воздушными существованиями и продлевающий жизнь опавшим листьям.
И тем не менее я все же хочу еще попытаться преодолеть эту кромешную немоту и кратко высказать, чтó меня оскорбляет в "Швайгере".
Прежде всего, я ощущаю нечто заведомо ложное в том, что "Швайгер" низведен до уровня какого-то - пусть даже и трагического - особого случая; действительность пьесы, взятой в целом, запрещает это. Когда рассказывают какую-нибудь сказку, каждому ясно, что все вверено чуждым силам и суд текущего времени исключен. Но здесь это не ясно. Пьеса внушает, что казус Швайгер рассматривается только сегодня, и именно в этот вечер, скорее случайно, чем намеренно, что точно так же этот процесс мог быть проведен в соседнем доме с каким-то совсем иным укладом жизни. Но этому утверждению пьесы я не могу поверить; если в других домах этого города католической Австрии, который выстроен вокруг Швайгера, вообще кто-то живет, то тогда там в каждом доме живет Швайгер и никто иной. К тому же прочие персонажи пьесы не имеют собственных жилищ, они живут со Швайгером, они - сопутствующие ему явления. У Швайгера и Анны нет даже возможности доказать где-то, что они счастливая супружеская пара, это честно признается умолчанием; быть может, то, чего они хотят, вообще невозможно, никто в пьесе не смог бы это опровергнуть; откуда взялось столько детей на этой дунайской посудине - загадка. И почему - этот городок, почему Австрия, почему мелкий, утонувший во всем этом особый случай?
Но Вы делаете его еще более особым. И кажется, будто Вам все еще не хватает его особенности. Вы придумываете историю с детоубийством. Я вижу в этом какое-то унижение страданий, выпавших на долю поколения. Тот, кто не может здесь сказать больше, чем говорит психоанализ, не должен был бы высказываться. Возиться с психоанализом - не большая радость, и я стараюсь держаться от него как можно дальше, но он существует по крайней мере так же реально, как и это поколение. Иудаизм с давних пор к своим выражениям страдания и радости почти одновременно добавлял соответствующий РАШИ-комментарий, - так и здесь.
78. Я был недавно в М. Мне надо было кое-что обговорить с К. В общем-то, никакой особой срочности не было, все прекрасно можно было уладить письменно, хотя это и затянуло бы дело (однако поскольку оно было не срочное, никакого ущерба это не нанесло бы), но как раз выдалось свободное время, и у меня возникло желание быстро и без лишних церемоний объясниться с К., к тому же я еще не бывал в М., посмотреть который мне когда-то советовали, короче, я решил туда съездить, не успев, к сожалению - на это уже не оставалось времени - заранее удостовериться в том, что застану сейчас К. в М.
И действительно, К. не оказалось дома. Как мне рассказали в М., он почти никогда не покидал городка, он вообще был необычайно оседлым человеком, но как раз из-за этого накапливались разные дела, которые все-таки требовали обсуждения на месте; хоть это было и недалеко, в окрестностях М., однако нужно было эти давно уже назревшие поездки, наконец, совершить, от чего К., как мне полусмеясь-полувздыхая рассказала его сестра, буквально накануне моего приезда был в ужасном настроении, но все-таки вынужден был в конце концов послать запрягать для большой поездки. А чтобы избавить себя от новых поездок в обозримой перспективе, К. решил на этот раз охватить одним большим объездом - пусть даже он продлится несколько дней - всё без исключения, что требовалось привести в порядок и даже, по возможности, сделать теперь те поездки, которые только грозили в будущем, вплоть до того, что в план был включен заезд на свадьбу одной племянницы. Когда К. вернется, с уверенностью сказать было нельзя; правда, речь шла лишь о поездке по дальним окрестностям М., однако деловая программа была очень обширна, а кроме того, К., когда уже он, наконец, отправлялся в какую-то поездку, бывал непредсказуем. Возможно, после первой или второй ночи, проведенной в деревне, эти разъезды настолько ему опротивеют, что он прервет поездку, неотложные дела останутся неотложными, а он сегодня или завтра вернется. Но точно так же было возможно, что, оказавшись, наконец, в дороге, он обрадуется перемене, а живущие вокруг многочисленные друзья и родственники даже заставят его продлить поездку сверх безусловно необходимых пределов, потому что он, в сущности, - веселый, общительный человек, который любит, когда его окружает большое общество, которого радует заслуженное честной работой уважение к нему - особенно в некоторых деревнях его встречают просто с помпой, - к тому же благодаря личному влиянию и знанию людей он способен несколькими словами в мгновение ока достигать того, чего заочно никакими силами добиться невозможно. А когда он видит такой успех, у него, естественно, возникает желание продолжать, и это тоже может затянуть поездку.
79. [Второй вариант.] И действительно, К. не оказалось дома. Я узнал это в его конторе и, чтобы прояснить ситуацию, сразу же отправился к нему на квартиру. По провинциальным меркам квартира была удивительно большая, во всяком случае та первая комната, в которую меня провела служанка. Это был почти зал, притом уютный, но отнюдь не перегруженный всякими мелочами; расстояния между отдельными предметами аккуратно расставленной мебели были выбраны удачно, предметы хорошо смотрелись, объединяясь в то же время в единое целое, в котором, кроме того, ощущалось некое дыхание почтенной семейной традиции. И следующая комната, насколько можно было видеть сквозь поблескивавшую стеклянную дверь, казалась такой же. Там вскоре и появилась сестра К.; спеша, чуть не задыхаясь, она успела еще повязать белый плиссированный фартук горничной и затем вышла ко мне. Это была хрупкая, маленькая, очень вежливая и любезная девица, она необычайно сожалела о том, что мой приезд так неудачно совпал с отъездом брата - он как раз вчера уехал, - прикидывала разные варианты, но ничего не могла придумать; она, естественно, сразу же связалась бы с братом, однако такой возможности не было, так как он уехал в короткую, рассчитанную всего на несколько дней деловую поездку по отдаленным окрестным деревням, маршрут которой будет зависеть от потребностей момента, поэтому никакого определенного адреса указать нельзя. К тому же, добавила она усмехнувшись, это в характере ее брата: он любит время от времени ускакать куда-нибудь, где до него не добраться, и поколесить немного по свету.
80. На ручке трости Бальзака: "Я ломаю все преграды".